Мейпл-стрит, 118 27 июля, вторник
Рея увидела себя в вечерних новостях. От помех изображение дробилось. Это не ее фигура. Не ее голос. Не ее лицо.
Как с той девушкой из венгерской кондитерской. Волоски на загривке встали дыбом. Она обернулась — в дверном проеме стоял Фрицик. У нее возникло ощущение, что и Элла тоже рядом, но прячется.
Середину дня они провели в полицейском участке. Все прошло хорошо. Говорили то, что надо. Фрицик так нервничал, что у него все время тряслись ноги под столом — Бьянки пришлось попросить его взять себя в руки.
— Ну? — спросила она.
Фрицик ввалился в комнату. Глаза красные. Пошатывается.
— Ты пьян?
— Ребенок миссис Уайлд не пострадал? — спросил он.
— Да чего ты переживаешь? — откликнулась она.
— Мам. В новостях только об этом и кричат. Почему она не вернулась домой? Почему ее держат вбольнице?
— ФРИ-ЦИК, — отчеканила она.
Изо рта у него дурно пахло. Волосы стояли дыбом.
— Мы же хотели их просто припугнуть. Но не увечить человека!
— Элла! Ступай наверх! Живо!
Молчание.
— Элла. Я знаю, что ты подслушиваешь.
Из-за двери мышкой выскользнула маленькая босоногая тень и пустилась наутек. Фрицик заговорил было снова. Рея подняла руку и не опускала, пока у нее над головой не стихли шаги.
— Она всем расскажет, — пояснила она.
— Прости. Прости, пожалуйста. Это убийство?
Я — убийца?
— Нет, разумеется.
— Ребенок не пострадал? Миссис Уайлд не пострадала?
Рея нахмурилась. Лицо ее все проступало сквозь помехи на экране — прямо публичное отсечение головы, и все это просто мерзко. Эта странная злобная тетка в морщинах — не она. Такой и испугаться недолго. Она — мать четверых детей, сама с высшим образованием, муж тоже. Носит одежду от Эйлин Фишер. Семь лет возглавляла родительский комитет Гарден-Сити. Она не маньячка, не клеветница, не психопатка. И у нее всяко нет времени устраивать охоту на ведьм — в отличие от какой-нибудь домохозяйки-неудачницы. Такова реальность. Внутри ревела тревожная сирена.
Ее дочь, самое дорогое на свете, пропала.
— Далась тебе эта Герти! Это она меня ударила!
Очень больно. Сильная, как бык. Знаешь, чем она сейчас наверняка занимается? Трескает мороженое, закинув ноги повыше, а все ее обнимают и кудахчут, какая она красавица. Ребенок не пострадал, уж ты мне поверь, в противном случае коп бы об этом обмолвился. Назвал бы покушением на убийство, но не назвал же. Знаешь, зайчик, я думаю, она вообще не пострадала. Слышал все эти вопли и визги? Женщина, которой грозит выкидыш, так себя не ведет. Санитарам пришлось разве что не привязывать ее к носилкам. Просто впала в истерику. Она вообще истеричка.
Фрицик прислонился к столешнице. Грудь его дергалась от сдерживаемых рыданий, но наружу не прорывалось ни звука.
— У них все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо, — нашептывал он.
Она подошла к нему поближе. Он мужчина, и она всегда чувствовала между ними определенную дистанцию. Фриц ничем не смог заполнить этот пробел. В итоге почти все свое детство Фрицик провел в одиночестве. В результате сделался любвеобилен. Вечно бегал за девочками, испытывал душевные муки и воображал, что это любовь.
— Ты меня расстраиваешь, — произнесла Рея.
Он погрузил точеный профиль в огромные мужские ладони. От него пахло водкой, он не побрился. Она внезапно поняла, что он прогуливает тренировки. А вот на вечеринки ходит исправно.
— А что, если мы вообще неправы? Например, она просто упала? Несчастный случай? — спросил он.
Щеки у Реи покраснели. Она треснула кулаком по забинтованному колену. Перед глазами взметнулись искры — потоки света. Она вскрикнула от боли.
— Мам!
— И кто, по-твоему, все это натворил? Я?
— Нет, конечно, — ответил он, но перед словами — крошечная заминка, пауза. В ней что-то таилось.
— Ты причиняешь мне боль, а мне и так плохо. Ты же знаешь, что я вся на нервах!
— Что ты, мам. Ну, пожалуйста.
Она не смотрела на него. Если посмотреть, слова прозвучат фальшиво.
— Ты ведь любил Шелли?
— Э-э, мам… Я ею не занимался. Когда она, маленькая, хотела поиграть, я вел себя по-свински. Вот если бы я…
— Показания дали очень многие дети. И это только начало. Полиция ничего делать не будет. Это я уже поняла. Придется нам. Нам с тобой.
Фрицик уронил руки на столешницу и зарыдал. Прерывистый басовитый звук заполнил всю комнату.
— Прекрати. Мне больно смотреть, как ты плачешь.
— Прости. Прости меня.
Она потянулась к холодильнику. Вытащила бутылку красного, взяла большой бокал. Наполнила наполовину.
— Вот, — сказала она.
Он совсем расклеился. Ничего не видел.
Она насильно всунула ему бокал.
— Я всегда для тебя все делала. Ты поступил в университет. На все готовенькое. Чего еще хотеть?
Он залпом осушил бокал. Зубы и губы стали красными, в цвет глаз.
— Ступай в постель. Ты перенапрягся. Через неделю, когда отдохнешь, вернешься к тренировкам.
