Азирафель и Кроули оба согласились с ним, что действительно выдался, и Азирафель расписался в блокноте, который протянул ему водитель, удостоверив, что корона, весы и меч имеют быть получены в хорошем состоянии и подлежат доставке по неразборчивому адресу, что и будет оплачено со счета со смазанным номером.
Водитель пошел обратно к фургону. Потом он остановился и обернулся.
– Если я расскажу жене, что со мной сегодня случилось, – сказал он печально, – она ни за что не поверит. И мне не в чем ее винить, потому как я и сам бы не поверил. – И он взобрался в фургон и уехал.
Кроули поднялся на ноги, чуть-чуть пошатываясь, и протянул руку Азирафелю.
– Ладно, – вздохнул он. – Поехали в Лондон.
Он сел за руль джипа. И никто их не остановил.
В джипе была магнитола. Даже по американским меркам магнитолы не входят в комплект армейских автомобилей, но Кроули, не задумываясь об этом, предполагал, что все машины, за руль которых он садится, оснащены магнитолами, и, соответственно, этот джип тоже стал оснащен магнитолой почти в ту же секунду, как он в него сел.
На кассете, которую он поставил, была надпись «Гендель. Музыка воды», и она оставалась «Музыкой воды» Генделя до самого дома.
Воскресенье
Примерно полдесятого утра газетчик оставил на крыльце Жасминного домика все воскресные газеты. Для этого ему пришлось съездить на почту три раза.
Тяжелые глухие удары, с которыми пачки газет обрушивались на коврик перед дверью, разбудили Ньютона Импульсифера.
Он не стал будить Анафему. Бедняжка, она испытала такое потрясение. Когда он уложил ее спать, она уже почти ничего не соображала. Всю свою жизнь она строила по Пророчествам – а теперь Пророчеств не было. Ей, наверно, также плохо, как поезду, который доехал до конца рельсов и все равно должен ехать дальше, неведомо как.
С этого момента она сможет идти по жизни, постоянно удивляясь новым сюрпризам, как и все остальные. Какая удача.
Зазвонил телефон.
Ньют бросился на кухню и снял трубку после второго звонка.
– Алло? – сказал он.
Из трубки на него полилась скороговорка, в которой звучало принужденное дружелюбие, сдобренное толикой отчаяния.
– Нет, – сказал он. – Нет, не она. И не Детайи, а Деталь. Рифмуется с «медаль». И она спит.
– Нет, – продолжал он. – Я абсолютно уверен, что ей не нужны окна. И со стеклопакетами не нужны. Понимаете, она не хозяйка дома. Она его снимает.
– Нет, я не собираюсь будить ее и спрашивать об этом, – сказал он в трубку. – И скажите-ка, мисс… да, отлично… Мисс Морроу, почему бы вашей компании не устраивать себе выходные по воскресеньям, как у всех нормальных людей?
– Воскресенье, – сказал он. – Разумеется, не суббота. С чего бы это сегодня быть субботе? Суббота была вчера. Сегодня честно воскресенье, на самом деле. Что значит – вы потеряли день? Я вас не понимаю. Похоже, вы слишком увлеклись своими продажами… Алло?
Он тихо зарычал и повесил трубку.
Телефонные продажи! С такими людьми нужно сделать что-то ужасное.
Вдруг его охватило сомнение. Сегодня ведь воскресенье, правда? Уверенность вернулась при взгляде на воскресные газеты. Если «Санди Таймс» говорит, что сегодня воскресенье, можно быть уверенным, что они проверили эту информацию. А вчера была суббота. Ну конечно. Вчера была суббота, и он никогда до конца дней своих не забудет эту субботу, вот только бы вспомнить то, что он не собирался забыть…
Увидев, что стоит посреди кухни, Ньют решил приготовить завтрак.
Он старался двигаться как можно тише, чтобы не перебудить весь дом, и, разумеется, каждый звук был во много раз громче обычного. Дверь антикварного холодильника скрипела словно труба архангела в судный день. Из крана капало, словно из хомяка, объевшегося мочегонным, но шуму при этом было, как от гейзера «Старый Верный». И он не мог найти, где что лежит. В конце концов, как почти с самого начала времен делал любой[55] , кто когда-либо пытался позавтракать в одиночку на чужой кухне, он ограничился растворимым кофе – без молока и сахара.
На кухонном столе лежал неровный, переплетенный в кожу брикет угля. Ньют с трудом разобрал на обуглившейся обложке несколько букв: «Прекр… и Точ…». Вот что может сделать всего один день, подумал он: превратить самый точный справочник в угли для барбекю.
Да, но: как же он к ним попал? Он вспомнил мужчину, который пах дымом и даже ночью не снимал темные очки. И что-то еще… как они бежали… ребят на велосипедах… отвратительное жужжание… детское лицо, внимательно смотревшее на него… Все это оставалось у него в памяти, не то что забытое, но навсегда повисшее на грани воспоминания, воспоминания о том, чего не произошло. Ну и как это могло быть?[56]
Он сидел, уставясь в стену перед собой. На землю его вернул стук в дверь.
На крыльце стоял одетый с иголочки человечек в черном пальто. В руках у него была картонная коробка и он широко улыбнулся Ньюту.
– Мистер… – он взглянул в листок бумаги, лежавший поверх коробки, – …Импуль-Зифер?
