Однако конечной целью столыпинской политики подавления революции было не просто прекращение волнений, а подлинная народная реакция на чуждый дух.
«В России поднялась волна реакции, реакция русского патриотизма и русского национального чувства, и эта реакция вьет себе гнездо именно в общественных слоях, общественных кругах, — предупреждал он оппонентов. — В прежние времена одно только правительство имело заботу и обязанность отстаивать исторические и державные приобретения и права России. Теперь не то. Теперь Государь пытается собрать рассыпанную храмину русского народного чувства», — рассуждал Пётр Аркадьевич перед Думой.
Современные исследователи зачастую упрекают его в том, что теория у него тут разошлась с практикой. Столыпин не позволил развиваться черносотенному движению, «Союзу Русского Народа», приложив руку к расколу на «марковцев» и «дубровинцев». Он сделал ставку на системные центристские партии — «октябристов» А. Гучкова и националистов М. Меньшикова, П. Балашова и В. Шульгина, то есть на тех, кто внес громадный вклад в дело антимонархического переворота в 1917 году.
Этот упрек отчасти справедлив. Бывший одесский градоначальник генерал Иван Толмачёв в декабре 1911 года с горечью писал: «Меня угнетает мысль о полном развале правых. Столыпин достиг своего, плоды его политики мы пожинаем теперь, все ополчились друг на друга».
Однако необходимо помнить, что Столыпину были нужны текущие политические союзники для государственного строительства. Революция уже была подавлена при участии «чёрных сотен», а вот в крестьянском вопросе крайне правые придерживались ошибочной романтизации крестьянской общины, постоянно ставили премьеру палки в колеса. Правые укоряли Столыпина, что он отдавливает Царю ногу, и называли его узурпатором, то есть из собственных страхов и амбиций подрывали созидаемое премьер-министром будущее.
«Цивилизованные националисты» же были единомышленниками Столыпина в преобразовании России, которое должно было исключить сами социальные условия революции, сделать её попросту невозможной. Столыпинская ставка была не на огнетушитель, а на огнестойкие материалы. Однако историческая судьба сложилась так, что дом из огнестойких материалов не был достроен, а по-прежнему действенного огнетушителя уже не было.
И не один лишь Столыпин был в этом виноват. В. М. Пуришкевич, превратившийся к 1911 году в крайне правого оппонента Столыпина, оказался в числе подрывателей монархии на видных ролях. Напротив Н. Е. Марков («Второй»), лидер простолыпинской группы в «Союзе Русского Народа», был последовательным и начиная с какого-то момента одиноким оппонентом подрывных групп в Государственной Думе.
Величайший оратор Нового времени
Защищая историческую Россию, Столыпин строил новую и не боялся этого. В конечном счете, именно он был нянькой и пестуном российского парламента. После двух неудачных опытов дело с русским парламентаризмом обречено было погибнуть, стать исторической неудачей, но тут его взял в свои руки Петр Аркадьевич. Он ввел новые избирательные законы и добился формирования работоспособной и национальной по духу (в общем и целом) Государственной Думы, он прививал депутатам сознание их высокой исторической миссии и превратил Таврический дворец в трибуну для своих пламенных речей о Родине, праве, истории и нации.
Ораторским искусством Столыпин намного превосходил и тогдашних думских краснобаев и вообще всех, кто когда-либо говорил о политике со времен Цицерона. Политическое красноречие Столыпина следует поставить куда выше, чем даже у таких мастеров, как Уинстон Черчилль. Он четко излагал цели правительства, ясно формулировал вопросы и задачи, создавал яркие запоминающиеся образы, чеканил афоризм за афоризмом, которые останутся в веках.
«Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремнёвое ружьё; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружьё. На это честный часовой ответит: покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым» (о требовании не пользоваться «устаревшими» законами). «В политике нет мести, но есть последствия» (о требовании поляков не вспоминать былые польские мятежи). «Наш орел, наследие Византии, — орел двуглавый. Конечно, сильны и могущественны и одноглавые орлы, но, отсекая нашему русскому орлу одну голову, обращенную на Восток, вы не превратите его в одноглавого орла, вы заставите его только истечь кровью» (о необходимости строительства Амурской железной дороги).
Меньше всего Пётр Аркадьевич захотел бы войти в историю в роли автора одной затасканной фразы: «Им нужны великие потрясения — нам нужна Великая Россия». Слишком часто за последние десятилетия её использовали в соображении «чего изволите», угодливо объявляя «Великой Россией» всё, что не является «великими потрясениями».
