О русской власти в Сибири авторы ухитряются писать с какой-то прямо жёлчной враждебностью, регулярно переходящей грань самой натуральной русофобии. «Цель у власти была одна — держать народ в покорности». Русских воевод в Сибирь «в таёжную тьмутаракань влекли не нужды отечества, а нажива» (Дебри, 2017: с. 33). Любые мероприятия воеводской власти по устроению земли авторы представляют едва ли не как плод случайности. Тем самым они показывают, что совершенно не понимают этику и психологию русских служилых людей, для которых даже погоня за своими частными прибылями всё равно мыслилась как государево дело, стоявшее, безусловно, на первом месте. Впрочем, что такое русские служилые той эпохи А. Иванов и Ю. Зайцева вообще понимают слабо, представляя их как «полустройбатполуспецназ», которому, якобы, работа была «не за обычай» (Дебри, 2017: с. 36).
То в «Дебрях» пишется о «наглости русских», то фигурирует «жадный поп», то авторы, ссылаясь на неких анонимных «историков» (что-то вроде «в интернете написано»), утверждают: в XVII веке в Сибири «книгу в руках держали только бухарцы. Они представляли собой более высокую культуру, нежели русские» (Дебри, 2017: с. 95).. Рассматриваешь в библиотеке Тюменского университета рукопись середины XVI века — Минейно-Триодный сборник с житием святителя Спиридона Тримифунтского, и думаешь: экие бухарцы неожиданные книги почитывали.
И как быть с тем, что в 1653 году соратник Семёна Дежнёва по Анадырскому острогу «Мишка Захаров, соликамской жилец» в составленной им подробной описи-завещании распоряжается: «житье Ефрема Сирина на обиход певчей, двои охтаи, ерьмос и треоди певчие, и те книги пожаловать выпровадить в Ленской будет есть монастырь» (Орлова, Н. С., 1951: с. 354). Книги, как видим, русские люди держали в руках не только в Сибири, но и в самых отдалённых частях Дальнего Востока.
Большинство разделов книги А. Иванова и Ю. Зайцевой производит впечатление «железом по стеклу», когда интересная информация о прошлом русской Сибири перепутана с ошибочными и предвзятыми мнениями. Иногда возникает впечатление, что эту книгу не только в формальном, но и в содержательном отношении писали два разных автора. При переходе к истории Православия на Урале и в Сибири тон и содержание книги ощутимо меняются. Главы о преподобном Далмате Исетском, праведном Симеоне Верхотурском, исторической миссии святителя Филофея (Лещинского) по просвещению Светом Христовым северных народов написаны с необычайной теплотой.
Например, в главе об Абалакской иконе Божией матери говорится: «Что предвещали эти знамения? Они предвещали, что Сибирь не просто будет освоена русскими людьми, а сама сделается русской. И Абалакская икона появилась в Сибири точно так же, как появлялись подобные иконы на Руси. Больше не было разницы между Русью и Сибирью. Они слились и превратились в Россию» (Дебри, 2017: с. 212). Вот к этим словам нечего прибавить, кроме как «Аминь».
Увы, если бы книга состояла только из таких слов и таких смыслов! Раздел о великом русском землепроходце Семёне Дежнёве явно написан «другим» автором. Он исполнен в разнузданном, клеветническом тоне, переходящем всякие границы пристойности: сплошь и рядом используются издевательские эпитеты и, что ещё существенней, вымышленные факты. Будь жив сам Семён Иванович или его прямые наследники — они имели бы полное право подать в суд за клевету и, безусловно, выиграли бы дело.
Начинается глава о Дежнёве с заявления, что «Дежнёв не герой и не титан духа», и напротив — именно его «обыденность и приземленность» показывает, что подвигом была сама жизнь русских первопроходцев (Дебри 2017: с. 125). Спору нет, желание освободить облик русских первопроходцев от наведённого советским официозом хрестоматийного глянца — справедливо, но заявление об «обыденности» Дежнёва откровенно неумное.
Дежнёв смог пройти тем путём по северо-восточной оконечности Азии, где и до, и после него не преуспели другие, скажем отправившийся за ним следом, но повернувший вспять Михаил Стадухин (которому тоже было не занимать ни отваги, ни авантюризма). Семён Иванович сумел провести часть своих кочей там, через бури и льды, где для других это оказалось невозможно. Он выжил там, где другие участники его экспедиции — Федот Попов и Герасим Анкудинов — погибли. Он поставил себе задачу попасть на реку Анадырь — и попал туда. Колумбу, напомним, такое не удалось — тот хотел попасть в Индию, а оказался совсем в другом месте. «Титаном» Дежнёв, быть может, и не был, а вот героем — безусловно.
Нáскоро и с грубыми ошибками (вроде заявления, что три потерянных Дежнёвым коча «отправились куда-то своим путём» — на самом деле они разбились, а их команда была перебита юкагирами) пересказав плавание Дежнёва вокруг оконечности Азии, А. Иванов и Ю. Зайцева снова снабжают Семёна Ивановича издевательской характеристикой: «попросту был изрядным хитрованом» (Дебри, 2017: с. 128). Хотя в довольно многочисленных документах о Дежнёве, известных нам, никаких следов его «хитрованства» не отмечено.
