Даже русские старожилы в том крае считали дело потерянным и убеждены были, что мы будем вынуждены уступить требованиям поляков, желавших присоединения к независимой Польше наших западных губерний. Никто не верил, что правительство решится на какие-либо меры, не согласные с намерениями западных держав, и что оно признает законность польских притязаний о восстановлении Польши в её прежних пределах. Мне надо было на первых порах рассеять польскую дурь и возродить в русских и в войске уверенность в непоколебимости предпринимаемых правительством мер. Словом, надобно было восстановить правительственную власть и доверие к оной — без этого ничего нельзя было делать».
Предыдущий губернатор В. Назимов никак не мог справиться с мятежниками. Русские солдаты разбивали их в полевых сражениях — войска поляков вообще были слабыми и партизанскими. Но он не мог вырвать сам корень мятежа: чиновники-поляки подчинялись указаниям не СанктПетербурга, а «леса», край терроризировали жандармывешатели, наущаемые польскими католическими прелатами.
Вот как описывает систему М. Муравьёва Лев Тихомиров: «Назимов писал в Петербург, что всю силу края составляют ксендзы, а потому с ними необходимо поладить. Муравьёв внимательно прочитал бумагу Назимова, задумался и сказал: — Да, это очень важно… Непременно повешу ксендза, как только приеду в Вильну… Польское духовенство не только стояло во главе мятежа, не только поджигало народ и устраивало в монастырях склады оружия (иногда отравленного), но ксендзы, как Мацкевич, были начальниками банд и даже лично состояли „жандармами-вешателями“ и лично совершали убийства (ксендзы Плешинский, Тарейво, Пахельский и т. д.)».
Приехав в мае 1863 года в Вильно Муравьёв действительно распорядился первым делом публично расстрелять двух подстрекавших к мятежу ксендзов, причём не дожидаясь снятия с них сана. Был выслан в Вятку католический епископ Вильны Адам Красинский.
Последовала и казнь графа Леона Плятера — вместе с бандой своих слуг он захватил армейский обоз с оружием на территории Динабургского уезда, это современный Даугавпилс. Банда Плятера была разгромлена крестьянамистарообрядцами, мятежник был захвачен. Однако петербургские покровители поляков попытались выручить Плятера: разгромивших его русских крестьян начали выставлять мятежниками и бунтовщиками; за ясновельможного пана графа начали шуршать в салонах Санкт-Петербурга, но Муравьёв распорядился его казнить.
Казнен был и ещё один представитель петербургского высшего света — дезертир Сигизмунд Сераковский, возглавивший одну из банд. И снова интриги в Санкт-Петербурге не помогли. На М. Муравьёва не подействовали ни письмо министра внутренних дел П. Валуева, ни обращение от английской королевы. Ходили слухи, что в день казни Сераковского к Михаилу Николаевичу пришло даже высочайшее повеление его освободить, но Муравьёв демонстративно распечатал его только тогда, когда мятежник был уже повешен.
Сераковский был до последнего уверен в том, что покровители в столице не дадут его в обиду, издевался над «комедией приговора и помилования», и только когда осознал, что всё серьёзно, запаниковал, начал браниться, ударил палача, в общем, вел себя крайне недостойно. «По совершении казни над Сераковским многие поляки присмирели», — отмечал в своих воспоминаниях барон Андрей Дельвиг.
А в январе 1864 года был вытащен из своего глубокого подполья Викентий (Кастусь) Калиновский, польский дворянин, бывший, в отличие от самодовольных дворянчиков Сераковских, настоящим революционером. Это был своего рода протобольшевик — полная ненависти социальная демагогия и, при этом, абсолютная безжалостность и террористические методы в отношении якобы освобождаемого народа.
Сегодня Калиновского стремятся объявить народным героем Белоруссии. Однако в своих агитационных газетах и листках он писал совсем другое: «Мы поляки из веков вечных»; «кто хочет неволи московской — тому дадим виселицу на суку». Вступавшие в его банды клялись на верность «нашей родной Польше». Банды этого «польского Че Гевары» отличались исключительной жестокостью в отношении крестьян и с особым удовольствием расправлялись со священниками.
В конечном счёте, даже поляки вынуждены были открещиваться от Калиновского и его жестокостей, а сам он ушел в глубокое подполье. Но, всё-таки, русские сыщики сумели его оттуда выковырять, а Муравьёв распорядился (вместо романтичного расстрела) повесить.
В ноябре 2019 года в Вильнюсе было организовано настоящее шоу: на Замковой горе были найдены останки двадцати человек, среди которых «опознали» Сераковского и Калиновского, и торжественно, с польским почетным караулом и делегациями восторженных «змагаров» под бело-краснобелыми флагами их перезахоронили, провезя через город на лафетах.
Казни М. Муравьёва были крайне селективными: за всё время правления он подписал приговоры на 128 человек, в числе которых были, к примеру, трое казаков, изнасиловавших и убивших еврейку, — вряд ли они могут считаться польскими восставшими. Для сравнения, жертвы польского террора — только к концу 1863 года Третье Отделение насчитало 924 погибших от рук поляков.
