Анафема как раз посмотрела на часы. Вот-вот появится, подумала она.
А когда он появился, он был совсем не похож на того, кого она ожидала. Точнее, он был не такой, как она надеялась.
Она надеялась, смущаясь самой себя, на высокого красивого брюнета.
Ньют был высоким, но словно бы растянутым в длину, как проволока. И хотя волосы у него, безусловно, были темными, но никакого отношения к современным тенденциям парикмахерского искусства не имели: это были просто тонкие черные пряди, казалось, растущие из одной точки на макушке. И Ньют не был виноват в этом. В юности он каждые несколько месяцев приходил в парикмахерскую на углу, сжимая в ладошке фотографию, тщательно вырванную из модного журнала, на которой кто-то с невообразимо модной стрижкой ухмылялся в объектив. Ньют показывал фотографию парикмахеру и просил постричь его именно так. Парикмахер, который прекрасно знал свое ремесло, бросал беглый взгляд на фото и стриг Ньюта универсальным, классическим образом: «сзади и с боков коротко, спереди подлиннее». Через год таких попыток Ньют понял, что стрижка, видимо, ему не идет в принципе. Лучшее, на что может надеяться Ньютон Импульсифер после похода в парикмахерскую — что его волосы станут короче.
Симпатичным он тоже не был, даже когда снимал очки (становилось еще хуже, потому что тогда он постоянно спотыкался и ходил весь забинтованный). А когда она сняла с него ботинки, чтобы положить его на кровать, она обнаружила, что на нем разные носки: один синий, с дыркой на пятке, а другой серый, с дыркой на большом пальце.
Здесь на меня, наверное, должна накатить теплая-женская-материнская волна или что-то вроде этого, подумала она. Жаль, правда, что он их давно не стирал.
Итак… высокий, брюнет, но не красавец. Она пожала плечами. Ну и ладно. Два из трех, не так уж и плохо.
Тело на кровати пошевелилось. И Анафема, по самой природе своей всегда думая о будущем, подавила в себе разочарование и спросила:
— Ну, как мы себя чувствуем?
Ньют открыл глаза.
Он лежал на постели в спальне, причем чужой. Он это понял, едва лишь увидев потолок. С потолка его спальни все еще свисала модель самолета на шнурке. У него так и не дошли руки до того, чтобы снять ее.
А здесь на потолке были только трещины в штукатурке. Ньюту еще ни разу не приходилось бывать в спальне женщины, но он чувствовал, что он именно у женщины, по большей части благодаря сложному набору нежных запахов. Чуть-чуть пахло тальком и ландышем, и не было и следа зловония старых маек, которые уже забыли, как выглядит бак стиральной машины изнутри.
Он попытался поднять голову, застонал и снова опустил ее на подушку. Розовую, кстати, отметил он про себя.
— Вы стукнулись головой об руль, — сказал голос, призвавший его из глубин беспамятства. — Но переломов нет. Что случилось?
Ньют снова открыл глаза.
— Машина в порядке? — спросил он.
— Похоже, да. Только кто-то в ней все время говорит тоненьким голосом: «Пожарюста, пристегайте ремени».
— Вот видите? — обратился Ньют к невидимым слушателям. — Умели раньше делать машины. Даже царапины на пластике не осталось.
Он моргнул и попытался посмотреть на Анафему.
— Я хотел свернуть, чтобы объехать тибетца, который вдруг вылез на дорогу, — объяснил он. — По крайней мере мне так показалось. Наверное, я просто сошел с ума.
В поле его зрения появилась некая фигура. У фигуры были темные волосы, красные губы, зеленые глаза, и она была, без сомнения, женского пола. Ньют изо всех сил пытался не пялиться на нее. Фигура сказала:
— Даже если и так, никто не заметит. — А потом она улыбнулась. — Знаете, еще ни разу не встречала ведьмознатца.
— Э-э… — начал Ньют.
Анафема показала ему его бумажник.
— Мне пришлось заглянуть внутрь, — объяснила она.
Ньют почувствовал себя до крайности неловко, что случалось с ним довольно часто. Шэдуэлл выдал ему официальное удостоверение ведьмознатца, в котором, помимо всего прочего, требовалось, чтобы все церковные сторожа, магистраты, епископы и бейлифы предоставляли ему право свободного прохода и столько сухого хворосту на костер, сколько ему может понадобиться. Это удостоверение производило невероятно сильное впечатление и было настоящим шедевром каллиграфии, к тому же, по всей вероятности, весьма древним. Ньют совсем о нем забыл.
— Это у меня просто хобби, — сокрушенно признался он. — На самом деле я… я… — он просто не мог сказать «бухгалтер по начислению заработной платы», не здесь, не сейчас, не на глазах у такой девушки, — …инженер-компьютерщик, — в конце концов соврал он. Хочу, хочу, всем сердцем хочу быть компьютерщиком, вот только мозги подводят.
— Прошу прощения, а вы…
— Анафема Деталь, — сказала Анафема. — Я оккультист, но это просто хобби. На самом деле я ведьма. Ну, хорошо. Вы опоздали на полчаса, — продолжала она, протянув ему кусочек картона, — так что лучше прочтите это. Сэкономим массу времени.
