еще я нарисовал картинки. Если хотите, могу дать почитать, — добавил он в порыве щедрости. Спорим, она куда интереснее, чем та, что вы потеряли. Особенно то место, на космическом корабле, когда вылезает динозавр и начинает поедать ковбоев. Спорим, она вам поднимет настроение. Брайану вон подняла. Он говорит, никогда у него такого высокого настроения не было.
— Спасибо. Я уверена, у тебя очень хорошая книга, — сказала Анафема, и навсегда завоевала сердце Адама. — Но не думаю, что ты можешь мне помочь. Наверное, уже слишком поздно.
Она, задумавшись, взглянула на Адама.
— А ты хорошо знаешь эти места? — спросила она.
— Всю округу, целиком! — уверенно заявил Адам.
— Ты не видел двух мужчин в большой черной машине? — спросила Анафема.
— Они ее украли? — тут же оживился Адам. Преследование международной банды похитителей книг могло стать достойным завершением дня.
— Не то чтобы украли. Как бы украли. То есть они не хотели ее красть. Они искали усадьбу, но я была там сегодня, и никто о них ничего не знает. Мне показалось, что там был какой-то несчастный случай или что-то вроде этого.
Она вгляделась в Адама. В нем было что-то странное, но ей никак не удавалось взять в толк, что именно. У нее появилось острое ощущение, что он имеет огромное значение и что его нельзя отпускать просто так. Было в нем что-то такое…
— А как называлась книга? — спросил Адам.
— «Прекрасные и точные пророчества». Ее написала Агнесса Псих. Ведьма.
— Где ведьма?
— Нет, это она была ведьма. Как в «Макбете», — объяснила Анафема.
— Это я смотрел, — сказал Адам. — Вообще здорово, как эти короли себе бесились. Вот еще. А почему «прекрасные»? Чего в них прекрасного?
— «Прекрасные» значит… ну, полезные. И подробные.
В нем определенно было что-то странное. Что-то вроде глубоко скрытой напряженности. Когда он был рядом, появлялось ощущение, что все вокруг — и все вокруг, даже пейзаж — были для него лишь фоном.
Анафема жила здесь уже месяц. Если не считать миссис Хендерсон, которая теоретически присматривала за домиком, а практически не отказалась бы присмотреть себе и некоторые из вещей Анафемы, если бы ей представилась такая возможность, она ни с кем и парой слов не перемолвилась. Ее принимали за художницу, чему она не препятствовала. Здесь была именно такая местность, которая могла нравиться художникам.
Дело в том, что эта местность была неимоверно живописной. Окрестности деревни были великолепны. Предположим, Тернер и Констебль повстречали в пабе Сэмюеля Палмера и решили написать один большой пейзаж все вместе; а потом позвали Стаббса, чтобы он пририсовал лошадей, — даже у них не получилось бы лучше.
И это было самое печальное, потому что именно здесь все и произойдет. По мнению Агнессы, во всяком случае, которое она высказала в той книге, которую Анафема позволила себе потерять. Конечно, осталась картотека, но это было уже совсем не то.
Если бы Анафема полностью контролировала свои мысли — а рядом с Адамом никто не мог полностью контролировать свои мысли, — она бы заметила, что как только она пытается более глубоко задуматься о том, что же в нем странного, ее мысли сразу же ускользают в сторону, как гуси по воде.
— Оп-па! — вдруг заявил Адам, проигрывая в голове возможности, которые предоставляет книга прекрасных и точных пророчеств. — А она говорит, кто выиграет чемпионат Англии?
— Нет, — сказала Анафема.
— А в ней есть космические корабли?
— Не слишком много, — сказала Анафема.
— А роботы? — со слабой надеждой в голосе спросил Адам.
— Извини…
— Тогда мне это не годится, — заявил Адам. — Что же хорошего есть в будущем, если в нем нет роботов и космических кораблей?
Примерно три дня, печально подумала Анафема. В будущем есть примерно три дня.
— Хочешь лимонаду? — предложила она.
Адам колебался. А потом решил взять быка за рога.
— Слушайте, извините, что спрашиваю, ну, в общем, это не личный вопрос, вы — ведьма? — прямо спросил он.
Анафема прищурилась. Так, миссис Хендерсон придется перестать совать свой нос куда не следует.
— Некоторые могут сказать и так, — ответила она. — На самом деле я оккультист.
— А-а. Ну так! Тогда конечно. Отлично! — воодушевился Адам.
Она оглядела его с ног до головы.
— Ты точно знаешь, кто такие оккультисты? — спросила она.
— Ну, конечно, — заверил ее Адам.
— Ну, если тебе так спокойнее, — улыбнулась Анафема. — пошли, я и сама, пожалуй, выпью лимонаду. Да, и… Послушай-ка, Адам Янг…
— Что?
— Ты подумал: «У меня с глазами все нормально, и не надо их проверять», правда ведь?
— Кто, я? — смутился Адам.
С Бобиком вышла осечка. Он никак не хотел заходить в дом. Он припал к земле перед крыльцом и глухо рычал.
