И все же он был здесь. И сейчас.
Через пару сотен метров он выедет на М40, а по ней, практически напрямую, доберется в Оксфордшир. Оставалась единственная загвоздка: снова между Кроули и большой дорогой пролегло шоссе М25. Истошно вопящая, пылающая лента боли и темного света[48].
Одегра. Ничто не может пересечь этот знак и остаться в живых.
Ничто смертное, разумеется. Что случится с демоном, Кроули не мог утверждать с полной уверенностью. Его, конечно, не убьет, но приятного все равно мало.
Впереди, перед въездом на эстакаду, полиция перекрыла дорогу. Выгоревшие остовы машин — некоторые еще горели — ясно демонстрировали, что случилось с машинами, которые попытались проехать по эстакаде над темным шоссе.
Особой радости на лицах полицейских не было.
Кроули переключился на вторую скорость и нажал на газ.
Полицейский кордон он проехал на скорости под сто километров. Это было проще всего.
Случаи самопроизвольного возгорания человека отмечаются во всем мире. Идет себе кто-нибудь по жизни, вполне довольный собой, вдруг раз — и от него остается только грустная фотография, на которой кучка пепла и чудесным образом нетронутая огнем одинокая кисть или ступня. Свидетельств самопроизвольного возгорания автомобиля намного меньше.
Каковы бы ни были статистические данные, они только что пополнились еще одним случаем.
Кожаная обивка задымилась. Глядя прямо перед собой, Кроули пошарил левой рукой на соседнем сиденье, нашел «Пророчества» Агнессы Псих и положил к себе на колени, в безопасное место. Жаль, что она этого не предсказала, подумал он[49].
А потом пламя охватило машину.
Он должен был ехать дальше.
На другом конце эстакады был еще один полицейский кордон, не пропускавший машины, направлявшиеся в Лондон. Собравшиеся в кучку полицейские хохотали над новостями, в которых только что сказали, что патрульный на мотоцикле остановил на М6 украденную полицейскую машину и, к своему изумлению, увидел, что за рулем сидит крупный осьминог.
Некоторые полицейские готовы поверить чему угодно. Только не столичные. Столичная полиция — самая здравомыслящая, самая приземленная, самая цинически прагматичная часть полицейских сил Британии.
Нужно немало, чтобы лишить столичного полицейского душевного равновесия.
Нужен, например, огромный, разбитый вдребезги автомобиль, скорее — не больше, но и не меньше — огненный метеор, пылающий, скрежещущий, сыпящий каплями расплавленного металла механический апельсин Преисподней, за рулем которого в языках пламени сидит, дико ухмыляясь, безумец в темных очках, и чтобы этот автомобиль, оставляя за собой хвост жирного черного дыма, ехал сквозь хлещущий дождь и ветер прямо на них на скорости сто тридцать километров в час.
Тогда конечно.
Карьер был центром спокойствия в бущующем мире.
Гром не просто гремел над головой, он рвал воздух в клочья.
— Сюда едут мои новые друзья, — повторил Адам. — Они скоро будут здесь, и тогда мы сможем начать.
Бобик завыл. Это был не сиреноподобный вой одиного волка, но жуткие рыдания маленькой собачки, попавшей в большую беду.
Язва сидела не поднимая глаз.
Казалось, она о чем-то напряженно думает.
Наконец она подняла голову и взглянула прямо в пустые серые глаза Адама.
— А что возьмешь себе ты, Адам? — спросила она.
Вместо бури над миром внезапно нависла звенящая тишина.
— Что? — повернулся к ней Адам.
— Ну, ты же разделил мир, правда ведь, и каждый из нас получит свою часть — так какая часть будет твоя?
Тишина пела, словно струна — резко и звонко.
— Точно, — подтвердил Брайан. — Ты нам так и не сказал, что достанется тебе.
— Язва права, — сказал Уэнслидейл. — Мне сдается, не так уж много останется, если мы заберем себе все эти страны.
Адам открыл рот и снова закрыл.
— Что? — спросил он.
— Какая часть твоя, Адам? — повторила Язва.
Адам смотрел на нее. Бобик перестал выть и уставился на хозяина пристальным, полным работы мысли дворняжьим взглядом.
— Я? — переспросил он.
Тишина не умолкала и тянула единственную ноту, способную заглушить весь грохот мира.
— У меня же будет Тэдфилд, — сказал Адам.
Они смотрели на него.
— Ну… и Нижний Тэдфилд, и Нортон, и Нортонский лес…
Смотрели во все глаза.
Адам переводил взгляд с одного лица на другое.
— Это все, что мне когда-нибудь было нужно, — сказал он.
Они покачали головами.
— Я могу их взять, если хочу, — с угрюмым вызовом в голосе сказал Адам, но в этом вызове вдруг мелькнуло сомнение. — И я могу сделать их лучше. Деревья, чтобы лучше лазать, пруды, чтобы…
Его голос неуверенно стих.
— Не можешь, — решительно сказал Уэнслидейл. — Они не то что Америка и всякие эти страны. Они по-настоящему настоящие. И потом, они принадлежат всем нам. Они наши.
— И ты не сможешь сделать их лучше, — добавил Брайан.
— И даже если попробуешь, мы все узнаем, — вставила Язва.
