Всем было понятно, что такая незначительная связь с «контрреволюционной организацией» такого значительного и известного человека как Гумилёв, никак не может служить основанием для расстрела. А более серьёзный уровень деятельности Гумилёва, его собственная деятельность как организатора подпольщиков, как показывает рассказ Сильверсвана, чекистов не заинтересовал — они даже не начали его «копать», удовлетворившись отговоркой, что никого конкретно он не имел в виду.
Вопрос — почему? Привязка к таганцевской организации была нужна только для легитимации убийства поэта, в то время как само решение об убийстве было принято на совсем других основаниях. Причём это было не только общее стремление запугать интеллигенцию, о котором часто говорят исследователи. Это было стремление убить именно того конкретного поэта, который стоял на пути утверждения «пролетарской литературы».
Когда по просьбе жены Максима Горького Марии Андреевой нарком просвещения Луначарский позвонил Ленину, уже совсем накануне расстрела, то выслушал короткий ответ, который пересказал так: «Ильич говорит, мы не можем целовать руку, поднятую против нас». Иными словами, поэта Николая Гумилёва убил лично Владимир Ульянов (Ленин). Просто констатируем это как факт.
Достоверного о расстреле Гумилева известно крайне мало. Георгий Иванов пересказывал слова связанного с чекистами поэта-футуриста С. Боброва: «Знаете, шикарно умер. Я слышал из первых уст. Улыбался, докурил папиросу… Даже на ребят из особого отдела произвел впечатление… Мало кто так умирает».
И тогда повеет ветер странный —
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо: но всё пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.
Крикну я… но разве кто поможет, —
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.
Поэт былого и грядущего
Гумилёва убивали, конечно, не как человека, связанного с антибольшевистским подпольем. Его уничтожали как единственную и несокрушимую каменную стену на пути превращения русской поэзии в «советскую». Убивали гения, о котором все знали, что в его устах слова «Бог», «Царь», «Россия», «честь», «долг» не побрякивают разменными пятачками, а звенят медными литаврами. И сам Гумилёв это отлично понимал и, хотя мечтал прожить до девяноста, все-таки шел на смерть вполне сознательно.
Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть.
Он не напрашивался на расстрел, но и не пытался купить себе жизнь — не выдал никого из своей подпольной пятерки, не умолял о милости. Он знал, что его смерть, гордая и неуступчивая, станет тем камнем на дороге, о который споткнется Красное Колесо и на этом колесе появится крохотная трещинка. Потом ещё одна, ещё одна…
И вот сегодня стихи Гумилёва звучат на школьных утренниках и поэтических вечерах, на патриотических концертах и военных реконструкциях событий Первой мировой войны. Его написанное в 1914 году «Наступление» стало одним из величайших военно-патриотических стихотворений в нашей литературе.
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвёртый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.
И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.
Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.
И так сладко рядить Победу,
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.
Гумилёв окажется неожиданно актуальным поэтом, говорящем именно о том, что сегодня важно и интересно русскому человеку, вставшему в рост и расправившему плечи. Престиж Гумилёва как поэта с годами растет всё больше, несмотря на все кривляния и попытки объявить его «второстепенным» поэтом. Именно с ним, а не с безумным «музыкантом революции» Блоком или коррумпированным горлопаном Маяковским хочется ассоциировать себя в русской поэзии Серебряного века.
Гумилёв невероятно важен и, так сказать, для «чистой литературы». Именно его стихи были «черновиком» той «поэзии памяти», поэзии сложных синтетических символов с глубочайшей исторической, культурной и контекстной кодировкой. Всё это вышло из «Заблудившегося трамвая», как из гоголевской шинели.
Но это ещё не предел гумилёвской славы. Поэт мужества и чести стоит на границе не только русского, но вселенского признания. Почти покинувшее Россию, будем надеяться, Красное Колесо, теперь катится, оставляя красные и черные следы по всему миру. Теперь принято стыдиться мужественности. Теперь принято скрывать женскую красоту. Теперь принято оплевывать любое отечество, любую нацию и любой патриотизм. Слово «Бог» теперь так же неполиткорректно, как и слово «негр».
