Разумеется, эту славянофильскую агитацию 99 % читателей восприняли как тезис «русские ниже поляков», как обычное полякование и журнал братьев Достоевских попросту запретили. Иначе не возможно было понять этот текст в то время, благомысленную логику из него приходилось буквально выковыривать, поскольку Запад (а значит и Польша) был фактом, а русская цивилизация была миражом. А уж «славянство» было ещё большим миражом, причем к тому же весьма политически вредным, что все критики славянофилов отлично осознавали.
Нужно было очень верить в этот «русский мираж», очень трудиться, расширяя его и в прошлое и в будущее, чтобы в итоге придать ему то колоссальное ускорение, на котором он движется сейчас.
Тогдашние западники были западниками не из русофобии, а из здравого смысла. Особенно когда мы ведем речь о либерально-консервативных западникахгосударственниках, таких как Т. Н. Грановский, К. Д. Кавелин, Б. Н. Чичерин, С. М. Соловьев, М. Н. Катков. От них надо довольно рано начинать отличать радикальных западников, таких как В. Белинский, А. Герцен и Н. Огарев, М. Бакунин.
Различие двух уклонов западничества было огромно. Западники-радикалы принимали взгляд на Европу как на всё более революционизирующуюся цивилизационную и политическую общность и предлагали «задрав штаны бежать за комсомолом» карбонариев и прочих инсургентов. Они восприняли тезис католика П. Чаадаева об отсталости России от столбовой дороги цивилизации, но самóй этой столбовой дорогой признали революционный уклон Европы, от якобинства и до парижских баррикад июля 1830 года. Соответственно, они оказались категорическими противниками замысла Николая I: противопоставить революционизирующейся Европе русскую контрреволюционную нацию. Западом радикальных западников была Революция.
Западники-государственники были сторонниками продолжения в России петровского проекта, который на их взгляд показал себя успешным. Упорное заимствование работоспособных институтов, воспроизведение показавших себя наиболее жизнеспособными социальных и политических форм. Иными словами, усвоение европейской «истории успеха» и продолжение собственно российской истории успеха от Нарвы и Полтавы до взятия Парижа, казавшейся несомненной. Теми институтами и практиками, которые стремились копировать западники-государственники, были институты и практики умеренного либерально-консервативного западничества, запад Пальмерстона, Гизо, Кавура и прочих. Между ними тоже имелись расхождения — М. Катков был яростным англоманом, поклонником самоуправления джентри и парламента, Б. Чичерин — сторонником французского бюрократизма.
Если западников зачастую произвольно объединяют, то славянофилов, зачастую, столь же произвольно дробят. А. С. Хомяков, И. В. и П. В. Кириевские, С. Т., К. С. и И. С. Аксаковы, Ю. Ф. Самарин, иной раз, отделяются какой-то непреодолимой стеной от М. П. Погодина и С. П. Шевырева, искусственно обрываются их связи с Н. Карамзиным, архаистами, А. Пушкиным. Усилиями либерального историка А. Пыпина «правильное» либеральное славянофильство отделяется от вымышленной им «неправильной» официальной народности.
Славянофильство всё, как целое, было мощным ответом русского мыслящего общества на провозглашенный из уст власти принцип русской народности. Но славянофилы были партией не охранительства старого, а напротив — партией великой и дерзновенной мечты. Мечты, которая за следующие полтора столетия стала фактом.
Славянофильство не было, конечно, «первым русским национализмом», как его иногда называют. Первым русским национализмом были национал-консервативные воззрения Н. Карамзина, адмирала А. Шишкова, Ф. Ростопчина, Сергея Глинки. Вторым — попытки декабристов привить к уже сформировавшемуся дереву культурного и политического русского патриотизма радикально-революционные якобинские практики. Третьим русским национализмом стала консервативная программа Николая I и графа С. Уварова. На поставленную императором цель — противопоставить революции русское национальное начало, Уваров и ответил своей знаменитой триадой, то есть программой консолидации священных «остатков» русской народности для укрепления сопротивляемости России революционному духу.
«Посреди всеобщего падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, невзирая на повсеместное распространение разрушительных начал, Россия, к счастию, сохранила доселе теплую веру к некоторым религиозным, моральным и политическим понятиям, ей исключительно принадлежащим. В сих понятиях, в сих священных остатках её народности находится и весь залог будущего её жребия…» — рассуждал министр.
Смысл, вкладываемый С. Уваровым в понятие «остатков» или даже «священных останков» (как Уваров выразился в докладе на десятилетие министерства), точнее всего выразил его интеллектуальный «фаворит» — историк Николай Герасимович Устрялов. В «Начертании русской истории для средних учебных заведений», опорном учебнике для всей уваровской образовательной программы, он пишет: «Древний Русский мiр исчез с большею частью его уставов, законов, форм, нравов, обычаев; впрочем, главные непременные условия Русской жизни, Религия и Самодержавие остались неприкосновенными». То есть по Н. Устрялову (и стоящему за ним С. Уварову) Религия и Самодержавие — это то, что осталось от древнего Русского мiра, исчезнувшего после петровских преобразований.
