— Молчу! Все, молчу!
А потом была снова ночь на холме, и еще и еще. Раечке было легче: пока делался срез, она могла поспать. На Ромку же было страшно смотреть — он все время двигался в каком-то полусне, на лице остались одни глаза, ушедшие куда-то глубоко.
Группа так больше ничего и не нашла. И Оскар Львович быстренько закруглил экспедицию. Ромка с Раечкой продолжали встречаться в Москве. Однажды тайком он даже ночевал у нее дома. Но встречи стали терять свою необычную остроту. Потом она уехала на дачу, он — домой. Осенью встречались все реже. Правда, Ромка еще раз побывал у нее дома. На этот раз легально. Ее мама усиленно кормила его котлетами, нежно называя «бедным студентом». Это, кажется, окончательно расстроило их отношения.
Уже по весне Ромка случайно увидел Раечку на улице. Она шла под руку с каким-то парнем, прижимаясь к нему бедром точно так же, как когда-то прижималась к Ромке.
— Ну, вот и все, — с облегчением и в то же время уязвленно подумал Ромка.
Что же это было? Страсть? Да! Увлечение? Безусловно! Еще какое: ночи не спал. Но любовь? Нет. Ромка считал, что любовь большая, как в романах, еще не пришла.
За окном, чуть покачиваясь, бежали перелески и безвестные деревушки. У переезда — ватага мальчишек в пионерских галстуках, прыгающих как воробьи и что-то возбужденно кричащих. Чуть поодаль — невысокая, плотно сбитая девушка. Вожатая или сельская учительница. Заслоняя глаза рукой от яркого солнца, она пристально вглядывалась в окна поезда, откуда торчали лохматые и веселые студенческие физиономии. Кого она ждет?
А кого он ждет? Подобно Светику, демоническую красавицу, сошедшую со страниц книг начала века? Ромка вообще сторонился хищно красивых и чересчур смелых женщин. Ему еще в детстве понравилась сказка Вересаева о двух художниках, писавших самую красивую женщину мира. Один исходил весь свет и действительно нашел самую-самую красивую. А второй, молодой, просто нарисовал свою возлюбленную. И победил.
Значит, возможно, любовь где-то рядом? Ирочка! При мысли о ней Ромку сладко кольнуло.
Ночью весь вагон проснулся от страшного шума. От купе к купе понеслись волны смеха.
— Это Мишка! Мишка навернулся! Мишка со второй полки...
Постепенно все угомонились, затихли и снова заснули под перестук колес.
Когда утром Светик и Ромка пошли умываться, у купе, где произошел ночной инцидент, собрался народ.
— Что такое? Пропустите, — недовольно сказал Светик.
— Мишку судят! — взвизгнула уже бывшая тут как тут Алка.
— Как судят?
— Общественным судом. Так забавно!
Ребята насторожились. Обязательный конферансье на всех институтских вечерах, автор забавных капустников и редактор институтской стенной газеты, Михаил был всеобщим любимцем. Поэтому представление с его участием, которое разыгрывалось сейчас, обещало быть интересным.
— Слово предоставляется обвинителю, — услышали они басок Андрея.
— Граждане судьи! Дело о выпадении Михаила Прошина со второй полки на пол транссибирского экспресса с сопутствующим падению шумом, превышающим нормы, установленные международным обществом Красного Креста и Красного Полумесяца, следует рассматривать в нескольких аспектах.
— Хорошо излагает, собака, — восхитился Светик. — Кто это?
— Это наш Евгений, — ответил Ромка, через головы заглянувший в купе.
Евгений тем временем продолжал:
— О чем думал преступник, когда летел со второй полки? Следствием установлено, что он вообразил, будто летит с лыжного трамплина. Об этом красноречиво говорят и его слова, сказанные при приземлении: «Опять чертова лыжа сломалась». Думал ли гражданин Прошин о последствиях содеянного? Нет, товарищи, не думал. Он не думал о том, какой пример недисциплинированности и даже бунтарства подает нашей молодежи. Представьте себе, что будет, если каждый начнет падать со второй полки? Полученные физические и психические травмы значительно снизят производительность труда будущих работников полей. И еще одно, не менее серьезное последствие проступка гражданина Прошина — он нарушил международную конвенцию о соблюдении тишины, грубо попрал статью закона о сохранении природы. Может вполне назреть серьезный международный конфликт. Я считаю, что мы должны поступить с преступником по всей строгости. Предлагаю оставить его без обеда, — закончил Евгений свою обвинительную речь.
— Слово подсудимому, — торжественно изрек Андрей.
— Руки сначала развяжите! — запальчиво сказал Мишка.
— Протестую, — живо возразил Евгений. — Он социально опасен.
— Ах, ты так, — возмутился Мишка. — Ну, погоди! Граждане судьи! Я признаю, что упал. Пример, конечно, не достойный. Но я упал тихо, как летучая мышка!
— Ничего себе, мышка! Весь вагон проснулся, — сказал Андрей.
— Я поясняю. Сам шум начался уже потом, когда я вновь карабкался на свою полку. И весь шум происходил от Женьки, который лежал подо мной.
— Как это?
— Дело в том, что я случайно наступил ему на лицо! Он и заорал благим матом, а теперь недостойно мстит!
— Суд постановляет, — торжественно, после минутного перешептывания, произнес Андрей, — признать гражданина Прошина виновным. В порядке наказания конфисковать у вышеупомянутого гражданина все пирожки с мясом и капустой в пользу общественности.
