История рода человеческого, в понимании Флоровского, — не цепь трагических неудач и бессмысленной маеты, а пространство решения. Каждый человек призван Богом через откровение его в Иисусе Христе, совершившееся в конкретном пространстве и времени истории. И дело его жизни — решить, где он окажется в последней точке, на Страшном Суде: в раю или в аду, с Христом или против Христа, c Богом или против Бога. Выбор между раем и адом не произвольное решение Судии, а венец всей человеческой жизни, венец истории. Тем самым временная протяженность, в которой существуют мир и человек, наполняется глубочайшим смыслом — каждый выбирает свою судьбу и Страшный Суд лишь закрепляет её. Образ рая и ада — это закрепленный в вечности образ самоопределения человека во времени.
Дистанция между Богом и человеком, между Творцом и творением абсолютна. Человек является не низшим аспектом всеединого безликого бытия, высшим аспектом которого является Бог. Бог как три единосущих личности творит бесчисленное множество человеческих личностей и призывает их к общению с Собой во Христе. Господь Иисус Христос, Спаситель и Искупитель — это воплотившийся Сын Божий, — неустанно напоминает Флоровский. Божественная личность восприняла на себя полноту человеческой природы и стала одним из нас, чтобы каждый из нас по благодати приобщился к божественной жизни.
Не следует думать, что спасает одна лишь благодать Святого Духа — сама Жертва Христова, совершенная в конкретном времени и лежащая в основании Церкви, это жертва за спасение каждого конкретного человека. Церковь не только единство в Духе, но и единство во Христе, распятом же за ны при Понтийстем Пилате, единство в Теле Христовом, вне которого нет спасения.
Здесь Григорий Флоровский решительно несогласен с другим столпом православного богословия в ХХ веке — Владимиром Лосским, «разделившим» Церковь на статический христологический аспект и динамический пневматологический. Якобы аспект Церкви как единства человечества по природе связан с Христом, а множественность индивидуальностей связана с Духом Святым. Формуле «единство во Христе — множество в Духе» Флоровский в исключительно важной для понимания его мысли работе «Христос и Его Церковь» противопоставляет видение Церкви как встречи множества со Христом и обретения единства в Духе Святом. И богословие Флоровского здесь, конечно, гораздо ближе к святоотеческому.
Бог творит историю как пространство приближения человека к Богу и, Сам же, входит в эту историю, освящая её. История из потока бессмысленных частностей превращается в рассказ о деяниях Божиих. Становится Священной Историей. И не случайно, что Священное Писание христиан, Библия, — это собрание преимущественно исторических книг; что четыре Евангелия и Деяния — это история Христа и апостолов. Так же и апокалипсис — это пророческое видение Истории.
В этом открытии индивидуального и исторического, в понимании ценности человеческой личности и ценности события, становящегося священным событием, в этой нравственной строгости, не обещающей злодеям никакой «метафизической амнистии» всеобщего слияния и восстановления — непреходящая ценность богословия самого Флоровского.
1) Гаврюшин, Н. К. Транцедентальная экклесиология прот. Георгия Флоровского // Гаврюшин, Н. К. Русское богословие. Очерки и портреты. — Нижний Новгород, 2005;
2) Георгий Васильевич Флоровский / Под ред. А. В. Черняева. — М.: РОССПЭН, 2015;
3) Георгий Флоровский: священнослужитель, богослов, философ / Сост. Э. Блейн. — М., 1995;
4) Прот. Георгий Флоровский. Догмат и история / Сост. Е. Холмогоров. — М.: Изд-во Свято-Владимирского братства, 1998;
5) Флоровский, Г. В. Из прошлого русской мысли. — М.: Аграф, 1998.
Сергей ГоршковАдмирал Океана
Адмирал Флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков (1910–1988) без малого 30 лет (1956–1985 гг.) возглавлял советский Военно-Морской Флот (ВМФ). Именно в этот период впервые по-настоящему сбылась мечта Петра Великого — русский флот не просто вышел в Мировой Океан, но и стал в нём глобальной силой — одним из двух сильнейших флотов мира.
Благодаря тридцатилетним усилиям С. Г. Горшкова, была создана настолько масштабная, поддерживаемая высочайшими профессионалами морская сила, что даже двадцать лет разрушительной работы «перестройщиков» и реформаторов не смогли её полностью уничтожить. Впервые в истории после разгромов нам не приходится восстанавливать морскую мощь «с нуля».
Журнал Time в 1970‐е гг. называл его «главкомом устрашающей эффективности». Именно тот период советской истории, когда океанская программа Горшкова воплощалась в полном объеме и без препон (1965–1976 гг.), стал эпохой расцвета СССР как сверхдержавы, когда весь мир был убежден, что русские создали глобальную силу, равновеликую американцам. Одной из важнейших частей этой убежденности было зримое повсеместное присутствие советского флота, чей флаг был знаком каждому и на Средиземном море (где впервые со времен Ф. Ушакова и Д. Сенявина была воссоздана наша эскадра), и в Юго-Восточной Азии, и у Северного полюса.