— Ну, если вас только это заботит, не волнуйтесь, — беззаботно начал Адам, — потому что я могу сделать так, чтобы вы делали все, чего мне хочется…
Он остановился, когда его уши с ужасом услышали те слова, что произнес рот. ЭТИ попятились.
Бобик прикрыл лапами голову.
Лицо Адама выглядело как символ крушения империи.
— Нет, — хрипло сказал он. — Нет. Вернитесь! Я приказываю!
Они замерли, готовые броситься прочь.
Адам смотрел на них
— Нет, я не то хотел… — начал он. — Вы же мои друзья…
Его передернуло. Голова откинулась назад. Он поднял руки и ударил кулаками в небо.
Его лицо исказилось. Меловое дно карьера под кроссовками пошло трещинами.
Адам открыл рот и издал вопль. Такой вопль не мог родиться в простом смертном горле. Он взмыл из карьера, слился с бурей, и тучи свернулись новыми, отвратительными на вид комками.
Он длился, и длился, и длился.
Он эхом летел через всю Вселенную, которая намного меньше, чем верят физики. Он сотрясал небесные сферы.
В нем звучала утрата, и долго не было ему конца.
Потом он кончился.
Словно что-то лопнуло.
Голова Адама опустилась. Он открыл глаза.
Что бы ни стояло в центре карьера до этого, теперь там стоял Адам Янг. Адам Янг, который стал мудрее, но тем не менее — Адам Янг. Возможно, даже более Адам Янг, чем когда бы то ни было.
Жуткая тишина в карьере сменилась привычной, уютной тишиной — всего лишь простым отсутствием звука.
Освободившись, ЭТИ прижались к меловой стене, не отрывая от Адама глаз.
— Все нормально, — тихо сказал Адам. — Язва… Уэнсли… Брайан… Идите сюда. Все нормально. Все хорошо. Теперь я все знаю. И вы должны мне помочь. Иначе это случится. На самом деле случится. Случится, если мы что-нибудь не сделаем.
Водопровод Жасминового Домика рычал и плевался и обдавал Ньюта водой цвета светлого хаки. Холодной водой. Вероятно, это был самый холодный из всех холодных душей, которые когда-либо приходилось принимать Ньюту.
Однако нужного действия он не оказал.
— Небо красное, — сказал он, вернувшись в комнату. Он ощущал себя немного маньяком. — Полчетвертого вечера. В августе. Что это значит? С точки зрения мореходных дел мастера, скажем? «Если небо красно вечером, моряку бояться нечего…» Я хочу сказать — если красное небо по вечерам вызывает восторг у моряка, то что вызывает восторг у оператора компьютерных систем на супертанкере? Или это пастухи не боятся красного неба по вечерам? Никогда не мог запомнить.
Анафема разглядывала штукатурку в его волосах. Душ не помог — он ее только размочил и она расползлась по всей голове, так что Ньют теперь был словно в белой шляпе, из которой торчали волосы.
— Здорово тебя ударило, — сказала она.
— Да нет, это я сам, когда стукнулся головой о стену. Ну, помнишь, когда ты…
— Помню. — Анафема выглянула в разбитое окно и вопросительно посмотрела на Ньюта.
— Как ты считаешь, оно цвета крови? — спросила она. — Это очень важно.
— Я бы не сказал, — отозвался Ньют, выхваченный из потока собственных мыслей. — Не то чтобы крови. Оно скорее розоватое. Наверное, буря подняла много пыли в воздух.
Анафема рылась в карточках с прекрасными и точными пророчествами.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Пытаюсь найти перекрестные ссылки. И до меня никак не…
— Можешь не беспокоиться, — сказал Ньют. — Я знаю, что означает последняя строка из стиха 3477. Сообразил, когда…
— Что ты хочешь сказать этим «я знаю, что означает…»?
— Я видел ее, когда ехал сюда. И не надо на меня кричать. У меня голова болит. Я хочу сказать, я ее видел. На вывеске на воротах вашей авиабазы. Только она совсем не про миг. Там написано: «МИР — НАША РАБОТА». Такое обычно пишут на вывесках рядом с авиабазами. Типа «Стратегическое авиационное командование, 8657745-я эскадрилья “Орущие Синие Дьяволы”, МИР — НАША РАБОТА», или что-нибудь такое.
Ньют схватился за голову. Состояние эйфории бесповоротно проходило.
— Если Агнесса права, в этот момент какой-нибудь маньяк, наверное, расчехляет ракеты и вскрывает стартовые шахты. Или что там у них?
— Ничего подобного, — твердо сказала Анафема.
— Да точно! Что я, кино не смотрю? Назови хотя бы одну причину, по которой ты настолько в этом уверена!
— Там нет никаких бомб. Ракет тоже. Всем в округе это известно.
— Но это же воздушная база! Там есть посадочные полосы!
— Только для транспортных самолетов и так далее. У них там оборудование для связи и все. Радио и прочее. И нет ничего, что могло бы взорваться.
Ньют уставился на нее.
Перед нами Кроули. Он едет по шоссе М40 в сторону Оксфордшира на скорости 180 км/ч. Даже самый намеренно невнимательный наблюдатель отметит ряд странностей в его внешности. Например, плотно сжатые оскаленные зубы или тусклое красное сияние из-под стекол темных очков. И машину. Его машина была самым недвусмысленным намеком.