– Главное – быть хладнокровным. А еще меня беспокоит, что вас будто бы не заботит предстоящая драка!
– Очень даже заботит. У меня нет ни малейшего желания завтра на рассвете испустить дух. В первую очередь я думаю о моих сестрах… Тем не менее есть вещи, которые невозможно предусмотреть. Существуют определенные правила.
– Нелепые, абсурдные правила, адмирал! Дело в том, что понятие чести…
– Я говорю не об этой разновидности правил. Я имею в виду вещи более личные. Более интимные.
Наступает тишина, нарушаемая лишь жеванием аббата. В ресторане приятно пахнет – специями, копченостями и соленьями, – этот запах бодрит и усиливает аппетит. Несмотря на это, адмирал едва притрагивается к своему блюду, да и дон Эрмохенес не слишком усердствует в поедании пищи. И только Брингас, как всегда, старается за всех. Этот ресторан, пояснил он, когда они делали заказ, не имеет ничего общего с нищим пансионом на улице Мове-Гарсон, где он обычно кое-как перекусывает бок о бок с работягами и торговцами рыбой. Да и то лишь в тех случаях, когда может себе это позволить за шесть чертовых сольдо.
– Да, вот еще что, – говорит библиотекарь с таким видом, словно тщательно все обдумал, прежде чем обсуждать с остальными. – Понадобятся два письма, одно подписанное Коэтлегоном, другое – вами. Они пригодятся, если… В общем, в них вы поясните, что полученные повреждения нанесли себе сами и никого не надо в них винить.
Адмирал слушает его равнодушно.
– Напишу сегодня вечером.
Дон Эрмохенес кладет руку ему на плечо.
– Вы понимаете, что, если вы… гм… если случится несчастье, тот, кто прочтет это письмо, сочтет, что вы покончили с собой?
– И что?
– Это не христианская кончина, дорогой друг!
– Никогда не мечтал о христианской кончине.
На миг Брингас отвлекается от еды, поднимает глаза на адмирала и согласно кивает.
– Это делает вам честь, сеньор. Иного я и не ждал.
Дон Эрмохенес отнюдь не разделяет восторгов аббата.
– Печально от вас это слышать. Но, быть может, в последний час…
Адмирал смотрит на него с непривычной холодностью.
– Печально, но придется. Если завтра я получу дырку в груди, мне не хотелось бы тратить последние силы на то, чтобы послать к черту исповедника, если вы его вдруг приведете… Я понятно выражаюсь?
– Понятнее не бывает…
Их беседу прерывает Понталье, хозяин заведения: он приносит письмо, запечатанное сургучом. Прибыл лакей в ливрее, объясняет он, и передал для мсье это послание. Точнее, для одного из них: адмирала дона Педро Сарате. Посыльный сперва направился в гостиницу «Кур-де-Франс» на улице Вивьен: там ему и объяснили, где обедает адресат.
– Дайте взглянуть, – требует адмирал.
Брингас и библиотекарь с любопытством смотрят на адмирала, пока тот разламывает сургуч и читает письмо, однако его непроницаемое лицо не выражает ровным счетом ничего. В конце концов дон Педро складывает листок пополам и прячет за обшлаг рукава. Затем достает из жилетного кармана часы, открывает крышку и смотрит, который час.
– Прошу прощения, сеньоры, но, как только мы закончим обед, мне придется отлучиться по одному делу.
– Неприятному? – нервничает дон Эрмохенес.
– Не знаю.
– Сугубо личному?
Взгляд адмирала непроницаем.
– Похоже на то.
Улицу Сент-Оноре не сравнить с Версалем, однако чем-то они похожи, думает Педро Сарате, шагая по улице Сент-Оноре. Здесь есть своя собственная стоянка экипажей всех типов, прогуливаются прилично одетые господа, а дамы то и дело выныривают из магазинов, чтобы вновь исчезнуть в их недрах. Такое впечатление, что эта оживленная артерия Парижа и прилегающие к ней улицы созданы исключительно для торговли. В лабиринте модных пассажей, парфюмерных лавочек, кофеен и роскошных бутиков можно встретить чуть ли не половину города: Сен-Жермен, Шоссе-д'Антен; Монмартр, Марэ, – по словам Брингаса, за день их буквально опустошают. Добрая часть завсегдатаев прибывают сюда пешком, в фиакре, в берлинке, в кабриолете, не чтобы купить что-то заранее намеченное, а чтобы прошвырнуться по магазинам, пообедать, выпить кофе, людей посмотреть, себя показать.
Внимательно изучая номера домов и вывески магазинов, адмирал попадает в нужное место: оно расположено между лавкой, торгующей цветной бумагой, и магазином перчаток. Вывеска вызывает у него улыбку: «Mlle. Boléro, chapeaux à la mode»[84]. Возле дверей – витрина с лентами, помпонами, перьями, куфиями и шляпками разнообразных форм и расцветок. Дон Педро толкает дверь, которая приветствует его звоном колокольчика, снимает шляпу и проходит внутрь. Колокольчик привлекает внимание двух хорошеньких девушек, которые сидят возле прилавка, подшивая шляпки для кукол, – эти куклы, адмирал уверен, в скором времени отправятся во все столицы Европы, от Мадрида до Константинополя или Санкт-Петербурга, одетые по последней моде, в роскошных шляпках от мадемуазель Болеро.