Новомученики западнорусские
Современные исследователи занялись установлением имен погибших, часть из которых увековечена на памятных досках, размещенных в Пречистенском соборе в Вильне. Этот список имен начинается с трех замученных священников — отцов Даниила Конопасевича, Романа Рапацкого и Константина Прокоповича, которых, кстати, есть все основания прославить как святых новомучеников.
К православным священникам мятежники относились с особой ненавистью. «Православие — вера собачья», — распинался в своих листовках Калиновский. В обозе отряда Людвика Нарбутта, орудовавшего в пинском уезде, была найдена листовка, изображавшая повешенного священника с таким текстом: «Это ты поп, будешь так висеть, если не исправишься. Если у тебя ещё чешется язык брехать в церкви хлопам бредни, то лучше наколи его шпилькой. А вороны будут насыщаться твоим телом. Ах, какая же это будет позорная смерть».
Убийство священномученика Даниила Конопасевича описано в трогательных стихах в «Братском листке», издававшемся в Минске.
Передав прихожанам свое вдохновенье,
В волостную избу их собрал,
И о польском господстве панов объявленье
Снял и в клочья его изорвал.
«Не бывать здесь поляков господству надменному:
Русь не склонит своей головы!
Православную веру ксендзовству презренному
Не дадите в обиду и вы».
Незаметный герой в небогатом селении
Подвиг жизни своей совершил…
Изуверами польскими в злом ослеплении
Был замучен отец Даниил.
На церковном дворе перед сыном малюткою,
Пред любимой женою своей
Был повешен под крики врагов с прибауткою
Православный герой — и ерей.
Священномученик Константин Прокопович служил настоятелем церкви заштатного города Суража Белостокского уезда Гродненской губернии. Действовавших в окрестностях мятежников разбила рота русских солдат, и после боя офицеры были радушно приняты и угощены в доме Прокоповича. Ночью с 22 на 23 мая 1863 года повстанцы через окно ворвались в дом священника, «дубинами и прикладами» избили жену, 17‐летнюю дочь и 16‐летнего сына Льва.
Найдя отца Константина, повстанцы бросились к нему, вытащили на двор, «рвали волосы на голове и из бороды, нанесли более 100 ударов ружьями и кольями, толкали во все стороны, бросали на землю и топтали его ногами; потом один изверг выстрелом ещё и ранил его в бок». Наконец, еле живого, окровавленного, истерзанного священника «повесили на тополе в пяти шагах от дома».
Когда перед смертью отец Константин просил дать ему помолиться, повстанцы с издевкой говорили: «Какой твой Бог? Вы не что иное, как собаки, ваша вера тоже собачья, русская; ваш Бог — русский». При этом его не переставали бить, не давая выговорить и слова, и всё время кричали: «Молчи!» Уже с веревкой на шее страдалец успел лишь сказать: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Палачи издевались над священником и после его смерти. Приведя сына к трупу отца, говорили: «Видишь, отец твой висит, как собака; то же и с тобой будет». Повстанцы избили юношу, затем ограбили дом и, уходя, стали выкрикивать: «Теперь у нас не будет схизматиков; теперь у нас настоящая Польша».
Исследователи с сайта «Калиновский медиа» уже насчитали 453 гражданских, убийство которых мятежниками в Западном крае точно верифицировано источниками и которых мы можем назвать поименно — мужчины и женщины, крестьяне и священники, русские, литовцы, латыши и евреи.
Народное правосудие
Любое независимое исследование уничтожает сконструированный А. Герценом и польской пропагандой миф о жестоком «Муравьёве-вешателе», утопившем польское восстание в крови. Репрессии М. Муравьёва были точечным жестким ответом на массовый террор поляков.
Этой жестокости Муравьёв противопоставлял холодную голову и действительное правосудие: «Перечитывая приговоры над мятежниками, — вспоминал барон Андрей Дельвиг, — он входил во все подробности произведенного над ними суда и долго их взвешивал, прежде чем решался их утвердить. Несмотря на это он умел прослыть злодеем-тираном. Впрочем, эта репутация могла содействовать скорейшему усмирению мятежа в Северо-Западном крае».
Задаваясь вопросом: «Был ли жесток МуравьёвВиленский?» знаменитый русский мыслитель Василий Розанов отвечал, ссылаясь на видевшего М. Муравьёва в деле свидетеля: «Его жестокость есть чистый миф, им же созданный. Правда, были меры крутые, как сожжение имения, где, при соучастии его владельца, были предательски вырезаны безоружные русские батраки, но что касается казненных собственно — их было до того мало, что нужно удивляться искусству и мастерству, с каким он избег большого их числа… Но Муравьёв знал характер поляков и захотел навести на них ужас: он окружал каждую казнь величайшею помпой; делал это грандиозно и шумно — так что отдавалось в самых глухих местечках края; поляки прятались и ёжились, слабели и без того в небольшой своей энергии. Он достиг цели: край затих, замер в страхе; след этого страха хранится и до сих пор, сказывается в ненависти к имени Муравьёва…»