Никаких прямых или косвенных упоминаний о том, что Дежнёв или Ерастов были замечены в каких-либо манипуляциях с государевой казной, не существует. Новоповерстанный атаман Дежнёв, очевидно, без всяких приключений доставил порученную ему казну в Якутск. Участвовал ли в этой доставке сын боярский Ерастов — мы можем только догадываться.
Вернувшиеся к 1666 году в Якутск Ерастов и Дежнёв фигурируют оба в документах Якутского острога до 1667 года.
1 августа 1666 года «се яз, Якутцкого острогу дети боярские: Иван Родеонов сын Ерастов, Матфей Иванов сын Ярыгин, Курбат Иванов, Григорей Фёдоров сын Пущин, Александр Хлевинской, сотник казачей Амос Михайлов, атаман казачей Семён Иванов сын Дежнёв…» и другие дают поручную запись за Петра Михайлова, сына Вятчанина, «в том, что быти ему, Петру, за нашею порукою в Якутцком остроге в казачье службе и всякая великих государей служба городовая и отъезжая вряд с своею братьею с служылыми людьми служить и караулы караулить» (Орлова, Н. С., 1951: с. 518–519).
Ерастов и Дежнёв сотоварищи дают за Петра Михайловича Вятчанина обещание «будучи где на великих государей службе, с службы не збежать и великих государей денежное и хлебное жалованье и пороху, и свинцу не снесть, ни пить, ни бражничать, зернью и карты не играть, никаким воровством не воровать» (Орлова, Н. С., 1951: с. 518–519).
Не правда ли — странная порука собственной честью и головой со стороны Ерастова, который, если верить фантазёру В. Бахмутову и повторившим его ложь А. Иванову и Ю. Зайцевой, только что был пойман именно на воровстве денежного жалования? Много ли такая «порука» тогда стоила бы?
Последний раз в исторических документах Иван Ерастов тоже появляется отнюдь не в роли вора под батогами на правеже, а, напротив, — в качестве сурового карателя и преследователя своих недавних товарищей. Летом 1667 года он отправляет с Чичюйского волока сообщение о том, что выдал представителям Илимской судной избы своего недавнего товарища Курбата Иванова, знаменитого первопроходца и выдающегося картографа, провинившегося тем, что у него в несчастном случае погорела государева соболиная казна.
Ерастов в данном случае пошёл поперек воли своего младшего товарища Семёна Дежнёва, который, напротив, старался Курбата Иванова защитить и в заключение (в котором Курбат вскорости и умрёт, не доехав даже до Илимска) не выдавать.
«А велено де ему, Силе Осиповичю, из-Ылимского острогу послать нарошно служилых людей на Чичюйской волок по того сына боярского по Курбата Иванова и велено ево, Курбата, взять тем служилым людем на Чичюйской у атамана у Семёна Дежнёва и привесть ево, Курбата, с собою в-Ылимской острог, и держать до твоего, окольничево и воеводы князь Ивана Петровича, приезду, — пишет И. Ерастов, — И он, атаман, память от воеводы от Силы Осиповича у служилых людей у пятидесятника у Игнатья Бутакова да у десятника у Лариона Смирново принял, а ево, сына боярсково Курбата Иванова, не отдал и скаску за своею рукою мне, Ивашку, в судной избе подал — отдать де я ево, Курбата, не умею, а за нево де я не стою же, потому что де не Курбат под моим началом послан, а яз де, Сенька, с ним, Курбатом, послан на Чичюйской волок по хлебные запасы, и росписки де я дать не умею же. И я, Ивашко, тем делом не замешкал, того сына боярского Курбата Иванова Илимским служилым людем пятидесятнику Игнатью Бутакову да десятнику Лариону Смирному из судные избы отдал и в том с ними росписался, а взял за их руками росписку и подводы им дал, и об том в-Ылимской острог к воеводе к Силе Осиповичю Аничкову писал в отписке» (Орлова, Н. С., 1951: с. 524).
Этот документ ярко характеризует личность самого Дежнёва, пытавшегося до последнего выручить Курбата Иванова.
«Хорошим человеком был Семён Дежнёв… Своих не сдавал, и другим давал жить» — резюмирует эту историю Михаил Кречмар, и с ним трудно не согласиться (Кречмар, М. А., 2014: с. 281). Эта оценка, базирующаяся на реальных исторических документах, конечно, куда точнее характеризует великого землепроходца, чем те эпитеты, которыми, со ссылкой на выдумки графомана-фантазёра, награждают С. Дежнёва А. Иванов и Ю. Зайцева: «хитрован», «прохиндей», «жулик».
Не останавливаясь на одной клевете, авторы прилагают к ней следующую, давая, снова вслед за В. Бахмутовым, совершенно извращённое истолкование второму путешествию С. Дежнёва в столицу, в 1671 году.
От этого путешествия сохранилось несколько документов — уведомления Илимского и Тобольского воевод и Верхотурской заставы о тех или иных непорядках в соболиной казне, которую доставлял С. Дежнёв в Москву. Такие проверки и отписки были совершенно обычны на продолжавшемся несколько лет пути. Так, при первой поездке Дежнёва в Москву вместе с Ерастовым в 1663 году, тобольские воеводы Хилков и Яковлев нашли у них недостачу трёх соболей. В 1671 году тобольский воевода Репнин никаких недостач у Дежнёва не обнаружил, но заметил, что некоторые шкурки подпорчены водой, что Семён Иванович объяснил великими дождями, шедшими во время плавания по Лене.
