— Таких у нас просто нет.
— Куда же они деваются? — недоуменно приподнял бровь корреспондент.
— Наиболее талантливые уходят в балетную школу, в Москву, часть переходит в танцевальный ансамбль, здесь же, при Доме культуры, а большинство просто бросает — надоедает. Ведь тут надо много работать...
В изокружке, напротив, занимались в основном ребята-подростки. Они сосредоточенно срисовывали античную маску. Руководитель, учитель рисования одной из городских средних школ, молча ходил вдоль столов, иногда нагибаясь к одному из юных художников и показывая карандашом, где тот ошибся.
Глядя на мальчишек, Роман живо вспомнил, как сам в шестом классе срисовывал чайник.
— Рисунок и еще раз рисунок! — назидательно сказал руководитель, как бы отвечая на мысли Бессонова. — Правда, иногда для души разрешаю им акварелью побаловаться. Масло — ни-ни!
— Ну и какие у них перспективы? — спросил Роман.
— Регулярно участвуем в конкурсах на лучший детский рисунок. Двое мальчиков после школы поступили в Суриковское...
— Скажите, а с завода рабочие к вам не приходят?
Учитель самодовольно усмехнулся:
— Как приходят, так и уходят. Ведь азбуку рисования постигают с детства. Повторяю, с детства!
— А как же быть с Ван Гогом и Гогеном? — не выдержал Роман.
— Так их рисунок и не выдерживает никакой критики, — всплеснул руками, будто отмахиваясь от назойливой мухи, учитель.
— Ну, допустим. Но есть рабочие, я знаю, которые увлекаются резьбой по дереву, чеканкой. К вам они не обращались за помощью?
— Батенька, это же ремесленничество, — брезгливо ответил учитель. — К искусству живописи оно никакого отношения не имеет...
Коллектив киностудии был также немногочисленным, но здесь Роману понравилось. Понравился, во-первых, руководитель — «бывший моряк», как сам он поспешил отрекомендоваться, Михаил Михайлович, не по годам энергичный, с залихватским зачесом, умело скрывающим намечавшуюся лысину. Он с жаром живописал Роману, как «выдирал» из прижимистых членов завкома необходимые ассигнования на приобретение двух кинокамер, как исхитрился «выцыганить» на киностудии Горького пришедшую в негодность проявочную машину, как уговорил заводских умельцев починить ее и т. д. Энтузиазм Михаила Михайловича заражал всех окружающих. Все кинолюбители — и ребята, и девчата — были энергичны, напористы и веселы. Все они были хорошо знакомы с историей и теорией кино.
— Ну, а фильмы какие сделали? — поинтересовался Роман.
Тут неожиданно Михаил Михайлович увял и махнул рукой.
— Неужели не получается? — удивился корреспондент.
— Не то что не получается, — вздохнул руководитель неопределенно. — Вот несколько роликов отсняли.
— Ну покажите!
Затрещал кинопроектор, и Роман увидел заводскую демонстрацию, соревнования по городкам...
— Это ж замечательно! — не сдержал бурного восторга Роман.
— Вот и все так сначала говорят, — вздохнул Михаил Михайлович, — а потом...
— Что потом?
— От нас ждут дальнейших шагов. Да и мы сами хотим...
— Каких шагов?
— Не просто кинохроники, хотя это и нужно для истории завода. А фильмов, законченных фильмов, понимаете?
— Игровых?
— Ну, до этого далеко! Документальных. Скажем, о лучших людях. Или сатирических, вроде «Фитиля».
— И кто же вам мешает? Делайте на здоровье!
Михаил Михайлович энергично почесал в затылке.
— Легко сказать. Техникой съемки, проявкой и прочим мы овладели. Но этого ведь мало. Поясняю на примере. Решили мы сделать киноочерк о лучшем литейщике Головкине.
— И что же?
— Сами намучились и человека вконец замучили, а получилась... Представьте, пять минут показываем, как он работает, десять, вроде скучно получается. Дома его сняли, книжку с дочкой читает, потом с котенком играет...
— Этот эпизод, кстати, самый удачный получился, — хмыкнул один из ребят, прислушивавшихся к беседе руководителя с корреспондентом. — Наиболее естественный.
— Понял, — глубокомысленно кивнул Роман. — Вам сценарист нужен.
— Правильно! — радуясь, что корреспондент так сразу понял их муки, кивнул Михаил Михайлович и вдруг, не моргая, уставился на Романа.
— Что вы так на меня смотрите? — даже слегка попятившись, спросил тот.
— Послушайте, Роман, как вас по отчеству?
— Без отчества я. Пока.
— Роман, вы же для нас находка! Корреспондент, писать умеете. Раз пишете, значит, и сценарий сможете. Я ведь слышал, что вы какой-то капустник написали. А тут фильм увековечит ваше творчество.
Напрасно Роман отбивался от насевших кинолюбителей, они не отпустили его, пока он не дал согласие попробовать сделать сценарий.
Материал собран. Но Роман никак не мог сесть за статью. Не отстоялись впечатления, не созрели окончательные выводы.
— Ну, что маешься? — насмешливо спросил его Василий Федорович, заметив, что молодой литсотрудник уже час сидит, опершись рукой о щеку и глядя пустыми невидящими глазами в окно. — Идем поговорим.