Я позвоню тренеру. Все объясню. Ты же знаешь, это я хорошо умею. Все будет хорошо. Скоро придешь в норму.
Он скривился, как от боли, — у него она еще не видела такого выражения. Только у Шелли.
— Отпечатков не осталось. Ты был в перчатках. Всех свидетелей — один Питер Бенчли, а этот торчок даже лица твоего не видел. Уж ты мне поверь, я через такое уже проходила. Нет у них ничего. А сегодня они просто пытались тебя запугать. Этот Бьянки — гаденыш.
— Да, — произнес он тихо.
Ему было от нее что-то нужно. Рея попыталась представить, что бы хотела сейчас услышать, окажись она на его месте.
— Она тебя обожала. В тебе была вся ее жизнь. Для нее без тебя даже солнце бы не всходило.
— Но почему? Я с ней скверно обращался.
— Она все понимала, — произнесла Рея; голос дрожал — она сама не знала почему. — Шелли тебя любила, как бы ты там ни поступал, и знала, что ты ее любишь. Она была очень чуткой девочкой.
Фрицик опять заплакал. Рея наконец подошла к нему. Обхватила за пояс, он пригнулся, притыкаясь к маме, которая была ниже его ростом. Оголодал по такому. Даже изголодался. Она это видела, и ей стало жаль, что для их сближения понадобилась трагедия. Зря она не сообразила раньше. Обоим было бы не так одиноко.
— Есть много способов что-то сделать для Шелли, — успокоила сына Рея. — Начать можно хоть с Питера Бенчли. — Она сжала Фрицика покрепче, потом высвободилась из цеплявшихся за нее рук.
«Старбакс»27 июля, вторник
Поскольку на Мейпл-стрит телефоны работали плохо, Арло по дороге из больницы отвел детей в «Старбакс». Купил всем по булочке с кленовым сиропом, потом позвонил старому другу — владельцу дома на Голливудских холмах Дэнни Лассону, который с губной гармошкой. Оказалось, что номер у того за пятнадцать лет не изменился.
Дэнни снял трубку после второго гудка — будто и не было долгой разлуки.
— Арло! — рявкнул он. — Солнце мое, как житуха? — Ну… Щеки у Арло вспыхнули. Он стоял у стойки с сахаром и сливками и все-таки говорил шепотом, чтобы не слышали дети, хотя какой-то мужик, который уже всыпал невесть сколько сахара себе в обезжиренное латте, так и вытянул шею.
— Я завязал.
— Да? Это я слышал. Подписан на твою жену в «Фейсбуке». Детки у вас такие сладкие! Я когда про них говорю, так их сладкими и называю.
— Чего?
— Да я все время про тебя говорю, старина. Мы ж оба из «Мести за Фреда Сэвиджа»!
Арло засунул булочку в рот целиком. После чего не смог говорить. Булочка оказалась страшно сухая. Мужик пятидесяти с гаком слушал и делал вид, что не слушает. Отставил сахарницу, занялся корицей. Трусил ее помаленьку.
— Как дела-то? — осведомился Дэнни, весь такой довольный и голливудский. — Чем могу помочь?
Арло выпалил, продолжая жевать, так что голос прозвучал глухо:
— Я тут подумываю продать «Грэмми». Но сперва решил тебе позвонить. Из уважения.
Мужик принялся помешивать свое латте — оно уже, небось, в желе превратилось. Он пялился на Арло, пытаясь сообразить, кто это такой.
— Да ты что! — воспротивился Дэнни. — Не смей!
Арло отошел подальше от мужика с латте, да и от своих детей тоже. В уголок. Там и остался, разговаривал со стеной, как скверный мальчишка из «Ведьмы из Блэр».
— Знаю, что не круто. Но деваться некуда. Вот, решил тебе сказать, прежде чем выставить на продажу.
— Тебя «Анонимные алкоголики» так довели?
— Нет. Дурные привычки бывают разные. С алкоголем у меня никогда проблем не было. Не так уж я его люблю. Короче, про «Грэмми». Понятное дело, я извиняюсь.
— А, я и забыл! В смысле, «Анонимные наркоманы», не алкоголики. Ты там состоишь? Это они тебя довели? — поинтересовался Дэнни, вежливо и озабоченно — у него появился новый акцент, как у тех богатеев, которых Арло видел только по телевизору. Дэнни что, всегда так говорил? А где простецкий городской выговор, который был у них всех?
— Ладно, не парься. Прости, что побеспокоил. Так я могу продать «Грэмми» или нет?
— Можешь продать. Но вряд ли много заработаешь.
Глаза обожгло слезами. Он вжался головой в угол, чувствуя на себе взгляды посетителей, в том числе и собственных детей.
— Спасибо. Ты мне очень помог.
— Погоди. Я тут в студии. Дай-ка выйду, — сказал Дэнни.
Арло ждал, прижимаясь лбом к прохладной штукатурке. Один раз оглянулся, выяснил, что дети на самом деле на него не смотрят. Заняты игрой, кто кого ловчее хлопнет по ладони, — Ларри в ней большой мастер. Мужик с латте уселся за столик. Копается в телефоне, но между делом поглядывает на Арло — возможно, ищет о нем информацию.
— Так, — снова включился Дэнни, — уже лучше. Как ты там?
— Ну, сам знаешь. Бывало и хуже. Бывало лучше. — Голос у Арло дрожал. С тех пор, как он завязал с наркотиками, все вокруг казалось хрупким, новым и страшным — да таким и было.