Останки утонувшего древнего Русского мира начинают (инструментами исторической, археографической и филологической науки) один за другим извлекаться на поверхность, собираться в целое, упорядочиваться и пропагандироваться через новоутвержденную систему образования. Усилия «возмужавшей» России направляются на то, чтобы открыть секрет её молодости.
В соответствующем ключе была составлена программа уваровских гимназий и училищ, которым надлежало стать краеугольным камнем нового русского образования. В средней школе 36 % времени отводилось на закон Божий, русский язык и литературу (сочинения русских писателей от Ломоносова до Пушкина), российскую историю в изложении Карамзина и географию со статистикой.
Особое внимание уделялось преподаванию русской истории. «Российская история может сделаться охранительницею и блюстительницею общественного спокойствия, самою верною и надежною», — провозглашал ещё в 1832 году М. Погодин, заступая на кафедру в Московском Университете. Университетские кафедры истории и словесности в мире уваровского «нацбилдинга» были главными сборочными цехами. Именно достижения русской истории и филологии составляют главную гордость уваровского «направления»: «К какому прибегнули мы средству и какое орудие оказало более услуг, как не возбуждение духа отечественного в тройственной формуле „Православие. Самодержавие. Народность“? Если наши сыновья лучше нас знают родной язык, если они ближе знакомы с нашей историей, с нашими преданиями и народным бытом, то не произошло ли все это оттого, что образованию их дано повсюду русское направление? Если до берегов Немана и далее всё заговорило по-русски, всё учится по образцу русскому, если даже в Остзейском крае усиливается ежедневно владычество отечественного образования, то не русский ли язык и не русский ли дух произвели и продолжают производить этот благодатный результат? Если, наконец, публичное воспитание, без содействия запретительных мер, совершенно уничтожило частное, то не следует ли приписать это добровольное всех отцов семейств отчуждение иностранных воспитателей от образования их детей влиянию духа Русского, проявившегося во всех распоряжениях наших?
Для усиления и укрепления этого духа Министерство необходимо обязано было обратиться к источнику оного — к основательному изучению церковнославянского языка и сродных славянских наречий, и потому, с разрешения Вашего Величества, учреждены в русских университетах кафедры славянского языка и занятие оным поставлено обязанностью и в средних учебных заведениях. Главнейшие памятники нашей древней славяно-русской литературы вышли из забвения, множество актов и документов, служащих к узаконению истории, обнародованы иждивением правительства…»
Успехи археографической экспедиции во главе со П. Строевым, издание многочисленных актов, летописей и хронографов, разыскания С. М. Соловьева в его шведской экспедиции, извлечения, касающиеся русской истории даже из Ватиканского архива, — все эти исторические открытия, которым С. Уваров посвящает немало страниц в своём отчете, увеличивали познание русскими самих себя, укрепляли национальное самосознание.
Исчезнувший «древний Русский мiр» вступал в свои права. Но открывавшаяся взору мыслящего русского человека картина приводила его к выводу, что Россия есть не младшая среди европейских наций, а оригинальная самобытная цивилизация, равночестная с европейской. Здесь-то и обозначилась точка расхождения уваровской версии национализма с «четвертым национализмом» славянофилов.
Славянофилы с энтузиазмом относились к реставрации исторической памяти, проводившейся уваровским министерством. Уже в 1840 году в письме французскому депутату Мо-гену юный Самарин провозглашает: «Обратимся к изучению нашего прошлого. Извлечем его из праха, исследуем в нём зародыши жизни, наши природные начала, которые по сие время не могли получить надлежащего развития». Однако выводы из этой реставрации делались не совсем уваровские.
Уже в 1836 году, готовясь к полемике с «Философическим письмом» П. Чаадаева, А. С. Хомяков рассуждает: «От добровольного соединения Греции и Севера родилась Русь: от насильственного соединения Рима с Севером родились западные царства. Греция и Рим отжили. Русь — одна наследница Греции; у Рима много было наследников».
В этом уравнении Россия не выступает в отношении к Европе аналогом Рима в его отношении к Греции. Напротив, Русь по А. Хомякову — это прямая наследница старшей ветви древней цивилизации, греческой, от соединения с нею северного начала. Европа же это прямая наследница младшей ветви, Рима, при соединении её с тем же северным началом.
«Русский мiр» в славянофильской перспективе это не ученик европейской цивилизации, не «Рим» в его соотношении с эллинизмом, а наследник старшей греческой цивилизации в соотношении с наследником младшей римской. Русский мiр предстаёт у Хомякова как двоюродный брат Запада. Одно из двух начал — северное, варварское, у Руси и Запада общее и обеспечивающее им равенство, другое — различное, и оно дает Руси право на старшинство.