Передовица Каткова вызвала настоящую истерику либералов всех мастей, тем более что они получили, казалось бы, удобный повод свалить своего дотоле неуязвимого врага, выставив себя «лоялистами» и обвинив его… в «антиправительственной пропаганде». По мнению либералов, М. Катков, «вставая в позу охранителя», только усиливает радикальных революционеров, загоняет их в угол, в то время как миролюбивая и направленная на общественное согласие политика диктатора «оздоровит» атмосферу в обществе… Даже классические славянофилы из аксаковского «Дня» призывали друг друга «восставать против Каткова, высказывать зловредство его направления и статей».
Был ли этот взгляд либералов глупостью или изменой — трудно судить. Но, во всяком случае, ничего общего с реальностью фанатичной безжалостной секты террористов их представления о революционерах не имели. Напротив, взгляд Каткова был абсолютно реалистическим. Однако именно этого реалиста и решил убрать «диктатор», чтобы он не нарушал атмосферы благорастворения атмосфер. Сперва была предпринята попытка объявить «Московским ведомостям» предупреждение, но она была торпедирована К. Победоносцевым, разъяснившим в высоких сферах, что такое предупреждение страшно ударит по престижу правительства. Зато на Каткова начали давить свои же, разъясняя ему, что резкость тона надо убавить, иначе не избежать беды.
Наконец, самый болезненный удар был нанесен «катковской» группе в апреле 1880 года — в отставку был отправлен министр просвещения граф Д. А. Толстой; «катковцы» лишились главного административного ресурса и даже катковские «классические» образовательные реформы оказались под угрозой. Этот удар заставил Каткова отступить и его прямые атаки на группировку Лорис-Меликова прекращаются.
Успех «диктатора» был предопределен во многом тем, что он и кружок либеральных бюрократов были теснейшим образом связаны с многолетней любовницей Александра II, а с июля 1880 года его женой, — Екатериной Михайловной Долгорукой, княгиней Юрьевской. Скандальный брак императора вызывал много кривотолков, был настоящей миной под царскую фамилию. Но ещё хуже было то, что вокруг Екатерины Михайловны группировались люди вполне определенного сорта — это были чиновники и коммерсанты, не брезговавшие коррупцией, наживавшие крупные состояния на казенном строительстве железных дорог и их последующей приватизации. Императорская метресса охотно и небезвозмездно протежировала различные махинации.
После брака, состоявшегося 6 июля 1880 года, жизнь многих членов царской фамилии и, прежде всего, цесаревича Александра и цесаревны Марии превратилась в ад. Они вынуждены были наблюдать не просто морганатический брак императора, но брак, основанный на слепом обожании и приправленный исключительной наглостью. Княгиня Юрьевская не умела или не желала уметь себя вести: покрикивала на императора и «тыкала» ему, всячески подчеркивала, что любимым ребенком в новой императорской фамилии является «Гого» — маленький князь Георгий Александрович Юрьевский.
В придворных кругах начали циркулировать слухи о том, что вскоре Е. Юрьевская будет коронована, да еще и с именем Екатерины III, а «Гого» будет объявлен новым наследником. Даже если эти сведения были выдумкой, всё равно было очевидно, что княгиня нуждается в серьёзной политической поддержке. И она вполне нашла союзника в М. Лорис-Меликове, который, напротив, нуждался в сильной придворной поддержке своих реформаторских начинаний. «Диктатор», конечно, не забывал подчеркнуть уважение и к цесаревичу, но для реализации его грандиозных планов были нужны именно княгиня Юрьевская и Александр II под её влиянием. И напротив, только в «прогрессивной» и «демократизированной» атмосфере потенциальная императрица смотрелась бы органично, её поддержка конституционных и реформистских проектов М. Лориса-Меликова, в частности и его борьбы с «катковской» партией, была вполне понятна.
И Михаил Никифорович едва ли не впервые в жизни уходит от лобового столкновения. Он прекращает критику кажущегося всесильным временщика, мало того, пытается пусть и натужно показать свою лояльность и поддержку.
«Люди старых и новых порядков группируются вокруг одного великого общего дела. Если опыт удастся, заслугу графа Лорис-Меликова оценит история; если не удастся, то следует винить положение, среди которого ему приходится действовать», — пишет М. Катков 3 августа 1880 года.
Однако отсюда не следует, что Катков прекратил полемику против конституционализма. С августа 1880 года в «Русском вестнике» печатаются очерки Варфоломея Кочнева (ближайший соратник Каткова профессор Н. А. Любимов) «Против течения. Беседы о революции». Главной темой очерков становится Франция перед Революцией. Опираясь на замечательное исследование И. Тэна «Происхождение современной Франции» и отчасти предвосхищая работы Огюстена Кошена, Н. Любимов показал, как из умеренного либерального прогрессизма Ж. Неккера вышел, как из бутылки, джинн Революции, как, казавшаяся невинной, затея с призванием нотаблей в итоге переросла в присвоение власти Учредительным собранием. Смута, революция, мятеж распространяются сверху вниз, начиная от недомыслия и прекраснодушия верхов, они приводят к буйству и жестокости черни. Революция и смута, по сути, навязываются народу заигравшимися верхами.