— Обжоры, — с презрением бросил Михаил.
— Кроме того, суд выносит частное определение в адрес поездной бригады: она должна обеспечить пассажиров, едущих на вторых полках, ремнями безопасности.
До обеда Светик где-то пропадал, пришел более угрюмый, чем обычно, наскоро проглотив пару бутербродов с остывшим чаем, залез на свою полку и уткнулся в журнальчик.
Причина его угрюмости выяснилась несколько позже, когда поезд подошел к большой станции. Все заспешили к выходу, чтобы приобрести чего-нибудь у встречавших поезд старушек.
— Пойдем купим малосольных огурчиков, — сказал Ромка.
— Иди, я не пойду, — поворачиваясь к нему спиной, ответил Светик.
— Ты чего? — удивился Ромка, зная прожорливость друга.
— Денег нет, — глухо простонал Светик.
— Как нет? А подъемные?
— Проиграл. В очко. Женьке.
— Ты что? С ума сошел? Играть в карты, да еще с этим жуликом. А ну пойдем, разберемся!
С некоторой надеждой во взоре, Светик поплелся следом. Евгений пиршествовал. Весь стол в его куне был завален дарами природы — огурцы, помидоры, яблоки, сливы, какая-то зелень. Трапезу с ним разделял Михаил, компенсируя себя за конфискованные пирожки.
Наливаясь святым гневом, Ромка прокурорским голосом спросил:
— Жрете? На нетрудовые доходы?
— Полегче. Он сам этого хотел, — Евгений кивнул в сторону опустившего голову Светика.
— А ну, верни деньги! — зловеще сказал Ромка.
— Нетушки! — возразил Евгений. — Дело добровольное. Хочешь, можешь отыграться. Или слабо?
Ромка поглядел на опечаленного друга и неожиданно даже для себя согласился.
— Чур, я на банке, — сказал Евгении. — Сколько на кон?
— Сколько ты проиграл? — повернулся Ромка к горе-картежнику.
— Одиннадцать семьдесят, — жалобно, нараспев сказал Светик.
— На все, — кивнул Ромка. — Так, что у тебя, валет? Неплохо для начала. Давай мне. Девятка, валет, семерка. Стоп. Хватит. Теперь ты. Десятка. Девятка. Перебор.
Ромка забрал деньги в карман.
— Вот так, без дураков. Пошли, искатель счастья.
— Нет, попрошу! — нагло остановил его Евгений. — Как банкомет, имею право отыграться.
— Имеет, имеет, — закивал Михаил, звонко хрумкая малосольным огурчиком.
— И ты туда же? — покосил на него глазом Ромка.
— Мое дело — нейтралитет, — ответствовал Михаил.
— Черт с тобой, сдавай, — сглатывая слюну, решил Ромка.
— Удваиваю ставку, — разошелся Евгений, бросая двадцатипятирублевую бумажку.
Кряхтя, Ромка сделал то же самое.
— Мечу. У меня десятка. Теперь тебе. Восьмерка. Король. Берешь еще? Туз. С чем тебя и поздравляю, — зареготал Евгений. — Отыграться не желаете?
Ежимая в кармане оставшуюся трешку, Ромка с ненавистью посмотрел на победителя.
— Зато в любви везет! Счастливчик! — продолжал издеваться Евгений.
Мишка громко заорал:
— «Ехал на ярмарку ухарь-купец...»
Странно, но и Светик явно повеселел после Ромкиного проигрыша. И чем больше Ромка злился, тем больше Светик воспринимал происшедшее с юмористической точки зрения.
— Как он тебя, ха-ха. Как ребенка, ха-ха. Ой, не могу!
— Что это вы так развеселились? Мне с вами можно? — услышали они жизнерадостный голос Андрея, массивная фигура которого показалась в дверном проеме.
Однако улыбка его мгновенно исчезла, как только он увидел карты.
— Та-ак, товарищи комсомольцы! Значит, в картишки режетесь? Не ожидал. Особенно от тебя, Роман. Ты же у нас активист! Не на деньги, надеюсь?
Ромка смутился. Врать он никогда не умел.
— Понятно, — угрюмо бросил Андрей. — Ну, Евгений, пеняй на себя. Я тебя предупреждал еще в Москве — будь человеком! Вот что, собирай свои манатки и сходи на первой же станции! Не хочу тебя видеть.
— Ну, мы же пошутили, Андрюша, — заюлил Евгений. — Правда, ребята?
Ромка и Светик, потупившись, молчали.
— Вот ваши деньги, забирайте, — Евгений бросил на стол скомканные бумажки.
— Правда, пошутили? — недоверчиво спросил Андрей.
— Правда, правда! Я — свидетель! — пришел на помощь Михаил.
— И ты тут болтаешься! — сурово сказал Андрей.
— А я не играл, все могут сказать! — вывернулся Михаил.
— Ну, если пошутили, — протянул недоверчиво Андрей. — Все равно — выбрасывай эту гадость. Давай в окно, чтобы я видел.
Евгений с готовностью кинул в окно колоду карт, мгновенно разлетевшихся широким веером.
Потом Ромка долго лежал на полке, уставившись в окно. Начались предгорья Урала, поросшие березняком и соснами. Среди зелени то тут, то там, как драгоценности, мерцали красноватые скалы. Восторженным воплем всего поезда была встречена граница Европы и Азии. А за Уралом пошла плоская, ровная, необъятная степь.