Мы, русские, не можем не чествовать в нём человека, положившего начало возрождению русской народности, до того времени забитой и загнанной в западном крае России».
Правда, Каткову всё равно приходилось восклицать: «Странная участь русской народности! Русская народность считается у нас господствующею народностью, Православная церковь — господствующею церковью; но малейший признак жизни в русском обществе, малейшая попытка русских людей сгруппироваться для совокупного действия даже против организованной измены и революции, даже для поддержания православия и русской народности против организованной пропаганды, — это кажется нам чем-то странным, чем-то неудобным, даже опасным».
В 1866 году, утомленный трудами, Михаил Николаевич Муравьёв ушел из жизни победителем. Он ещё успел провести расследование покушения на Александра II, совершенного нигилистом Д. Каракозовым, и вопреки общим ожиданиям пришел к выводу, что тут не польский заговор, а болезнь самого отравленного нигилизмом и космополитизмом русского общества.
Испуганный предполагавшимся закрытием своего подрывного журнала «Современник», Н. Некрасов ещё попытался прочесть Муравьёву свою лицемерную оду, на которую тот среагировал с отменным презрением. Вот как описывает эту картину барон Андрей Дельвиг.
«После обеда, когда Муравьёв сидел со мной и другими членами в галерее при входе в столовую залу, к нему подошел издатель журнала „Современник“, известный поэт Некрасов, об убеждениях которого правительство имело очень дурное мнение. Некрасов сказал Муравьёву, что он написал к нему послание в стихах и просил позволения его прочитать. По прочтении он просил Муравьёва о позволении напечатать это стихотворение. Муравьёв отвечал, что, по его мнению, напечатание стихотворения было бы бесполезно, но так как оно составляет собственность Некрасова, то последний может располагать им по своему усмотрению. Эта крайне неловкая и неуместная выходка Некрасова очень не понравилась большей части клуба».
Реванш за подлые «Размышления у парадного подъезда», как видим, был полный.
Михаил Николаевич мирно скончался во сне после освящения устроенной им в своём имении церкви. И даже могила его на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры каким-то чудесным образом дошла до наших дней не разрушенная большевиками.
Ставка на русских
Михаил Николаевич Муравьёв своей политикой сумел показать, что сплочение русского государства и общества во имя общего русского дела возможно, что проведение чистой прорусской политики с опорой на русские кадры дает изумительные плоды, что это самая эффективная для России политика из возможных. «Ставь на русских и не ошибешься», — как бы говорили дела Муравьёва всем и каждому. Имели значение не только его действия, но и сама история успеха.
Одним из последователей Муравьёва был Петр Аркадьевич Столыпин. Его отец был видным соратником М. Муравьёва и И. Корнилова в деле преобразования школ и музеев в Западном крае. П. Столыпин, как и М. Муравьёв, был гродненским губернатором и всю жизнь вполне осознанно старался походить на своего предшественника: и в решительности подавления крамолы; и в умении сочетать наведение порядка с глубокими реформами в интересах русского крестьянина; и в последовательной ставке на величие русской нации.
Не так давно некоторые наши начальники попытались через своих подручных продвинуть идею восстановления памятника Ф. Дзержинскому на Лубянской площади. Их не смутило то, что это памятник кровавому русофобу-террористу до революции, а после революции — организатору красного террора, уничтожившему сотни тысяч и миллионы русских православных людей. В Дзержинском они хотели увидеть символ эффективного и беспощадного государства, власти, которая заставляет с собой считаться.
Но, конечно, если выбирать символ такой беспощадной и эффективной власти, но при этом русской и православной власти, служащей России и русскому народу, а не Польше и не мировой революции, то этим символом должен быть именно Михаил Николаевич Муравьёв. Именно ему следует ставить памятники и на Лубянке и много где ещё, вешать его портреты в чиновничьих кабинетах и проходить в учебниках истории. Надеюсь, доживем и до этого.
1) Бендин, А. Ю. Граф Михаил Николаевич Муравьёв-Виленский — усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи: монография. — М.: Книжный мир, 2017;
2) Воспоминания современников о Михаиле Муравьёве, графе Виленском. — М.: Институт русской цивилизации, 2014;
3) Муравьёв-Виленский, М. Н. «Готов собою жертвовать…» — М.: Пашков дом, 2009;
4) Федосов, П. А. Жизнь М. Н. Муравьёва (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы. — СПб: Нестор-История, 2021;
5) Федосова, Э. П. Граф М. Н. Муравьёв-Виленский (1796–1866): жизнь на службе империи. — М: Издательский центр Ин-та российской истории РАН, 2015.