– Импульсифер, – поправил его Ньют. – Ударение на последний слог.
– Ах, извините, ради Бога, – продолжал человечек. – Здесь не указано. Э-э… Да. Отлично. Это, видимо, вам и миссис Импульсифер.
Ньют непонимающе поглядел на него.
– Никакой миссис Импульсифер нет, – холодно сказал он.
Человечек снял с головы котелок и опустил глаза.
– О, мне очень жаль, – сказал он.
– Я имею в виду… ну, есть моя мать, – пожал плечами Ньют. – Но она еще жива, она просто в Доркинге. А я не женат.
– Как странно. В письме точно указано.
– Вы вообще кто? – спросил Ньют.
Он стоял в одних брюках, а на крыльце было прохладно.
Человечек, неловко держа коробку на весу, выудил из внутреннего кармана визитную карточку и подал ее Ньюту.
На ней было написано:
Джайлз Баддиком
Роуби, Роуби, Редфирн и Ненарокомб
Поверенные
13 Демдайк Чамберс,
ПРЕСТОН
– Да? – вежливо спросил Ньют. – И чем могу служить, мистер Баддиком?
– Вы можете меня впустить в дом? – сказал мистер Баддиком.
– Вы, случайно, не собираетесь вручить мне повестку в суд? – спросил Ньют.
События прошлой ночи висели в его памяти, как туман, изменяясь каждый раз, когда он пытался вглядеться пристальнее. Однако ему смутно вспоминалось, как что-то ломалось и рушилось, и теперь, видимо, следовало ожидать возмездия в любой форме.
– Нет, – возразил мистер Баддиком с видом оскорбленного самолюбия. – У нас есть кому этим заниматься.
Он прошел мимо Ньюта и поставил коробку на стол.
– Если честно, – сказал он, – нам самим всем очень интересно. Мистер Ненарокомб даже был почти готов приехать сам, но он уже не так хорошо переносит дорогу.
– Слушайте! – воскликнул Ньют. – У меня нет ни малейшего представления, о чем вы говорите!
– Вот это, – торжественно произнес мистер Баддиком, подвигая к нему коробку, и сияя, словно Азирафель, готовый вытащить голубя из шляпы, – это ваше. Кто-то хотел, чтобы вы это получили. И оставил очень четкие инструкции.
– Это подарок? – с подозрением в голосе спросил Ньют.
Он осторожно осмотрел заклеенную липкой лентой коробку, а потом стал рыться в ящике стола в поисках острого ножа.
– Я бы сказал, скорее наследство, – ответил мистер Баддиком. – Понимаете, мы храним это триста лет. Ах, прошу прощения. Я что-то не то сказал? Подержите в холодной воде, мне всегда помогает.
– Какого черта здесь творится? – невнятно сказал Ньют, но в его голове уже появилось вполне определенное, леденящее душу подозрение.
Он нервно сосал порезанный палец.
– Это забавная история. Ничего, если я присяду? Я, конечно, не знаю всех подробностей, потому что пришел работать в нашу компанию всего пятнадцать лет назад, но…
…Когда шкатулку со всеми предосторожностями доставили, это была мелкая адвокатская контора; и Редфирн, и Ненарокомб, и оба Роуби появятся значительно позже. Изо всех сил отбивавшийся от неожиданного поручения поверенный, получивший шкатулку, с удивлением обнаружил, что к ней шпагатом прикреплено письмо, адресованное лично ему.
В нем содержались недвусмысленные инструкции и пять интересных фактов из истории следующего десятилетия, которые, если неглупый молодой человек найдет им должное применение, могли способствовать весьма успешной карьере на поприще юриспруденции.
Все, что от него требовалось – обеспечить шкатулке тщательный присмотр на протяжении более трехсот лет, после чего ее надлежало доставить по некоему адресу…
– …хотя, разумеется, фирма за все эти сотни лет много раз переходила из рук в руки, – закончил мистер Баддиком. – Но эта шкатулка всегда оставалась частью нашего движимого имущества, с самого начала.
– Я даже не знал, что в семнадцатом веке делали «сникерсы», – сказал Ньют.
– Это просто, чтобы не поцарапать ее в багажнике, – заверил его мистер Баддиком.
– И ее ни разу не открывали все эти годы? – спросил Ньют.
– Дважды, насколько мне известно, – ответил мистер Баддиком. – В 1757 году ее открывал мистер Джордж Кранби, а в 1928 – мистер Артур Ненарокомб, его сын – нынешний мистер Ненарокомб. – Он откашлялся. – Мистер Кранби, видимо, нашел письмо…
– …на его собственное имя, – вставил Ньют.
Мистер Баддиком тут же сел прямо.
– Именно так. Как вы догадались?
– Похоже, я узнаю этот стиль, – мрачно заметил Ньют. – Что с ними случилось?
– Вы уже слышали эту историю? – с подозрением в голосе спросил мистер Баддиком.
– Не настолько подробно. Их не разорвало на куски?
– Ну… у мистера Кранби, по общему мнению, случился сердечный приступ. А мистер Ненарокомб сильно побледнел и, насколько мне известно, положил свое письмо обратно в конверт, после чего строго-настрого приказал при его жизни никогда не открывать коробку. Он заявил, что любой, кто откроет шкатулку, будет уволен без рекомендации.