– День добрый.
Навстречу ему выходит дама среднего возраста и с приятным лицом. На ней скромное платье из темного атласа, волосы убраны на испанский манер.
– Я – дон Сарате… Думаю, вы меня ждете.
Марго Дансени сидит в маленьком патио, покрытом стеклянной крышей, за садовым столиком, окруженным растениями в цветочных горшках. На столике – чайный сервиз тончайшего фарфора.
– Спасибо, что пришли, сеньор.
Дон Педро садится в одно из кресел. Когда он вновь поднимает глаза и смотрит на дверь, оказывается, что встретившая его дама уже исчезла.
– Это моя близкая подруга, – объясняет мадам Дансени. – Испанка, как мы с вами. Шьет мне шляпки много лет подряд. Я полностью ей доверяю.
Адмирал рассматривает свою собеседницу. Платье, зауженное в талии, пышная юбка, серый шелк, расшитый мелким цветочком, и муслиновый платок, завязанный на уровне декольте. Волосы забраны сеткой, которая очаровательно сочетается с соломенной шляпкой с широкими полями, без сомнения, изготовленной в мастерской мадемуазель Болеро. Большие темные глаза смотрят на адмирала с беспокойством.
– Мне нужно было увидеть вас перед тем, что произойдет завтра.
Адмирал мягко улыбается.
– Я в вашем распоряжении.
– Не подумайте, что Коэтлегон – забияка, который только и делает, что ищет с кем бы подраться… На самом деле он вовсе не плохой человек.
– Я никогда так не думал.
Она открывает и снова складывает перламутровый веер, чья родина ясно обозначена в очертании цветов и птиц.
– Но он безумно ревнив.
На губах дона Педро проскальзывает улыбка.
– У него нет ни малейших оснований для ревности, – сухо ответствует он.
– Ни малейших.
Некоторое время оба молчат. Наконец мадам Дансени нетерпеливо пожимает плечами.
– То, что произойдет завтра, – безумие. Я хочу помешать этому.
Вновь повисает молчание. Адмирал ищет и не находит ответа и вместо этого рассматривает руки мадам Дансени: красивые, ухоженные, с синеватыми жилками, выдающие в ней особу изысканных кровей.
– Коэтлегон слишком горд, – внезапно произносит она. – Он уверен, что его обидели. Вы его выставили заносчивым обманщиком.
– Но он в самом деле солгал, – невозмутимо отвечает адмирал.
– Он был взбешен.
– Даже в бешенстве люди ведут себя по-разному… Он вел себя недопустимым образом.
Мадам Дансени смотрит на него капризно и одновременно умоляюще.
– Неужели нет никакого выхода?
– Боюсь, что я вас не понимаю, мадам Дансени.
– Пожалуйста, зовите меня Марго.
– Мне кажется, я не понимаю вас, Марго.
Она берет чайник и разливает дымящуюся жидкость по чашкам. Когда она склоняется ближе, он различает запах ее духов. Нежный, словно розовый бутон.
– Не могли бы вы как-то иначе удовлетворить его уязвленную гордость, отменив дуэль? Извиниться или что-то в этом роде?
Адмирал меланхолично улыбается.
– Это невозможно, сеньора.
– Просто смешно, что гордость двоих мужчин…
– Мне жаль, но я ничем не могу помочь, мадам Дансени.
– Я просила звать меня Марго.
– Ничем не могу помочь вам, Марго.
Она делает глоток чая и ставит чашку на блюдце, задумчиво открывая и закрывая веер, словно пробуя его на прочность.
– Причина во мне, – чуть слышно говорит она.
– Да, но я здесь ни при чем.
– Мы оба при чем. Вы действительно ни в чем не виноваты. Вы совершенно невинны. Дело во мне. И еще в том, что Коэтлегон безумно ревнив.
– Но ведь я не подавал ни малейшего повода!
Мадам Дансени закрывает веер и подносит его ко рту.
– Честно говоря, не уверена.
Она поднимает лицо и заглядывает адмиралу прямо в глаза.
– Я попросила вас прийти, сеньор, потому что чувствую свою ответственность.
Он тянется за чашкой, но отдергивает руку, так и не коснувшись ее.
– Выбросьте это из головы, – говорит он. – Это глупость.
– Вовсе не глупость. И еще хочу добавить, что ценю вашу деликатность. Ваше редкое благоразумие.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
Марго Дансени снова смотрит на веер.
– Значит, я совсем ничего не могу сделать, чтобы предотвратить этот кошмар?
– Ничего.
– Видите ли, он… Я не хочу вас обидеть, сеньор адмирал… Но ваш соперник…
– Что, молод?
Наконец дон Педро берет свою чашку и подносит ее к губам. Он замечает, что его собеседница в отчаянии качает головой.
– Все будет так, как должно быть, – произносит он, ставя чашку на стол.
– Боюсь, вы неверно истолковали мои слова. Вы не… Слово старый не очень-то вам подходит.
Последнее она произнесла с очаровательной улыбкой, способной растопить весь шоколад на улице Сент-Оноре. Дон Педро чувствует неловкость. То, что он услышал, прозвучало необычно. Он не привык такое слышать. Вот уже очень давно он не слышал ничего подобного.
– Так вы действительно участвовали в битве при Тулоне? – внезапно спрашивает она.
– Участвовал.
– И это была ужасная битва?