Михаил КатковФилософ на газетном троне
Михаил Никифорович Катков (1818–1887) — самая значительная фигура за всю историю русской публицистики. Он сделал свою газету «Московские ведомости» второй после царской (а порой, по совести сказать, и первой) властью в России в 1860–1880‐е гг.: редакция на Страстном бульваре превратилась в настоящий «департамент Каткова», откуда ждали указаний министры, сенаторы, губернаторы, порой даже жандармы.
Слово публициста приобрело политический вес. Причем не при посредстве «общественного мнения», а благодаря собственной убедительности, благодаря тому, что Каткову удалось внести смысл, целостность видения и ясность направления в деятельность государственной машины эпохи Александра II и первой половины царствования его сына. Облеченная в блестящую литературную форму, страстная и, в то же время, строго логичная публицистика Каткова подкреплялась его личным влиянием на множество государственных деятелей — и это позволяло Михаилу Никифоровичу требовать изменения принципов национальной политики, останавливать и хоронить проекты конституции, вводить новую систему гимназического образования, изменять университетский устав и законодательство о судах.
Он представлял себя, свои печатные издания и свою неформальную политическую «партию» как охранную систему, обязанную реагировать на любые угрозы, возникающие с любой страны для государства. В конце жизни, оправдываясь перед Александром III, разгневанным попыткой Каткова диктовать внешнюю политику (Михаил Никифорович требовал заменить пронемецкого «министра иностранных дел в России» Н. Гирса и подталкивал страну к тесному союзу с Францией, каковой и был реализован после его смерти), публицист попросил передать государю: «Я повинуюсь инстинкту сторожевого пса, который не может быть спокоен, чуя недоброе для дома и для его хозяина».
М. Катков в итоге вычеркнул из письма к императору это сравнение, так как осознал, что профессиональный охотник поймет его несколько иначе, нежели понимает он сам — профессиональный философ. Образ «сторожевых псов» постоянно встречается в «Государстве» и других диалогах великого Платона. С ними великий афинянин ассоциирует сословие стражей, которое, руководимое пастухами-философами, должно охранять мир, целостность и могущество государства. «Ведь в нашем государстве мы поручили его защитникам служить как сторожевым псам, а правителям — как пастухам».
Метафизика центростремительного движения
Мы не поймем ничего в идеях Каткова, его политической мысли и политической практике, если забудем о том, что Михаил Никифорович был одним из компетентнейших русских философов первой половины XIX века, последователем одного из величайших представителей немецкой классической философии — Фридриха Шеллинга, в доме которого часто бывал в период, когда обучался в Германии.
«История есть эпическая поэма, составленная в уме Бога. Две главные её части таковы: в первой изображается уход человечества от своего центра к самым дальним пределам, а вторая изображает возвращение. Первая часть — „Илиада“, вторая — „Одиссея“ истории. В первой было центробежное движение, во второй — центростремительное», — в такой поэтичной формуле Шеллинг выразил саму суть своей философии.
Родился Михаил Никифорович в Москве, 1 (13) февраля 1818 года, в семье мелкого чиновника, причём, кажется, ещё дед его не был дворянином. Мать была кастеляншей, то есть заведовала бельем, в Бутырской тюрьме. Жили в нищете, но несмотря на это Катков получил блестящее гимназическое, а затем университетское образование. Когда он сдавал экзамены в Московском университете, инспектор С. Нахимов, брат адмирала П. Нахимова, посылал студентов послушать ответы Каткова, чтобы понять, как надо учиться.
По натуре Михаил Никифорович был типичным «пассионарием» в совершенно «гумилёвском» значении этого слова. Он сочетал фантастическое упорство, волю к знаниям, огромный талант и внутреннюю силу с каким-то кипучим фанатизмом и готовностью крушить всё и вся на пути к цели и не щадить никого и ничего. В. Белинскому, дружившему с ним в молодости, Катков казался диким, необузданным, самолюбивым ребенком, таящим в себе невероятные силы, которые сотрясут все вокруг.
Университет М. Катков закончил в 1838 году, став блестящим филологом. Он начинает сотрудничать в «Отечественных Записках» и «Московском наблюдателе» как переводчик и литературный критик. Помогает В. Белинскому изучать Г. Гегеля. Активно участвует в московских кружках Н. Станкевича, Т. Грановского и А. Герцена — Н. Огарева. Наряду с будущими западниками и революционерами, активно общается и с тяготевшими к шеллингианству славянофилами.
Вопреки постоянно встречающимся в нашей литературе утверждениям, М. Катков никогда не «переходил от Гегеля к Шеллингу». Первые же его статьи проникнуты полноценным шеллингианским мировоззрением. Первая же крупная программная статья молодого автора, — рецензия на «Песни русского народа», изданные И. Сахаровым, опубликованная в «Отечественных Записках» в 1839 году, была выполнена в традициях русского шеллингианства. «Уже из первых вступительных строк виден в авторе ученик профессора Павлова, в пансионе