Оказывается, что человек не столько приспособляется к миру, сколько приспособляет мир к себе. Наша мысль больше налично данного нам в ощущении мира. Наше сознание тяготеет к свободе в нашем обращении с миром, со своим собственным содержанием. Человек как духовная реальность сознает себя больше своей физической реальности и ощущает неустранимое стремление к тому, чтобы быть причиной для самого себя, быть осуществлением свободы.
Человек может разумом и волей не хотеть того, к желанию чего принуждают его внешние впечатления и «поиск счастья». Аскетизм, способность к самоотречению, самоограничению и самопреодолению, есть фундаментальное основание свободы воли.
«Действительная свобода человеческой воли раскрывается лишь в той мере в какой человек может хотеть не делать того, чего он хочет… Хотеть чего-нибудь и иметь возможность исполнить хотение своё и всё-таки не сделать того, что хочешь, во имя признанного правила жизни, — это высочайшая мыслимая степень развития свободы воли».
Никакие события внешнего мира, никакая необходимость физической природы не могли бы породить это понимание человеком своей идеальной мерки и это стремление к свободе. А, значит, идеальная природа человеческого духа есть данность, есть главный факт человеческого самосознания.
Спору нет, европейская мысль ХХ века вся была построена на отрицании предпосылок несмеловской философии. От З. Фрейда и Л. Витгенштейна до М. Фуко и П. Бурдье философы, психологи, социологи доказывали, что человек не знает самого себя, что его мышление полно скрытых предпосылок, создаваемых бессознательным, культурными парадигмами, ловушками языка и устоявшимися социальными практиками. ХХ век поставил под сомнение главную несмеловскую предпосылку, задав вопрос: «А я ли мыслю? Или мыслит некто и нечто вместо меня, а моё „я“ является всего лишь культурной и психологической иллюзией?» И в жерновах этого гуманитарного гиперкритицизма несмеловская философия должна была быть перемолота без остатка.
Но ничего подобного не произошло, напротив, конструкция Несмелова охватывает своим объяснением и все эти теории. Тяготеющие над человеческой мыслью предпосылки — это часть той внешней реальности, которая проникнута законом принудительной необходимости. Разумеется, в эту реальность входят не только горы, моря, ветра, животные, бактерии, но и комплексы идей, слов и культурных практик, имеющие всё то же свойство принудительной необходимости. То, что мы способны осознавать и критиковать свои образы и представления, то, что мы способны поставить под сомнение своё «Я» и говорит об истинной свободе нашего самосознания. Мысль человека оказывается больше себя самой и способна себя корректировать и изменять. Личность человека оказывается больше его природы и способна обозначать для неё новые горизонты жизни.
В конечном счете, наш ум, если он высокоразвит, неизменно оказывается больше самого себя. «Богатство развитого ума заключается вовсе не в том, что он в каждое данное время фактически владеет огромным запасом своих продуктов, а лишь в том, что каждое данное явление он последовательно в силу разнообразных ассоциаций может связать с целой массой пережитых им явлений и установить между ними такие отношения, какие для бедно жившего ума окажутся совершенно непонятными и даже просто немыслимыми».
Парадокс Несмелова
Идеальная способность нашего духа ещё не означает действительной возможности его осуществления. В своём повседневном бытии мы сталкиваемся с тем, что живем и можем жить только под диктатом внешней природы — будь то всемирное тяготение и климат, наша биологическая реальность или власть социума и дискурса. Но наша духовная природа сигнализирует об этом единственно возможном для нас бытии как о неправильном, не соответствующем нашей истинной природе, которую мы обнаруживаем в своем самосознании и мысли. И здесь философ формулирует центральный парадокс человеческого бытия, который по праву может быть назван «парадоксом Несмелова»: «Человек неизбежно вступает в замкнутый круг загадочных противоречий. Он сознает, что в пределах и условиях наличного мира он живет именно так, как только и можно ему жить по физической природе. И в то же самое время он сознает, что эта единственно возможная для него жизнь не соответствует его духовной природе. Между тем, та идеальная жизнь, которая бы соответствовала его духовной природе, не может быть достигнута, потому что она противоречит условиям физической жизни. В сознании и переживании этих взаимных противоречий человек необходимо приходит к сознанию себя как загадки в мире».
Итак, человек не то, что он есть. Человек как данность не то, что он ощущает в себе как призвание. Казалось бы, до той же мысли дошел Ф. Ницше со своим «сверхчеловеком», но он так и не задал себе вопроса: а откуда у человека берется сознание того, что он может быть больше самого себя? Ещё более нелеп этот вопрос, если смотреть на него с точки зрения эволюционизма — ведь человек венец сегодняшнего этапа эволюции, а, значит, в мире не может быть ничего больше его? Тогда откуда же в нас идея большего, откуда в нас такое яростное отрицание нашей физической данности?