Между тем, у столыпинских слов был определенный контекст и определенный смысл. «Великая Россия» для него — это не болото без потрясений, а Россия национальная, Россия историческая, Россия, опирающаяся на свои традиции. Россия, из великого прошлого переходящая, оставляя всё лучшее и отбрасывая худшее, в великое будущее. Для того и боролся Столыпин с потрясателями основ, чтобы не позволить им на месте России соорудить «новое неведомое нам отечество», — безнациональное и покоящееся на историческом нигилизме по отношению к русскому прошлому и традиции. Такое неведомое отечество, которое рухнет с треском, через 80 лет, отдав почти половину Русской Земли на растерзание сепаратистам.
Для Столыпина великой Россией была Россия историческая. Именно её оставил он нам в своем завещании. «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!»
Русская нация прежде всего
Но не одну только силу и ораторское мастерство противопоставил революционной смуте Столыпин. Прежде всего, он выступил против революции с твердыми ценностями и ясной программой. Столыпин прекрасно осознавал, что с революцией, руководимой страстной, господствующей над человеком идеей, может бороться только другая идея — столь же страстная и безусловная, столь же подчиняющая без остатка. Основой идеологии революционеров была смесь народничества, лицемерного культа простого человека, и самого циничного космополитизма — культа заграницы, заграничного прогресса, отказа от русской самобытности, порой — заурядных русофобии и шпионажа.
Основой идеологии П. А. Столыпина был уверенный в себе и последовательный русский национализм. Именно интересы русской нации, охранение государственности и державной власти русского народа были поставлены Столыпиным в центр правительственной политики и неуклонно проводились как против левых и либералов, так и против правых, порой проявлявших сословную дворянскую солидарность с русофобским польским дворянством.
Столыпин вырос на западной русской границе, как сказали бы американцы — «фронтире». Его отец был в числе сподвижников легендарных М. Н. Муравьёва и И. П. Корнилова в деле русификации западнорусского края. Он был воспитан, несомненно, в идеологии «катковского» русского национализма и его собственные речи не случайно стилистически перекликаются со статьями великого публициста.
Большая часть служебной карьеры Столыпина прошла в Ковно и Гродно, где он был губернатором. Среди лиц, которым он покровительствовал, был видный белорусский прорусский публицист Лукьян Михайлович Солоневич, не только энергичный русский националист, но и отец братьев Солоневичей. Политическая мысль И. Л. Солоневича, личность которого сложилась как раз в те годы, когда его отец служил в губернской канцелярии Столыпина, несомненно, сформировалась под влиянием великого премьер-министра, а через него восходит к М. Муравьёву.
У некоторых авторов послужной список Столыпина был основанием для упреков, что Столыпин, якобы, не знал и не понимал Центральной России. Напротив, в лице Столыпина самая энергичная и боевая традиция русского национализма, традиция западнорусского возрождения, муравьёвская традиция, была призвана к умиротворению и возрождению всей России как русского государства.
Пограничное положение выработало в нём обостренное самосознание русского человека. Столыпин отлично понимал, что формальное, фиктивное «равноправие» в либеральном духе на деле не приведет на Западе России ни к чему, кроме реального неравноправия и порабощению русских.
Важнейший принцип политического мировоззрения Столыпина — принцип неразрывной связи русского народа и российского государства. Столыпин был бесконечно далек от риторики наших левых о том, что «Россия никогда не была государством русских», как и от риторики националлибералов об «Империи — тюрьме русского народа». Россия для Петра Аркадьевича была и оставалась национальным государством русского народа, империей русского народа, служащей к его славе и украшению. Смысл русской государственности для Столыпина — охранение русского народа.
«Когда в нескольких верстах от столицы и царской резиденции волновался Кронштадт, когда измена ворвалась в Свеаборг, когда пылал Прибалтийский край, когда революционная волна разлилась в Польше и на Кавказе, когда остановилась вся деятельность в южном промышленном районе, когда распространились крестьянские беспорядки, когда начал царить ужас и террор, правительство должно было или отойти и дать дорогу революции, забыть, что власть есть хранительница государственности и целости русского народа, или действовать и отстоять то, что ему было вверено».
Философия Столыпина была национальной философией. «Люди соединились в семьи, семьи — в племена, племена — в народы для того, чтобы осуществить свою мировую задачу, для того, чтобы двигать человечество вперёд. Народы забывают иногда о своих национальных задачах, но такие народы гибнут, господа, они превращаются в назем, в удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы».