До Шэдуэлла дошло, что она говорит о нем.
Он не был уверен, что поступает правильно. У него было ясное ощущение, что если судить по «Книге правил и уложений» Армии Ведьмознатцев, то и АВ рядового Импульсифера не стоило оставлять наедине с той молодой леди из Тэдфилда. А тут опасность была еще больше.
Но в его возрасте, когда становишься слишком стар, чтобы ползать в сырой траве, когда сырым утром ноют кости…
(А завтра мы будем прятаться, и будет ведьмина очередь нас искать.)
Мадам Трейси открыла очередную бутылку «Гиннесса» и снова хихикнула.
— Ой, мистер Шэдуэлл, — она стрельнула в него глазами, — вы подумаете, что я вас хочу подпоить.
Он фыркнул. Оставалась еще одна формальность, которую нужно было соблюсти.
Армии Ведьмознатцев Шэдуэлл сделал большой, долгий глоток «Гиннесса» и одним духом выпалил штатный вопрос.
Мадам Трейси опять захихикала.
— Ну что вы, честное слово, как дурачок, — сказала она и зарделась. — А по-вашему, сколько?
Он выпалил еще раз.
— Два, — ответила мадам Трейси.
— Ну и отлично. Тогда все, значит, как надо, — сказал мистер Шэдуэлл, Армии Ведьмознатцев сержант (в отставке).
Воскресенье, после полудня.
Высоко над Англией «Боинг-747», словно большой шмель, летел на запад. В салоне первого класса мальчик по имени Маг отложил журнал с комиксами и поглядел в окно.
Это были очень странные дни. Он так и не понял, зачем его отца срочно вызывали на Ближний Восток, однако точно знал, что этого не понял и его отец. Видимо, что-то культурное. А там толпа смешных типов в полотенцах вокруг головы и с очень плохими зубами повели их на экскурсию по каким-то старым развалинам. Если уж говорить о развалинах, Маг видал и получше. А потом один из этих типов, совсем старый, спросил у него, не хочет ли он сделать чего-нибудь. И Маг сказал, что он хочет уехать.
Вид у них при этом был очень недовольный.
И теперь он возвращался в Штаты. Возникла какая-то неразбериха с билетами, или с рейсами, или с табло в аэропорту, в общем, что-то странное. Он-то точно думал, что отец собирается обратно в Англию. Магу нравилась Англия. Отличная страна — в ней здорово быть американцем.
В этот момент самолет пролетал как раз над спальней Жирняги Джонсона в Нижнем Тэдфилде и Жирняга рассеянно листал журнал, который он купил исключительно потому, что на его обложке была красивая фотография с тропической рыбкой.
Через несколько страниц Жирняга рассеянно наткнется на большую (на весь разворот) богато иллюстрированную статью про американский футбол и про то, как он входит в моду в Европе. Что тоже было странно: когда журнал печатали, на этом месте была статья о фотографировании в условиях пустыни.
Но именно этот журнал изменит его жизнь.
А Маг улетел в Америку. Он все же заслуживал чего-нибудь (в конце концов, первые друзья не забываются никогда, даже если вы встретились, когда вам было всего несколько часов от роду) и та сила, которая в этот конкретный момент управляла судьбой человечества, решила: Так ведь он едет в Америку! Я вот считаю, что может быть лучше, чем съездить в Америку…
Там тридцать девять сортов мороженого. Может, даже больше.
После полудня в воскресенье у мальчика и его собаки найдется миллион занятий. Адам мог назвать четыреста или пятьсот, даже не задумываясь. Захватывающие, увлекательнейшие занятия: завоевывать планеты, укрощать львов, открывать потерянные миры в Южной Америке, где полно динозавров, с которыми можно подружиться.
Он сидел в садике и водил камешком по земле, и вид у него был самый что ни на есть подавленный.
Отец, вернувшись с авиабазы, обнаружил, что Адам спит, причем спит с таким видом, словно он вообще весь вечер провел в постели. Даже похрапывает для пущего правдоподобия.
Тем не менее за завтраком на следующее утро выяснилось, что этого было недостаточно. Мистер Янг не слишком любил, когда ему приходилось вечером в субботу отправляться колесить по всей округе в поисках непонятно чего. И если по какой-то невообразимой причуде мироздания Адам и не был виноват в том, что произошло прошлой ночью — что бы там ни произошло, потому что точно никто ничего сказать не мог, но все были уверены, что что-то произошло — он, несомненно, в чем-то был виноват наверняка. Такова была последовательность рассуждений мистера Янга, и она всегда служила ему верой и правдой последние одиннадцать лет.
Удрученный Адам сидел перед домом. Августовское солнце висело высоко в августовском безоблачно-синем небе и за изгородью пел дрозд, но Адаму казалось, что от этого становится только хуже.
Бобик сидел у ног Адама. Он пытался помочь главным образом тем, что эксгумировал косточку, которую закопал четырьмя днями раньше, и притащил ее к ногам хозяина. Но Адам только мрачно посмотрел на нее, так что в конце концов Бобик забрал ее обратно и снова предал земле. Он сделал все, что мог.
— Адам?
Адам обернулся. Над изгородью появились три физиономии.
— Привет, — сказал Адам безутешным тоном.
— В Нортон приехал цирк, — сообщила Язва. — Уэнсли туда ездил и все видел. Они только начинают устанавливаться.