Повсеместное демонстративное присутствие нашего флота, приведшее к утрате американцами безусловной морской гегемонии, было реализацией доктрины адмирала Горшкова, последовательно проведенной им в книге «Морская мощь государства», впервые увидевшей свет в 1976 году: флот является единственным действенным оружием государства в условиях «холодной войны».
«Военно-морскому флоту присуща способность наглядно демонстрировать реальную боевую мощь своего государства на международной арене… Флот всегда был… опорой дипломатии в мирное время. Этому соответствует сама природа военно-морского флота и присущие ему свойства: постоянная высокая боевая готовность, мобильность и способность в короткие сроки концентрировать свои силы в избранных районах океана… Нейтральность вод мирового океана позволяет совершать передвижение и сосредоточение сил флота без нарушения положений международного права» (Горшков, С. Г., 2017: с. 414–415).
Гений адмирала Горшкова как мыслителя и стратега состоял в том, что он раньше многих осознал природу военных конфликтов атомного века и, в частности, политическую природу «холодной войны» как большой стратегической игры без решающего боевого столкновения.
В то время как многие генералы, маршалы, адмиралы, конструкторы и члены политбюро Центрального комитета (ЦК) Коммунистической партии Советского Союза (КПСС) бились над вопросом: «Как мы будем воевать с американцами?..» — сам С. Г. Горшков, не забывая о боевом применении флота, больше был озабочен тем, как сделать флот реальным политическим оружием державы в мирное время. Советский флот эпохи Горшкова строился, прежде всего, как инструмент «холодной войны».
Сам адмирал писал в своих личных заметках вполне откровенно: «Единственный вид ВС [Вооруженных сил. — Прим. ред.], который способен активно поддерживать нашу политику в холодной войне мирного времени — это флот. И для этого надо иметь корабли» (Монаков, М. С., 2008: с. 522). В то время как танки, самолеты и даже ядерные ракеты могли стать лишь пассивным элементом сдерживания в ходе глобального конфликта, были, по сути, заготовкой впрок (на случай если Третья мировая война всё-таки начнется и перейдет в горячую фазу), советский флот с выходом в океаны способен был стать инструментом решающего политического влияния, подобно тому, как таким инструментом был американский флот.
Хрущёвский разгром флота завершился в 1962 году, когда в ходе Карибского кризиса советский лидер обнаружил, что советской морской мощи, которую можно было бы противопоставить американской морской блокаде Кубы, попросту не существует. Из 4‐х посланных на Кубу советских подводных лодок к «Острову свободы» смогла прорваться лишь одна. Никаких других средств прорыва не оказалось вообще. Защитить советские океанские перевозки между полушариями было нечем. И тогда беспокойный Никита Сергеевич Хрущёв потребовал от Сергея Георгиевича Горшкова прямо противоположное тому, что требовал всего два года назад: создать большой океанский флот, быть с американцами на равных в море. Выходить на военно-морской паритет после погрома приходилось практически с нуля.
Но адмирал Горшков добился результата в кратчайшие сроки. Им были разработаны основы боевого применения флота в условиях «холодной войны», «боевой службы» флота. Точкой интенсивного давления на американцев стало Средиземное море — временная группа наших кораблей, преобразованная в 1967 году в Средиземноморскую эскадру, буквально села на хвост 6‐му флоту США. Она осуществляла слежение за американскими ПЛАРБ[43] в районе, где те могли подойти на опасно близкое расстояние к советским границам, держала на прицеле американские авианосцы, а главное — обозначала стратегическое присутствие на расстоянии вытянутой руки в том регионе, где в 1950–1980‐е гг. завязывалось большинство дипломатических и военных конфликтов «холодной войны». Горшков связал американцам руки на море в том самом месте, где они в наибольшей степени нуждались в этой свободе рук. Вместо «большой дубинки» США были вынуждены идти на сотрудничество и, к примеру, в 1967 году американцы доказывали несправедливость египетских обвинений в участии американских авианосцев в войне на стороне Израиля, ссылаясь на то, что советской эскадрой подобные враждебные действия были бы зафиксированы.
На грани войны и политики была и разработанная в штабе Горшкова технология слежения советских подводных лодок за американскими АУГ[44], с тем, чтобы уничтожить авианосцы в случае начала общего конфликта. С точки зрения военно-морского искусства, подобная технология была, быть может, и несовершенным паллиативом отсутствия у советского флота собственных АУГ, плодом «подводной стратегии», проповедовавшейся Хрущёвым. Но как политический ход непрерывно ощущавшееся американцами присутствие советских подводников было, несомненно, одной из самых удачных находок эпохи «холодной войны». «Большой советский брат» непрерывно держал американские ави