Отношение Витковского, против моего ожидания, сочувственное. Я вызвался прочесть намеченный совещанием доклад о Бразилии. Помимо идейной стороны дела, интересно получить и маленькое вознаграждение, которое предлагает Земсоюз.
31 марта. Снова собрались в штабе. Председательствовал начальник информационной части. Решено сконструировать редакционную коллегию из пяти представителей – по одному от каждой пехотной, кавалерийской и артиллерийской бригады. От артиллерийской бригады генерал Фок (командир бригады) временно назначил меня.
1 апреля. Коллегия впервые собралась в более или менее окончательном составе. Перед нашим совещанием генерал Витковский долго совещался с наштадивом. Организация «Устной газеты» поручена Генерального штаба полковнику С.Н. Ряснянскому (командиру 4-го конного полка). Кроме него и членов коллегии присутствовал наштадив полковник Бредов, заведующий инф. частью и, в качестве «спеца», – доктор социологии Гейдельбергского университета, гвардии капитан З.Б.
Я сделал доклад о необходимости интенсивной политической работы. Наиболее опасным для существования Армии является не большевизм – в Совдепию из воинских частей корпуса уехало всего 140 человек и 200 беженцев. Наоборот, почти неизбежный переход власти в руки левых партий, несомненно, вызовет раскол, а возможно, и распад Армии. Средство борьбы – широко поставленная пропаганда, направленная по тактическим соображениям не против партии социалистов-революционеров, а против отдельных ее представителей – например, Керенского[54]. Ближайшая задача – воспрепятствовать отъезду чинов Армии в Бразилию. Это путешествие мне кажется форменной авантюрой. Офицеры Генерального штаба согласились со мной по всем пунктам. Только З.Б. доказывал, что желательно было бы обойтись в газете совсем без политики, но поддержки не встретил. З.Б. очень ко мне внимателен, но, кажется, думал, что мне лет двадцать. Беда выглядеть еще моложе своих небольших лет.
3 апреля. Сегодня состоялось еще одно заседание[55]. Я прочел конспект доклада о Бразилии. Возражений он не встретил. Решено только подробнее остановиться на бесправном положении русских в случае переселения их в Бразилию (пр. № 15).
Ряд предварительных совещаний, однако, принес большую пользу. Участники их – офицеры Генерального штаба, члены редакционной коллегии и лекторы познакомились между собой и в совершенно неофициальной обстановке смогли откровенно переговорить по ряду вопросов, волновавших в это время чинов Корпуса (некоторые подробности – см. ниже в тексте дневника). Вместе с тем с большей быстротой были разработаны технические детали организации совершенно нового для Армии дела. Основной целью «У. Г.» мы единодушно признали содействие сохранению во что бы то ни стало вывезенной за границу Армии. Также единодушно было желание не следовать всем нам хорошо памятному примеру злополучного «Освага».
6 апреля. Получено сообщение о протесте Америки против насильственного выселения нас в Совдепию. Настроение в лагере стало более спокойным. Заблуждаться, однако, ни в коем случае нельзя. Большую часть офицеров и солдат удерживает от распыления не патриотический порыв, а полное отсутствие возможности где-нибудь устроиться.
7 апреля. В 15 ч. 30 м. первый «сеанс» нашей газеты наконец состоялся. Говорили Ряснянский, я и один офицер Дроздовского полка (о Совдепии). Кроме того, играл оркестр и пел хор 4-го Конного полка. Народу было довольно мало (человек 300). Причина – по частям вовремя не объявили и, кроме того, «Устная газета» совпала с футболом. Ряснянский говорил хорошо, моим докладом публика, кажется, тоже осталась довольна, но дроздовец читал совсем слабо.
8 апреля. Обошел сегодня все шесть артиллерийских дивизионов, приглашая желающих на совещание лекторов. Офицеры одной из Корниловских офицерских рот пригласили меня к себе в палатку и попросили дать дополнительные сведения о Бразилии. Рассказал, что мог. Потом долго говорили. Общее впечатление от беседы довольно печальное. В глубине души, видимо, почти каждому хочется стать беженцем. Это, конечно, понятно – люди прежде всего устали. Если возобновится борьба, рано или поздно каждого из них, пехотинцев, ждет смерть, а умирать никому не хочется, особенно в те чудные, весенние дни, которые теперь стоят. Меня иногда (особенно почему-то по вечерам) самого берет сомнение. Я постепенно отстаю от строевой работы. Мое некоторое умение говорить и довольно хорошее знание иностранных языков рано или поздно, вероятно, используют, и вряд ли я больше попаду куда-нибудь под огонь. С другой стороны, я, сколько могу, стараюсь что-нибудь сделать для сохранения Армии и, значит, хотя в минимальной степени, но все-таки беру на себя ответственность за дальнейшие смерти.
Недавно думал о судьбе Вани Ш. [56], и вдруг узнаю, что он здесь. Ноги нет, но все-таки приехал в Галлиполи. Женился и явился сюда с женой и ее родителями. Ване самое большее двадцать первый год.