Статьи Н. Любимова — смелая попытка поставить палки в колеса государственной машине, скатывающейся под откос. Но в целом настроения М. Каткова очень пессимистичны. Когда Б. Маркевич спросил М. Каткова о причинах его уступок и пассивности, то в ответ услышал: «Для кого писать? Тот, для кого я единственно держал перо в руках, сам отступается от своей власти, удерживая только её внешность. Всё остальное — мираж на болоте».
Чем дальше, тем больше Катков осознает полное личностное крушение Александра II как самодержавного монарха, видит, что всю свою огромную власть государь использует преимущественно для создания удобств своей новой семье и готов ради этого даже на Лорис-Меликовскую конституцию.
А самого Каткова, тем временем, «добивают» — начинается финансовый скандал с якобы присвоением газетой сумм, принадлежавших Московскому университету. Каткову приходится защищаться, оправдываться и тратить время и силы на сохранение своей репутации, а не на политическую борьбу.
Летом, на «Пушкинском празднике» 1880 года, затравленный М. Катков пытается пойти на компромисс, как-то протянуть руку интеллигенции. В ответ его унижают еще сильнее. Посланное М. Каткову как редактору «Московских ведомостей» приглашение на пушкинские торжества было публично аннулировано.
В редакцию «Московских ведомостей»
Комиссия Общества любителей российской словесности удержала одно место для депутата от «Русского вестника». По ошибке послано мною приглашение и в редакцию «Московских ведомостей» — приглашение, не согласное с словесным решением комиссии.
Председатель
Общества российской словесности
Несмотря на эту пощечину, на торжественном обеде 6 июня 1880 года Катков произносит речь о необходимости объединения всех общественных сил, забвении старых разногласий во имя России. «На русской почве люди, так же искренно желающие добра, как искренно сошлись все на празднике Пушкина, могут сталкиваться и враждовать между собой в общем деле только по недоразумению». Затем, в качестве жеста примирения, М. Катков тянется с бокалом к И. Тургеневу, но тот отдергивает руку… «Есть вещи, которых нельзя забыть, — объяснял Тургенев Достоевскому тем же вечером, — как же я могу протянуть руку человеку, которого я считаю ренегатом?..»
Однако Пушкинский праздник всё равно оказался триумфом Каткова. Главным героем Пушкинского праздника стал Фёдор Михайлович Достоевский — стратегический союзник Михаила Никифоровича в политике и главный автор, главный романист катковского «Русского вестника». Именно М. Катков настоял на произнесении им «Пушкинской речи».
«Дело главное в том, что во мне нуждаются не одни Любители российской словесности, а вся наша партия, вся наша идея, за которую мы боремся уже 30 лет, ибо враждебная партия (Тургенев, Ковалевский и почти весь университет) решительно хочет умалить значение Пушкина как выразителя русской народности, отрицая самую народность. Оппонентами же им, с нашей стороны, лишь Иван Серг. Аксаков (Юрьев и прочие не имеют весу), но Иван Аксаков и устарел и приелся в Москве. Меня же Москва не слыхала и не видала, но мною только и интересуется. Мой голос будет иметь вес, а стало быть, и наша сторона восторжествует. Я всю жизнь за это ратовал, не могу теперь бежать с поля битвы. Уж когда Катков сказал: „Вам нельзя уезжать, вы не можете уехать“ — человек вовсе не славянофил, — то уж конечно мне нельзя ехать», — писал Ф. М. Достоевский жене.
Несмотря на попытки западнической части юбилейной комиссии полностью запретить чтения Ф. Достоевского, именно его «Пушкинская речь» стала центральным событием праздника и настоящим триумфом всей славянофильскопатриотической линии. После выступления Ф. Достоевского в зале слышались рыдания, восторженные крики, кто-то упал в обморок. Иван Аксаков просто отказался читать свою речь — ибо всё сказано. «Пушкинская речь» была опубликована в «Московских ведомостях».
А из Варшавы, в ответ на попытки либералов унизить Каткова раздался голос Константина Леонтьева, предложившего в своём «Варшавском дневнике»… поставить Каткову памятник напротив памятника Пушкину. Прямо сейчас, при жизни.
«Не испорченный ложными идеями свободы русский простой человек скорее поймет дух „Московских ведомостей“, чем дух „Беседы“, „Голоса“, „Молвы“ (ибо это всё, в сущности, одно и то же)…
Публицисту „Московских ведомостей“ более других принадлежит первое место на празднике поэта, который тоже был народен в лучшую и зрелую пору своего творчества и которого силятся теперь (под покровом закона) сделать популярным, вероятно, вовсе не для того, чтобы народ понимал и читал „Клеветникам России“, „Полтаву“ и переложение молитвы „Отцы пустынники и жены непорочны“, а для того, чтобы до него дошли такие минутные вспышки переменчивого и разнообразного гения…