— У них там палатки, и слоны, и жонглеры, и практически дикие животные, и так далее, и… и… вообще! — выпалил Уэнслидейл.
— Мы думали, может, вместе съездим туда и посмотрим, как они устанавливаются, — предложил Брайан.
На секунду сознание Адама захлестнули картинки цирковой жизни. Цирк вообще-то дело скучное, когда его уже установили. По телику и то больше интересного показывают. Но вот когда его устанавливают… Конечно, они бы все вместе туда поехали и помогли бы ставить палатки и купать слонов и на циркачей произвело бы такое впечатление умение Адама обращаться с животными, что на вечернем представлении именно он, Адам (вместе с Бобиком, Всемирно Известная Цирковая Дворняжка), выводил бы слонов на манеж, и…
Бесполезно.
Он печально покачал головой.
— Не могу я никуда идти, — сказал он. — Запретили.
Все помолчали.
— Адам, — робко спросила Язва, — что же все-таки случилось ночью?
Адам пожал плечами.
— Да так, ничего особенного, — ответил он. — Всегда одно и то же. Просто хочешь помочь, а на тебя смотрят так, словно ты кого-нибудь зарезал, и вообще…
Они снова помолчали. ЭТИ во все глаза смотрели на своего павшего вождя.
— А тогда когда тебя выпустят, а? — спросила Язва.
— Никогда. Буду здесь сидеть год за годом, много-много лет. Когда меня выпустят, я буду уже полный старик, — ответил Адам.
— А завтра? — спросил Уэнслидейл.
Адам оживился.
— А завтра, конечно! — заявил он. — До завтра они уже все забудут. Вот увидите. Так всегда бывает! — Он посмотрел на них, словно взъерошенный Наполеон с незавязанными шнурками, сосланный на обсаженную розами Эльбу.
— Вы идите, — сказал он им и издал короткий, гулкий, как из бочки, смешок. — Обо мне не беспокойтесь. Со мной все будет в порядке. Завтра увидимся.
ЭТИ колебались. Преданность — великая вещь, но ни одного солдата нельзя вынуждать выбирать между собственным военачальником и цирком со слонами. Они убежали.
Солнце сияло по-прежнему. Все так же пел дрозд. Бобик понял, что от хозяина ничего не дождешься, и принялся гоняться за бабочкой в траве у изгороди. Это была основательная, надежная, непроходимая изгородь из плотных, тщательно подстриженных зарослей бузины, и Адам всегда это знал. За ней простирались широкие поля, наполненные чудесной грязью канавы, сады, в которых висели зеленые яблоки и неуклюже бегали злобные садоводы, а еще цирки, и ручьи, которые можно запрудить, и стены, и деревья, словно созданные для того, чтобы на них залезали…
Но сквозь изгородь не пролезть.
На лице Адама появилось задумчивое выражение.
— Бобик, — сурово приказал он, — отойди от изгороди. Если ты через нее пролезешь, мне придется погнаться за тобой, чтобы поймать, а значит, мне придется выйти из сада, а мне не разрешают. Но мне все равно придется… если ты вздумаешь сбежать.
Бобик запрыгал на одном месте от возбуждения, но бежать и не подумал.
Адам осторожно огляделся. Потом, еще осторожнее, он посмотрел Наверх и Вниз. А потом — Внутрь.
А потом…
А теперь в изгороди была большая дыра — как раз такая, в которую могла пробежать собака и мог протиснуться мальчик, которому надо эту собаку поймать. И эта дыра в изгороди была всегда.
Адам подмигнул Бобику.
Бобик ринулся в дыру. И с громкими и отчетливыми криками: «Бобик, стой! Стой, плохой ты пес! Вернись сейчас же!» — Адам протиснулся за ним.
Что-то подсказывало: что-то кончается. Не мир, разумеется. Просто лето. Лето еще будет, и не раз, но такого уже не будет. Никогда.
Значит, надо взять от него все, что можно.
Он остановился посреди поля. Кто-то что-то жег. Он посмотрел на столб белого дыма над трубой Жасминного Домика и подождал. И прислушался.
Адам слышал то, что не слышно другим.
Он слышал, как кто-то смеется.
Не хихикает злорадно, словно ведьма, а раскатисто, от всей души, хохочет, словно знает намного больше, чем следует знать.
Дымок над трубой свился в кольцо.
На долю секунду Адаму показалось, что сквозь дым проступило милое женское лицо. Лицо, которое никто на Земле не видел уже больше трехсот лет.
Агнесса Псих подмигнула ему.
Легкий летний ветерок развеял дым; лицо исчезло, и смех стих.
Адам ухмыльнулся и побежал со всех ног.
Вскоре, за ручьем на лугу, он догнал мокрого и перемазанного Бобика.
— Бобик плохой, — сказал Адам, почесывая его за ухом. Бобик восторженно залаял.
Адам поглядел наверх. Над его головой росла старая, толстая и сучковатая яблоня. Она, наверное, росла здесь от начала времен. Ветви ее гнулись под грузом яблок, зеленых, мелких и кислых.
Адам взлетел на яблоню быстрее нападающей кобры. Через пару секунд он уже снова стоял на земле, карманы у него оттопыривались и он с хрустом вгрызался в восхитительно кислое яблоко.