Все «порухи» в соболиной казне, неизбежные при таком длительном путешествии, каковым был путь из Якутска в Москву, не вызвали у принимавшего казну гостя Остафья Филатьева никаких недоумений. Очевидно, порча находилась в пределах неизбежного в таких случаях процента потерь.
Чтобы оклеветать по этому эпизоду Дежнёва, даже В. Бахмутов пользуется намеками, зато А. Иванов и Ю. Зайцева, не обинýясь, заявляют, что «в долгой дороге Дежнёв срезал печати на тюках с пушниной и подменил меха: себе взял хорошие казённые шкурки, а в тюки пихнул „свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов“. Чтобы уловка не раскрылась, Дежнёв подмочил грузы» (Дебри, 2017: с. 130).
Перед нами вновь прямая ложь. Подобных обвинений ни один из ревизоров в отношении Дежнёва не выдвигал, что А. Иванов и Ю. Зайцева, уже облыжно обвинив Дежнёва, объясняют тем, что тот дал контролёрам «на лапу» (правда, непонятно тогда, зачем они вообще сообщали в Москву о порухах в дежнёвском хозяйстве — авторы абсурдно противоречат сами себе).
Как на самом деле относился Дежнёв к делу сохранения государевой соболиной казны в долгом дождливом путешествии, свидетельствует его отписка, отправленная в 1671 году из Енисейска: «Судом божьим ветры стали противные. И мы вниз реки тянулись бечевою и дале Енисейского острогу не могли поспеть. А хлеб, государь, в Енисейском стал дорог — пуд муки купят з гривною по десяти. А паруса я изпорол в малые лоскутья на волоку для соболиные кровли и тот я парус отдал в отдачу на волоку весь сполна» (Белов, М. И., 1952: Док. № 55). Чтобы государственных соболей не залило, С. Дежнёв велел соорудить из паруса тент над мешками с соболем. И его приказ спороть печати с мешков и достать соболей, чтобы просушить их, вызван был не казнокрадством, а как раз инициативностью в деле сохранения казны.
Особенно характерно, что для оформления своей клеветы А. Иванов и Ю. Зайцева дают мнимую цитату о провинности Дежнёва, подменившего доброго соболя на «худых соболей и недособолей». Но эта цитата никакого отношения к Дежнёву и его поездке в Москву в 1671 году не имеет. На самом деле она — из грамоты царя Михаила Фёдоровича Ленским воеводам Пушкину и Супоневу об освобождении из-под стражи товарища воеводы Матвея Глебова и дьяка Ефима Филатова, оклеветанных и заключённых под стражу воеводой Петром Головиным. Пассаж представляет собой цитату из клеветнических обвинений Головина в адрес этих лиц: «Да Матвей же де Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали служилым многим людем, а велели им по всем ясачным зимовьям иноземцов научать Тунгусов и Якутов, чтоб они промышленых людей грабили и побивали, и наш бы ясак они служилые люди сбирали и добрые соболи имали себе, а в то место в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и иноземцом де Тунгусом велели отойти на иные реки, чтоб де вперед нашего ясаку имать было не с кого»[14].
Растянувшееся на много лет расследование показало, что Глебов и Филатов были Головиным оклеветаны. Точно так же оклеветан А. Ивановым и Ю. Зайцевой с помощью цитаты, выдернутой из головинских речей, сказанных на четверть века ранее, Семён Дежнёв.
При этом необходимо заметить, что все данные о последней поездке Дежнёва в Москву даются исследователями с опорой на статью Н. Н. Оглоблина «Семён Дежнёв (1638–1671 гг.). (Новые данные и пересмотр старых)» в «Журнале Министерства Народного Просвещения» («ЖМНП») (Оглоблин, Н. Н., 1890). Ни один из многочисленных авторов работ о Дежнёве, по всей видимости, со времен Оглоблина не открывал столбца 880, содержащего дело о поездке Дежнёва в Москву. Все сообщающие об этой поездке авторы занимаются исключительно пересказом статьи в «ЖМНП» и своими более-менее правдоподобными измышлениями на её основе.
В заключение напомню вывод самого Н. Н. Оглоблина, на работе которого базируют свои спекуляции прочие авторы: «Составленная Филатьевым „приёмная роспись“ свидетельствует, что вся посланная из Якутска соболиная казна целиком доставлена Дежнёвым в Москву. Следовательно, никаких злоупотреблений со стороны Дежнёва и его товарищей не было, и их объяснение причин вскрытия в дороге нескольких сум и мешков и порчи некоторой части мягкой рухляди — заслуживает полного доверия» (Оглоблин, Н. Н., 1890: 300). Никаких оснований для пересмотра этой оценки попросту не существует.
Для сравнения укажем, что в отписке тобольских воевод Хилкова и Яковлева о первой поездке Дежнёва и Ерастова в Москву было отмечено: «А не достало, государи, против якуцкие росписи по нашему ж, холопей ваших, досмотру 3‐х соболей» (Орлова, Н. С., 1951: 510–511). Таким образом, согласно Оглоблину, получается, что в 1671 году Дежнёв доставил казну в лучшем состоянии, чем сделал это с Ерастовым в 1665 году. Тогда пропали три соболя, тут же, несмотря на все приключения, — ни одного.
Удостоили плевка авторы «Дебрей» и последние минуты Дежнёва, заявив, что тот-де не вернулся из Москвы так как «подготовил себе тёплое местечко» (Дебри, 2017: с. 130). Всё, что мы знаем о Дежнёве, — спокойствие, верность слову, дипломатичность, умение внушать к себе любовь, заставлявшее его вторую жену Кантеминку просить отправить её с мужем на далёкий полярный Оленёк (