— Да пошли, глупыш, — уговаривал его Адам. — Это же просто Жасминный Домик. — Он смущенно повернулся к Анафеме. — Обычно он сразу все делает, как только я скажу.
— Его можно оставить в саду, — сказала Анафема.
— Нет, — сказал Адам. — Нужно заставить, чтобы он слушался — я читал. Там говорилось, что дрессуровка — дело важное. И еще там было, что любую собаку можно выдрессуровать. Папа сказал, что его можно оставить, только если он будет дрессурованный. Ну, пошли, Бобик. Заходи.
Бобик жалобно взвыл и умоляюще посмотрел на Адама. Короткий хвост пару раз ударил по земле.
Голос Хозяина.
С неимоверным трудом переставляя лапы, словно шагая против ураганного ветра, Бобик прокрался в дом.
— Ну вот, — гордо сказал Адам. — Молодец!
С шипением потух еще один уголек Преисподней…
Анафема закрыла дверь.
Над дверью Жасминного Домика всегда висела подкова. Ее повесил самый первый хозяин, сотни лет тому назад, в разгар эпидемии чумы, посчитав, что лучше предохраняться любым способом.
Подкова покрылась ржавчиной и вековыми наслоениями краски, поэтому ни Адам, ни Анафема не обратили на нее никакого внимания. И не услышали легкого потрескивания, которое всегда издает, остывая, металл, только что разогретый добела.
Какао Азирафеля совсем остыло.
Тишину в комнате нарушало только шуршание переворачиваемых страниц.
Время от времени с улицы доносился стук, когда потенциальные покупатели магазинчика «КИС: Книги Интимного Свойства», расположенного по соседству, ошибались дверью. Азирафель не обращал на это внимания.
Время от времени он открывал рот, чтобы выругаться, но вовремя останавливался.
Анафема так и не расположилась здесь как дома. Ее инструментарий был кучей свален на столе. Очень интересной с виду кучей. Такая куча получится, если шамана вуду на полчаса запустить в магазин научного оборудования.
— Круто! — вымолвил Адам, с горящими глазами устремившись к столу. — А это что за треногая штука?
— Это теодолит, — отозвалась Анафема из кухни. — Чтобы размечать лей-линии.
— Чего? — озадаченно спросил Адам.
Она рассказала про лей-линии.
— Ну да, — сказал он. — Неужто?
— Именно.
— Везде-везде?
— Да.
— Ни разу не видел. А здорово — кругом всякие невидимые линии, а я их не вижу.
Не так уж часто Адам слушал, что ему говорят, но это были самые увлекательные двадцать минут всей его жизни. Во всяком случае, всей его жизни за этот день. Никто в семействе Янгов не имел привычки стучать по дереву или сплевывать через плечо. Единственная уступка, которую они делали сверхъестественному, состояла в том, что когда Адам был чуть младше, они притворялись, что Санта-Клаус залезает в дом через каминную трубу[23].
Так что он изголодался по любым вещам, имевшим к оккультным учениям большее отношение, чем Праздник урожая, и ум его впитывал все, что она говорила, как стопка промокашек впитывает воду.
Бобик свернулся под столом и глухо рычал. Он начинал всерьез сомневаться в себе.
Анафема верила не только в лей-линии, но и в тюленей, китов, велосипеды, джунгли, хлеб из немолотого зерна, бумагу из макулатуры, белых южноафриканцев из Южной Африки и американцев практически отовсюду, вплоть до Лонг-Айленда и включая последний. Она не подвергала свои убеждения классификации. Все они были спаяны в одну огромную, цельную веру, по сравнению с которой та вера, которая двигала Жанной д’Арк, выглядела бы праздным пустословием. Что же до передвижения гор, то по этой шкале ее вера была равна как минимум половине монблана[24].
Еще никто в присутствии Адама ни разу не употреблял слова «окружающая среда». Вырубка лесов Южной Америки оставалась для него закрытой книгой, равно как и то, какое отношение они имеют к макулатуре.
Он прервал Анафему всего один раз, только для того, чтобы согласиться с ее взглядами на ядерную энергию:
— Я однажды был на экскурсии на ядерной станции. Та еще скучища. Зеленого дыма нету, ядовитых отходов нету, чтоб булькали в трубах. Запрещать надо такое, когда ничего не булькает, как надо, а ты едешь специально, чтобы на это посмотреть, а там только стоит полно народу в белых скафандрах, и все тут.
— Там все булькает, когда уходят экскурсии, — сурово сказал Анафема.
— А! — сказал Адам.
— Их бы закрыть сию же минуту.
— И поделом им, раз не булькают, — заключил Адам.
Анафема кивнула. Она все еще пыталась нащупать, что же такого странного в Адаме, и наконец ее озарило.
У него не было ауры.
Анафема неплохо разбиралась в аурах. Она их видела, если тщательно всматривалась. Выглядели они как небольшой ореол вокруг головы, и, если верить тому, что она однажды прочла, по цвету ауры можно было судить о здоровье и общем благосостоянии людей. Аура была у всех. У злобных и неприветливых людей она была похожа всего лишь на жалкий, дрожащий контур, а у людей творческих, открытых ее слой мог быть в несколько дюймов толщиной.