«Одно уже то обстоятельство, что человек мог обольстить себя желанием божественной жизни, что он мог не удовлетвориться своим действительным положением в мире и отверг это положение, — одно уже это обстоятельство само по себе доказывает, что человек — не случайное порождение земли и не прирожденный раб природы. Ведь простое животное никогда не создает относительно себя никаких иллюзий и поэтому никогда не отрицает существующей для него действительности», — говорит Несмелов.
И здесь звучит безупречно оформленное доказательство В. Несмелова, ради которого философ предварительно отвергает (возможно, излишне категорично) все «внешние» доказательства бытия Божия, исходящие из представления о Боге как о предмете, данном нам в мире.
По образу и подобию Божию
Бог не может быть дан нам как предмет внешней реальности. Тогда и Он был бы вещью. По той же причине Бог не может отражаться в человеческом сознании, как в зеркале. Человек не видит «образ Бога», он сознает образ Бога в самом себе, потому что он и есть образ Бога.
Наша духовная природа состоит из немыслимого, невозможного, того, чего не может быть в соответствии с физическими законами мира. Мы ощущаем притязание на свободу в мире необходимости. Мы ощущаем целесообразность и смысл в мире, наблюдение внешних фактов которого вынуждало бы нас признать его полную бессмыслицу. Это происходит потому, что мы смотрим на мир не глазами вещи, а глазами Бога.
«Личность человека является не зеркалом по отношению к Богу, а самим изображением Бога, и образ Божий в человеке не возникает под формой какого-нибудь явления сознания, а представлен самой человеческой личностью во всем объеме её природного содержания, так что это содержание непосредственно открывает нам истинную природу Бога, каким Он существует в самом себе… Мы достоверно знаем в познании самих себя, что Бог в себе самом есть живая самосущая Личность».
В. Несмелов дерзко перевернул мысль Л. Фейербаха, что люди мыслят Бога по своему образу и подобию. Напротив, не имея в себе образа и подобия Бога, человек не мог бы мыслить ни о Боге, ни о себе, так как ничто в мире вещей не было бы на Бога похоже.
Мы осознаем в мире разум, свободу, смысл и целесообразность только потому, что мы мыслим так же как Бог. Но мы — не Бог. (Несмелов одинаково далек и от пантеизма и от априорного обожествления человека.) Мы ощущаем в себе иное, высшее бытие, но видим, что в нашей жизни оно неосуществимо и бесконечно ограничено.
Мир и человек созданы Богом как Его откровение, но, обращаясь и к себе, и к миру, мы обнаруживаем, что человек, как он известен нам сейчас, не служит цели этого откровения. Сопоставив свою внешнюю ограниченность и бессмысленность с внутренней безграничностью и призванием, мы понимаем, что мы не боги, что человек нуждается в Спасении.
Виктор Несмелов очень энергично и совершенно справедливо отрицает мысль, что человек может спасти себя сам. Да, благодаря своей идеальной природе человек может отрицать текущую действительность ради её преобразования, создавать новое. Но это новое, в частности культура, является лишь всё более совершенным приспособлением человека к миру, а стало быть, лишь более полным овеществлением.
Отношение Несмелова к культуре двойственно. С одной стороны, он видит в ней наиболее очевидный продукт превосходства мышления человека над его наличным бытием, отражающегося в практической деятельности. Вместо того чтобы приспособлять себя к действительности человек, через такие практики как сельское хозяйство, строительство, техника, индустрия, приспособляет действительность к себе. Духовное развитие человека — это создание воображаемых миров, возникающих на перекрестье божественных притязаний его духа и данной ему зачастую неприглядной действительности. Своей практикой человек водворяет воображаемое на место данного и через то торжествует над враждебностью миропорядка.
Но к нравственной ценности культуры, к возможности её содействия обретению человеком своего смысла, Несмелов относится очень скептично. Для него культура — это, прежде всего, создание новых потребностей и желаний, лишь затягивающая человека в бесконечный круговорот поисков новых впечатлений и счастья. Культура — производное жизни, а не духа.
Если бы Освальд Шпенглер ознакомился с системой Несмелова, его, несомненно, поразило бы то, что Несмелов, подобно ему, принимает противопоставление культуры и цивилизации, но только с обратным знаком, ставя выше цивилизацию, а не культуру. Под цивилизацией, впрочем, Несмелов разумеет не столько технику, как О. Шпенглер, сколько правду и обычаи социальных отношений, принимая то понимание цивилизации, которое было характерно для энциклопедистов и Франсуа Гизо и которое вернул в ХХ веке Норберт Элиас — цивилизация как система сдерживания аффектов и формирования в нас «людскости». Однако и цивилизация по Несмелову не может создать истинно осмысленной нравственной жизни, она лишь ограничивает проявление безнравственности, манифестацию животного начала в человеке. Характерно, что Несмелов видит корень цивилизации, прежде всего, в необходимости защиты человеком продуктов его культурного труда.