Семён Иванович был незаурядным дипломатом, человеком явно повышенной справедливости, обладателем выдающихся лидерских качеств. Всего с двенадцатью казаками он, до прихода на Анадырь отрядов Семёна Моторы и Михаила Стадухина, ухитрялся собирать ясак с отнюдь не мирных юкагиров и даже взять у них заложников-аманатов. Такого мог добиться только человек выдающейся силы воли, харизмы, тактичности и здравого смысла. Вместо этого А. Иванов и Ю. Зайцева, опускаясь уже до прямой клеветы и вымысла фактов, представляют Дежнёва вором, казнокрадом и объявляют его, не стесняясь в выражениях, «жуликом».
Поводом для этого служит основанная от начала и до конца на выдуманных или извращённых фактах история поездки Дежнёва вместе с пушной и костяной казной в Москву в 1664 году. Подлинная история этого путешествия хорошо известна и неоднократно излагалась исследователями — М. И. Беловым и Н. И. Никитиным, в книгах о Семёне Дежнёве. Принеся казне огромную прибыль, Дежнёв был вознагражден выданными ему соболями на 500 рублей.
«И в прошлом же во 172‐м году генваря в 3‐й день писал к великому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу из Сибири с Лены из Якутцкого острогу стольник и воевода Иван Голянищев-Кутузов и прислал с ленским казаком с Сенькою Дежнёвым с товарыщи кости рыбья зуба, которая взята на великого государя в Якутцком остроге у служилых и у промышленых людей, всего 196 пуд 17 гривенок с полугривенкою, в том числе ево, Сенькиной, кости 31 пуд 39 гривенок и за ту кость выдано ему, Сеньке, против ево челобитья собольми на 500 рублев» (Орлова, Н. С., 1951: с. 513).
«Челобитья» Дежнёва об этой выдаче, равно как и приказного решения о ней, историкам обнаружить не удалось, поэтому мы узнали об этом пожаловании походя, из подробного дела Сибирского приказа о «поверстании» Дежнёва в оклад атамана Якутского острога.
Зато сохранилось подробное дело о выдаче Семёну Ивановичу жалования, которое ему задолжала казна за десять лет его путешествий. Жалование в 126 рублей 6 алтын 5 денег выдано было на треть деньгами, на две трети сукном.
«И генваря в 29 день по сему великого государя указу из Сибирского приказу ленскому казаку Сеньке Дежнёву за государево годовое денежное и за хлебное жалованье со 151‐го году по 170‐й год всего на 19 лет денег 38 рублев 22 алтына 3 деньги, да сукнами 2 половинки темно-вишневых, да половинка светлозелена мерою в них 97 аршин с четью по цене на 80 на 7 рублев на 17 алтын на 3 деньги, по 30‐ти алтын за аршин. Всего сукнами и деньгами на 100 на 20 на 6 рублев на 6 алтын на 4 деньги дано из Мишкина приему Обросимова. А в тех сукнах и в деньгах росписался в росходной книге» (Орлова, Н. С., 1951: с. 285–286).
Итак, Дежнёв получил 97 аршин крашеного сукна на 87 с лишком рублей. По цене 30 алтын за аршин.
Сукно пользовалось в Сибири, как отмечает Н. И. Никитин, «почти неограниченным спросом», а так как сукно выдавалось по московским расценкам, то, пересекая Урал, оно удваивалось в цене, и к Якутску Дежнёвская выдача, как минимум, утроилась. Точных цен на сукно в Якутске мы не знаем, но о потенциальной прибыли Дежнёва мы можем судить по «часовым поясам цен» на другие товары: «в середине XVII в. одежда в Восточной Сибири стоила вдвое дороже, чем в Западной. Топоры в Тобольске ценились по 32 коп., а в Якутске по 1 руб., пуд хлеба в Тюмени стоил 1–2 коп., в Енисейске 10–20 коп., а в Нерчинске 1,5–2 руб.»[12].
Казалось бы, всё яснее ясного. За свои труды «Сенька» был справедливо вознаграждён. Причём речь шла не о какой-то чрезвычайной милости, а о рутинной бюрократической процедуре неплохо функционирующего государственного аппарата, каковым и был приказной аппарат Российского царства в середине XVII века.
Однако такое развитие событий совершенно противоречило бы сформировавшемуся за последнее столетие нарративу, согласно которому любой русский герой непременно должен быть обижен, обманут и унижен правительством, иначе какой же он герой. Советским авторам этот «историографический канон» необходим был, чтобы поддерживать в читателях враждебность к русскому самодержавию. Современным — чтобы нападать на Российское государство как таковое.
И вот, авторы «Дебрей» начинают запутывать читателя в, казалось бы, совершенно ясном вопросе. Они сообщают, что за моржовую кость Дежнёву «заплатили второсортными соболями; пришлось сбывать их в Москве по дешёвке», а о выдаче сукна высказываются презрительно: «мол, сам загонишь кому-нибудь в Якутске» (Дебри, 2017: с. 129).
Здесь проявляется характерная психология человека XXI века, который мерилом богатства считает исключительно «кэш», а представление о выдаче жалования продуктами у него ассоциируется с серединой 1990‐х годов, когда работники фабрик и заводов стояли вдоль шоссе, торгуя выданными им вместо зарплаты кастрюлями и детскими игрушками. Реальность XVII века была прямо противоположной, особенно в Сибири: товар — соболь или ткань — был надёжным способом сбережения капитала и его преумножения.