26 апреля. Опять давно не писал своего дневника. Много воды утекло за эти две недели, хотя ничего, собственно говоря, не изменилось.
Наша «газета» в Корниловский день (13 апреля) прошла очень успешно. Пела Н.В.Плевицкая. С большим подъемом говорил полковник Савченко. Я приготовил коротенькую речь, но не выступил, так как «сеанс» затянулся. В тот же день вечером я получил предписание отправиться в Офицерскую артиллерийскую школу на курсы летчиков-наблюдателей. Предписание было от Инаркора[57], и возражать не приходилось.
Не могу сказать, чтобы я был рад этому переселению в город на 5 недель. Не хочется бросать преподавание французского языка и отрываться от «Устной газеты». Зашел в штаб лагерного сбора откланяться. Генерал Витковский был со мной чрезвычайно любезен. Я ему обещал приходить в лагерь на «газету». Выяснилось, что в школу я вызван для преподавания радиотелеграфа. Английские руководства, которые мне удалось достать, сильно помогут, но все-таки и самому придется подзаняться.
Помещение в школе довольно скверное – развалины старой мечети, кое-как приведенные в жилой вид. В дождь крыша сильно протекает, но зато дали матрасики (американские) и есть вестовые, а я до сих пор с трудом обхожусь без прислуги.
Вечером город и особенно его окрестности прелестны. В час заката словно нарисованными акварелью кажутся развалины башен на фоне розовеющего неба.
У турок есть трогательный обычай устраивать крохотные семейные кладбища почти у каждого дома. Маленький садик за каменной аркой, в нем кипарисы или лавры, плющ, зеленая низкая трава и среди нее маленькие мраморные памятники. Смотрю на такой уголок, и опять тоска щемит душу. Кажется, кладбища Фридрихсфельда и Гохштета до конца жизни не изгладятся у меня из памяти.
Третьего дня (24 апреля) был в лагере. Мне несколько раз пришлось повторить свою лекцию о Бразилии. По поводу нее временами в нашей палатке кипит жестокая словесная война. Одни со мной соглашаются, другие готовы забросать грязью. Факт, хотя маленький, но убедительный налицо – в 6 Бронепоездном дивизионе после моей лекции 5 офицеров и 32 вольноопределяющихся, записавшихся ранее на отправку в Бразилию, попросили вычеркнуть их из списка едущих. Не знаю, можно ли приписать это действию моего доклада, но генерал Б. и его офицеры приписывают.
30 апреля. Опять в лагере. Готовимся встретить Пасху. Молодая весенняя зелень гирляндами протянулась по закопченному бараку. Жарко, и быстро вянут листочки горного дуба.
На душе невероятно грустно и гнусно. Вчера уехали несчастные «бразильцы». Мы с полковником Я. долго сидели над обрывом около нашего «серого дома» (официальное название развалин мечети) на вершине холма и с грустью смотрели на черную громаду «Риона» на рейде. Я. признается, что у него самого сильно падает настроение.
Ввиду слухов о французской агитации в пользу отъезда, я переоделся солдатом и прошел в таком виде во французскую комендатуру. Офицеров там в этот момент не было. Может быть, это даже было к лучшему. Я разговорился с писарями и узнал, что у них, в комендатуре, нет никакой бумаги с изложением условий, на которых Бразильское правительство якобы согласно принять русских эмигрантов (пр. № 15). Таким образом, знаменитые земли и быки, о которых столько говорилось в солдатских бараках, видимо, чистый миф[58]. Между прочим, это переодевание обернулось для меня крупной неприятностью: командир сказал мне, что он признает, в принципе, необходимость контрразведки и считает, что в моем поступке нет ничего несовместимого с честью офицера. Все же он ставит условие, чтобы я ушел из батареи, если хочу работать таким образом.
Я ответил прежде всего, что в контрразведке не состоял и не состою.
Весьма возможно, что мне все-таки пришлось бы уйти из батареи, если бы не тот факт, что мою самочинную «контрразведку» [59] я проделал с ведома и согласия всеми уважаемого полковника Я. Хотя наше объяснение носило весьма спокойный характер, но осадок все-таки остался на душе неприятный.
Был в гостях в… и застал там крайне угнетенное настроение. Командир этой части, вообще очень тактичный человек, отдал на сей раз классически-бестактное приказание раздать полученные от американцев пижамы одним офицерам. Тогда солдаты вернули мешочки с подарками, заявив, что раз подарки присланы офицерам, то пусть они их и получают. Некоторые из офицеров притворно возмущаются, говорят чуть ли не о большевизме в солдатской среде. Все отлично в то же время понимают, что это вздор, и в глубине души каждый чувствует себя гадко. Приходится повторить слова одного добровольца: «Армию совсем не стараются сохранить; наоборот, ее разрушают».
1 мая. Вчера перед заутреней запоем читал «В стане белых» Раковского. Книга написана, безусловно, пристрастно (в пользу Донской армии), но очень сильно и интересно. Описание эвакуации Новороссийска производит прямо потрясающее впечатление.