Но всё-таки не все в мире хотят сходить с ума, как не все хотели сходить с ума сто лет назад в России. Я думаю, именно Гумилёву предстоит стать поэтом всемирного сопротивления новому революционному безумию. Поэтом, не принимающим постмодернистского словоблудия и политкорректного двоемыслия, поэтом мужественности, воспевающим женскую красоту, поэтом консерватизма и верности традиции, поэтом любви к нации и веры в Бога.
Поэт веры, чести и мужества, Гумилёв будет ещё одним великим словом, которое России суждено сказать миру.
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но всё в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.
1) Доливо-Добровольский, А. В. Семья Гумилевых. Книга 1. Николай Гумилев. Поэт и воин; Книга 2. Николай Гумилев. Поэт, путешественник и историк. — М.: Фонд «Отечество», 2008;
2) Зобнин, Ю. В. Николай Гумилев. Слово и Дело. — М.: Эксмо, 2016;
3) Н. С. Гумилёв: pro et contra. — С Пб, 1995;
4) Одоевцева, Ирина. На берегах Невы. — М., Художественная литература, 1988;
5) Степанов, Е. Е. Поэт на войне. Николай Гумилев 1914–1918. — М.: Прогресс-Плеяда, 2014.
Александр ШаргейЛунная петля
Пятидесятилетие высадки американцев на Луну газета «Нью-Йорк Таймс» отметила статьей о космическом приоритете Советского Союза. В то время как Соединенные Штаты отправляли на бесполезную Луну бесполезных белых мужчин, Советы первыми отправили в космос женщину, азиата и африканца. Спасибо вам Фам Туан, Жугдэрдэмидийн Гуррагча и Арнальдо Тамайо Мендес (чернокожий кубинец) за наш запоздалый политкорректный реванш на страницах американской прессы! Реванш, ещё раз подтверждающий, что современная Америка натурально превращается в официальный СССР полувековой давности.
Эта почти анекдотическая ситуация показывает, что полувековой юбилей «маленького шага для человека и огромного для человечества» оказался несколько неудобным для всех. Тогда казалось, что победа американцев в «лунной» гонке открывает новые горизонты для покорения других планет.
Теперь практически всеми признано, что это было начало конца космического энтузиазма. Поставив галочку, обе стороны расслабились — одна с ощущением торжества, другая от горечи разочарования, перетекшего в причитания о «зелёном винограде» — мол только бесчеловечные капиталисты отправляют в такие опасные путешествия живых людей.
Космос начал топтаться на месте — даже у богатейших стран попросту недостаточно ресурсов, чтобы заниматься космической колонизацией всерьёз. Базз Олдрин, второй человек, ступивший на спутник Земли, по странной иронии одновременно первый священник (он отслужил, сойдя на поверхность, краткую пресвитерианскую службу и причастился) и первый масон на Луне, направил по случаю юбилея президенту США Д. Трампу письмо, в котором выразил разочарование топтанием космических программа на месте.
Создается ощущение, что многих уже устроила бы версия конспирологов, по которой никаких лунных экспедиций никогда не было, а вся высадка снята в павильоне Стэнли Кубриком (в последнем, кстати, нет ничего невероятного, — если старт Ю. Гагарина снимался на видео задним числом, то для чего бы американцам заморачиваться с «прямым эфиром»). Но заговор такого масштаба как имитация космического полета перед десятками тысяч вовлеченных людей, включая советских конкурентов, и чтобы никто не проговорился — попросту невозможен.
На самом деле лунная одиссея американцев была соединенным успехом американской экономики (позволявшей истратить огромные ресурсы ради нескольких полетов, не имевших экономической отдачи), немецкой инженерии (вспомним, что ядро американской космической программы составили Вернер фон Браун и его люди из Пенемюнде) и русской науки, достижения которой американцы смогли использовать едва ли не с большей эффективностью, чем советская власть.
Сразу же после высадки на Луну в западной же прессе заговорили о том, что в своем полете NASA[41] использовало идеи русского инженера Юрия Васильевича Кондратюка (1897–1942) об оптимальной лунной трассе и о двухсоставном корабле, часть которого остается на орбите, а часть спускается на планету и возвращается назад.