Они сели за стол в кабинетике секретаря, друг против Друга.
— Фактура есть?
— Больше чем достаточно, — хмыкнул Роман, плюхая на стол пухлый блокнот. — Но пока не вырисовывается. А потом Ромов такое ляпнул...
— Что?
— Будто я по наущению парткома статью готовлю. Чтобы, дескать, его снять...
— Почему всякие благоглупости должны тебе мешать?
— Так если я напишу все, что думаю, его действительно надо снимать. Мое твердое убеждение, что основной гвоздь проблемы — он сам. Поскольку давно уже достиг своего уровня некомпетентности. Помните «принцип Питера»?
— Ну, если уверен в этом, так и пиши. Только доказательно, с фактами.
Роман смущенно заерзал на стуле, потом в упор взглянул на Демьянова.
— Но это же страшно. Вот так взять и вынести приговор человеку.
Демьянов неожиданно побагровел и сплюнул в корзину из-под бумаг.
— Тьфу! Интеллигентствующий хлюпик!
— Я? — замотал головой Бессонов. — Ну а как же гуманизм?
— Разве гуманизм заключается в жалости? Ты жалеешь Ромова, а коллектив, который страдает из-за плохой клубной работы, кто пожалеет? Наше с тобой дело писать правду. А снимать или не снимать Ромова — пусть решает общественность.
Засунув в мундштук сигарету и жадно затянувшись, Демьянов, уже успокаиваясь, снова спросил:
— Значит, статья будет сугубо отрицательная? Все одной черной краской?
Роман задумчиво теребил странички блокнота.
— Нет, кое-что мне поправилось. Киностудия, например. И знаете, какой напрашивается вывод?
— Ну?
— Тут не только от профессионального уровня руководителя зависит. Еще в большей степени успех зависит от увлеченности человека своим делом.
— Хорошая мысль! — одобрительно, совсем по-учительски сказал секретарь.
— И еще. Ведь в чем-то Ромов и прав.
— В чем же?
— Одна администрация Дома культуры, без тесных контактов с профсоюзом и комсомолом, ничего не добьется.
— Верно, — усмехнулся Демьянов, — хотя не ново.
— Не ново?
— Ты же знаешь, что я занимаюсь историей завода?
— Вижу, как к вам ветераны с воспоминаниями ходят.
— Вот-вот. Я тебе сейчас кое-что покажу, в порядке иллюстрации к тезису, что «новое есть хорошо забытое старое».
— Любопытно.
— Очень.
Слегка кряхтя, Василий Федорович достал из большого шкафа переплетенную объемистую панку.
— Это подшивка пашей многотиражки за 1935 год. Сейчас, минуточку. Вот читай.
Роман начал читать вслух:
— «В недавно открывшемся Доме культуры всегда людно. После шести часов вечера сюда приходят члены парткома и заводского комитета профсоюза. Кто разбирает жалобы трудящихся, кто организует кружки, кто занимается спортом...»
Бессонов поднял глаза на улыбающегося секретаря:
— То есть центр массовой работы...
— Вот именно. После работы — вся работа в Доме культуры. А у нас сейчас? Чиновники! Ни дать, ни взять. Сидят по кабинетам в галстучках. Что завком, что комсомолия твоя. Бывают только на мероприятиях! Откуда же жизнь будет в Доме культуры, если актив сам там не бывает?
— Стоп! — невежливо остановил Роман развоевавшегося старика. — Простите, ради бога, Василий Федорович. Но вы натолкнули меня еще на одну мысль. Я все мучился, пытался определить, что меня беспокоило, и, наконец, вот, когда вы сейчас стали говорить, дошло...
— Ну? — односложно спросил Демьянов, поглядев на парня сбоку, как обиженный воробей.
— Как бы это сказать, — Роман даже щелкнул пальцами, не находя сразу необходимых слов. — Понимаете, для кого у нас Дом культуры? Для всех? Нет, только для талантов. Понимаете? Ну вот, скажем, я не обладаю никакими талантами. Да и возраст не для учебы. Короче, ни в один кружок меня не возьмут. Да я и сам не пойду, потому что стесняюсь. И что же получается? Выходит, что делать мне в Доме культуры практически нечего. В кино раз в неделю сходил, ну, может, еще на танцы. Нет кружков или клубов по увлечениям. Чтоб я мог прийти и сыграть в шахматы. Просто так. С таким же любителем, как я. Либо в настольный теннис. Либо в бильярд, наконец. Или книгу какую-то, фильм обсудить. То есть нет возможности просто прийти и приятно провести время. Как?
— Одобряю, — согласился Демьянов. — Тем более что сейчас народ уже больше в отдельных квартирах живет и общается только либо на работе, либо на той же фабрике-кухне.
— Ну что ж, — заулыбался Роман, — кажется, яснее стало. Спасибо. Пойду, пожалуй, писать?
Статья получилась большой. Почти на всю полосу. Роман не утерпел, побежал в типографию, не дожидаясь, пока тираж привезут в экспедицию. Взял номер прямо с печатной машины и, с удовольствием вдыхая запах типографской краски, начал перечитывать фразы, вдруг ставшие будто незнакомыми.
Он ждал с замиранием немедленных телефонных звонков — ругательных и одобрительных, но весь день было удивительно спокойно.
— Переваривают, — успокоил Демьянов, видя его волнение.