И затем что-то прошло. Оно сидело в голове Мадам Трейси и выглядывало наружу.
– Sprechen sie Deutch? – спросило оно, используя губы мадам Трейси. – Parlez vous Francais? Wo bu hui jiang zhong-chen?
– Рон, это ты…? – спросила миссис Ормерод. Когда раздался ответ, был он довольно-таки раздраженным.
– Нет. Совершенно точно, нет. А настолько неразумный вопрос, очевидно, мог быть задан лишь в одной стране на этом облаками закрытом шаре – большую часть которого, кстати, я видел в последние несколько часов. Это не Рон, дорогая леди.
– Ну, а я хочу с Роном Ормеродом поговорить, – проговорила слегка раздраженно миссис Ормерод. – Такой невысокий, лысеющий на макушке. Можете, пожалуйста, вывести его на связь?
Последовала пауза.
– Действительно, есть, похоже, соответствующий описанию дух среди здесь парящих. Ладно. Я его вам дам, но поговорите быстро, хорошо? Я пытаюсь Апокалипсис предотвратить.
Миссис Ормерод и мистер Скроджи переглянулись. На предыдущих посиделках с мадам Трейси ничего такого не происходило. Джулия Петли была восхищена. Так-то лучше. Она надеялась, что следующим делом мадам Трейси начнет эктоплазму испускать.
– Д-да? – проговорила мадам Трейси другим голосом. Миссис Ормерод подскочила. Звучал он точно как Рон. В прошлые разы Рон звучал как мадам Трейси.
– Рон, это ты?
– Да, Бе-е-ерил?
– Хорошо. У меня есть довольно много для тебя информации. Для начала, я сходила на свадьбу нашей Кристал в прошлую субботу, старшенькой нашей Мэрилин…
– Бе-е-ерил. Т-ты н-никогда не давала м-м-мене вставить с-с-словечко, по-пока был жив. Т-теперь, к-когда я умер, есть лишь одна в-в-вещь, к-к-которую хо-хочу сказать…
Берил Ормерод это все слегка раздражило. Ранее, когда Рон с ней общался, он ей сказал, что за вуалью счастливее и живет где-то, что больше, чем слегка похоже на небесное бунгало. Теперь звучал он как Рон, и она не была уверена, что это было то, чего она хотела. И она сказала то, что всегда говорила своему мужу, когда он начинал говорить с ней таким тоном.
– Рон, не забывай про свое сердце.
– У м-м-ме-еня б-больше нет с-е-е-ердца. П-помнишь? И вообще, Бе-е-ерил…?
– Да, Рон?
– Заткнись, – и дух ушел. – Разве не трогательно было? Итак, теперь большое вам, дамы и господа, спасибо, боюсь, пора мне дела продолжать.
Мадам Трейси встала, подошла к двери и включила свет.
– Вон, – сказала она.
Сидевшие у нее встали, более, чем слегка озадаченные, а миссис Ормерод даже разъяренная, и они вышли в коридор.
– Ты об этом еще услышишь, Марджори Поттс, – прошипела, прижимая свой портфельчик к груди, миссис Ормерод и захлопнула дверь.
А затем вновь раздался ее приглушенный голос из коридора.
– И Рону нашему можешь передать, что он тоже еще об этом услышит!
Мадам Трейси (а имя на ее водительских правах, разрешавших водить лишь мотороллеры, и вправду было Марджори Поттс) прошла в кухню и выключила капусту.
Она поставила чайник. Заварила чай. Села за кухонным столом, достала две чашки, обе наполнила. В одну добавила два куска сахара. Затем она остановилась.
– Мне без сахара, пожалуйста, – проговорила мадам Трейси.
Она поставила чашки на стол перед собой, и сделала большой глоток чая-с-сахаром.
– Теперь, – бросила она голосом, который любой ее знавший узнал бы как ее собственный, хотя тон голоса они могли и не узнать – а был он холоден от гнева. – Скажите-ка мне, что все это значит. И для вас лучше будет, если это объяснение будет убедительно.
Грузовик рассыпал весь свой груз по М6. По бумагам грузовик был загружен листами рифленого железа, только двое патрульных-полицейских с трудом могли поверить этому.
– Так вот что я хочу знать – откуда вся эта рыба появилась? – спросил сержант.
– Я же вам сказал. С неба упала. В одну секунду я по шоссе еду со скоростью шестьдесят, в следующую, бух!, двадцатифунтовый лосось разбивает переднее стекло. Так что я руль поворачиваю, и поскользнулся на этом, – он показал на остатки рыбы-молота под грузовиком, – и в это въехал. – Это было кучей рыбы разных цветов и форм высотой в тридцать футов.
– Вы пили, сэр? – спросил сержант, почти не надеясь на положительный ответ.
– Конечно, я не пил, вы, идиот! Рыбу же видите, разве, нет?
С верху кучи довольно-таки большой осьминог помахал им вялым щупальцем.
Сержант успешно поборол желание помахать в ответ.
Полицейский констебль наполовину залез в полицейскую машину, говоря по радио.
– … рифленое железо и рыба, блокирующие южное направление М6 примерно в полумиле на север от развилки десять. Нам придется всю южную дорогу закрыть. …Да.
Дождь полил с удвоенной силой. Маленькая форель, чудом пережившая падение, начала энергично плыть в сторону Бирмингема.
– Это было замечательно, – сообщил Ньют.