Дома у Ньюта действительно был компьютер (не очень мощный), несмотря на весь печальный опыт его детских экспериментов. И даже не один. Какие у него были компьютеры, становилось ясно с первого взгляда. Это были настольные аналоги его «Васаби». Это были, к примеру, модели, цены на которые снижались в два раза сразу после того, как он их покупал. Или те, которые появлялись во всем блеске рекламной кампании и бесследно исчезали в глубинах забвения не позже чем через год. Или те, которые работали, только если засунуть их в морозильник. Или, если по случайному удачному недосмотру они были в целом вполне приличными машинами, Ньюту всегда доставались именно те, которые продавались с предустановленными ранними, кишащими недоделками версиями операционной системы. Но он упорно продолжал бороться с ними, потому что в нем была вера.
У Адама тоже был недорогой компьютер. Он пробовал играть на нем, но каждый раз быстро бросал это занятие. Он загружал игру, внимательно изучал ее несколько минут, а потом продолжал играть до тех пор, пока в списке рекордов не оставалось только его имя.
Однажды, заметив, что этот замечательный талант вызвал законное удивление у остальных ЭТИХ, Адам выразил недоумение по поводу того, что кто-то играет не так.
— Все, что здесь нужно — научиться играть, потом становится совсем просто, — сказал он.
Бо́льшую часть гостиной в Жасминовом Домике, как вдруг с замиранием сердца заметил Ньют, занимали кипы газет. По всем стенам были развешаны газетные вырезки. Кое-где заголовки были обведены красной ручкой. Несколько вырезок, со слабым удовлетворением отметил для себя Ньют, были теми же, которые он показывал Шэдуэллу.
Мебели у Анафемы было, прямо скажем, очень немного. Единственное, что она решила привезти с собой, — часы, перешедшие ей по наследству: не огромные напольные часы в высоченном корпусе, а настенные, с маятником, под который Э. А. По привязал бы кого-нибудь с немалым удовольствием.
Ньют обнаружил, что не может оторвать от них глаз.
— Их сконструировал мой предок, — сказала Анафема, выставляя на стол кофейные чашки. — Сэр Джошуа Деталь. Не слыхали? Он изобрел особую качающуюся пластинку, и так появились часы, которые шли сравнительно точно и стоили сравнительно недорого. В честь его ее и назвали.
— Ее назвали «Джошуа»? — осторожно спросил Ньют.
— Нет. Деталь.
За последние полчаса Ньют услышал массу всего, во что практически невозможно поверить, но где-то надо было провести черту.
— Деталь назвали в чью-то честь? — уточнил он.
— Да, конечно. Старая добрая ланкаширская фамилия. Французского происхождения, по всей вероятности. Вы мне еще скажете, что вам не известен сэр Хамфри Агрегат…
— Да ладно вам…
— …который изобрел агрегат для откачки воды из затопленных шахт. Может, вы и русского крепостного Василия Фиговина не знаете? Или чеха Ладислава Штучку — он работал в Америке? Томас Эдисон говорил, что из его современников, занимавшихся изобретательством, наибольшее уважение у него вызывают Ладислав Штучка и Юфимия Г. Прибамбас. А еще…
Она поняла, что Ньют не имеет о них ни малейшего представления.
— Я писала о них диплом, — сказала она. — О людях, которые изобрели вещи настолько простые и всем нужные, что все забыли, что их на самом деле нужно было изобрести. Сахар?
— Э-э…
— Вы обычно кладете два кусочка, — улыбнулась Анафема.
Ньют уставился на карточку, которую она ему дала.
По всей видимости, Анафема считала, что из нее все станет ясно.
Не стало.
Посередине карточки, по линейке, была проведена черта. Слева от черты черными чернилами было написано что-то, похожее на стихи. Справа, уже красными чернилами, приводились комментарии и примечания. Выглядело это примерно так:
Ньют автоматически сунул руку в карман. Зажигалки не было.
— Что это значит? — хрипло спросил он.
— Ты когда-нибудь слышал про Агнессу Псих? — спросила Анафема.
— Нет, — процедил Ньют и сделал отчаянную попытку применить сарказм в качестве средства защиты. — Сейчас, видимо, вы мне скажете, что она изобрела сумасшедших.
— Еще одна старая добрая ланкаширская фамилия, — ответила Анафема с холодком в голосе. — Если не веришь, почитай про процессы ведьм в начале семнадцатого века. Она была моей прародительницей. Кстати, один из твоих прародителей сжег ее живьем. Или пытался сжечь.
И Ньют выслушал ужасный, но полностью захвативший его рассказ о смерти Агнессы Псих.
— Не-Прелюбодействуй Импульсифер? — переспросил он, когда она закончила.
— Вполне типичное для тех дней имя, — объяснила Анафема. — Насколько нам известно, их было десять детей в семье, а семья была крайне религиозная. Там были и Алчность Импульсифер, и Лжесвидетельствование Импульсифер, и…
— Кажется, я понял, — сказал Ньют. — То-то мне помнится, что Шэдуэлл говорил, что уже слышал это имя. Наверное, оно осталось в архивах Армии. Думаю, если бы мне пришлось зваться Прелюбодействуй Импульсифер, мне бы хотелось придушить как можно больше народу.