– Отлично, – откликнулась Анафема. – Каждый себя почувствовал чудесно.
Она встала с пола, оставив свою одежду разбросанной по ковру, и ушла в ванную.
Ньют повысил голос.
– Я имею в виду, по-настоящему замечательно. По-настоящему, по-настоящему замечательно. Всегда надеялся, что будет, и было.
Слышался звук бегущей воды.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Душ принимаю.
– А.
Он малой частью мозга задумался, всем ли надо потом душ принимать, или только женщинам. И было у него подозрение, что как-то это связано с бидетами[68].
— Знаешь что, – проговорил Ньют, когда Анафема вышла из комнаты, укутанная пушистым розовым полотенцем. – Можем еще раз это проделать.
– Нет, – ответила она, – не сейчас.
Она закончила вытираться, начала поднимать с пола одежду и беззастенчиво надевать ее. Ньют, мужчина, всегда готовый полчаса подождать освобождения кабинки для переодевания в бассейне, лишь бы не раздеваться в присутствии другого человеческого существа, был несколько шокирован и весьма возбужден.
Кусочки ее тела появлялись и исчезали, как руки фокусника; Ньют все пытался сосчитать, сколько у нее сосков, и не мог, что ж, на самом-то деле ему было наплевать.
– Почему же нет? – спросил Ньют. Он собирался заметить, что это может занять совсем немного времени, но внутренний голос посоветовал этого не делать. Он весьма повзрослел в короткий период времени.
Анафема пожала плечами, что довольно трудно сделать, когда натягиваешь узкую черную юбку.
– Она сказала, мы это только раз сделали.
Ньют два или три раза открыл рот, а затем бросил:
– Не было этого. Проклятье, не было. Это она не могла предсказать. Не верю я в это.
Анафема, уже полностью одетая, прошла к своей картотеке, достала одну карточку и передала ему.
Ньют прочел ее, покраснел и отдал обратно, плотно сжав губы.
Дело было не только в том факте, что Агнес знала и рассказала все с помощью самого понятного кода: на протяжении веков различные Прибборы на полях написали маленькие ободрительные комментарии.
Она передала ему сырое полотенце.
– Вот, – бросила она. – Побыстрей давай. Мне надо сэндвичи сделать, и мы должны приготовиться.
Он взглянул на полотенце.
– Это для чего?
– Для твоего душа.
А. Так это было то, что делали и женщины, и мужчины. Он был доволен, что сумел с этим разобраться.
– Но быстренько там все делай, – повелела она.
– Почему? Нам отсюда надо уйти в ближайшие десять минут, пока не взорвалось здание?
– О, нет. У нас есть еще пара часов. Просто я большую часть горячей воды уже использовала. У тебя в волосах куча штукатурки.
Последний, утихающий порыв ветра от грозы дул вокруг Жасминового Домика, а Ньют, стратегически держа перед собой сырое розовое полотенце, более не пушистое, отправился, принимать холодный душ.
Во сне Шедвелла, он витает высоко в воздухе над деревенской лужайкой. В ее центре находится огромная куча щепок от деревьев и сухих веток. В центре кучи деревянный столб. Мужчины, женщины, дети стоят вокруг на траве, глаза их ярки, щеки розовы, они ждут, они взволнованны.
Неожиданная кутерьма: десять человек идут по лужайке, ведя красивую женщину средних лет; должно быть, она очень даже возбуждала в молодости, и в спящее сознание Шедвелла заползает слово «живая». Впереди нее идет солдат Охотников на Ведьм Ньютон Пульцифер. Нет, это не Ньют. Этот человек постарше, и одет он в черную кожу. Шедвелл с одобрением узнает древнюю униформу майора Охотника на Ведьм.
Женщина залезает на костер, закидывает назад руки, и ее привязывают к столбу. Костер зажигают. Она говорит что-то говорит толпе, но Шедвелл слишком высоко, чтобы услышать, что же. Толпа собирается вокруг нее.
«Ведьма, – думает Шедвелл. – Они сжигают ведьму». В нем это вызывает теплое чувство. Это было правильное положение вещей, так и должно быть. Так было задумано.
Только…
Теперь она прямо на него смотрит и произносит:
– И тебя это тоже касается, старый ты глупец безумный.
Только она скоро умрет. Сгорит, умрет. И, Шедвелл понимает в своем сне, это ужасный вид смерти.
Пламя поднимается выше.
А женщина смотрит вверх. Она прямо на него глядит, хоть он и невидим. И она улыбается.
А потом раздается жуткое «бабах».
«Гром раздался», – подумал Шедвелл, проснувшись – и у него было не желающее исчезать ощущение, что на него по-прежнему кто-то смотрит. Он открыл глаза, и тринадцать стеклянных глаз глядели на него с разных шкафов будуара мадам Трейси, глядели с разных смутно различимых лиц.
Он отвернулся, и взглянул в глаза кого-то, внимательнейше на него глядящего. Это был он сам.
«Ох, – подумал он в ужасе, – это один из тех случаев, „вне-тела-своего“, я вижу тело свое, в этот раз я, точно, помер…».
Он делал бешеные движения пловца, чтобы достичь своего тела, а затем, как это всегда бывает в таких случаях, все стало понятно.
Шедвелл мигнул и задумался, зачем кому-то может захотеться приладить зеркало на потолок спальни. Он пораженно покачал головой.