— Крутов! — оклик прозвучал, как удар кнута. — А ты куда смотришь?
Андрей мгновенно завелся. Он вообще терпеть не мог повышенного тона. И Терновский это отлично знал. А раз знал, значит, нарочно. Андрей слегка откачнулся и, эффектно опершись на падежную глыбу огромного станка, сказал вызывающе:
— Я как все.
— Ты же бригадир! — рассвирепел начальник.
— Именно поэтому. Воля коллектива — для меня закон. Сегодня, так и быть, доработаем до конца, а завтра — ша! Пошли, ребята.
И он первый полез под станок. Остальные последовали его примеру. Терновский тупо посмотрел на спины сборщиков.
— Ну ладно, бросьте чудить! — сказал он примирительно. — Столкуемся. По двадцатке дополнительно выделю, если мало. Директор, думаю, ругаться не будет. Ведь план всего завода на волоске...
Никто ему не ответил. Терновский, решивший, что ребята, погорячившись, теперь раскаялись, еще немножко потоптался возле станка и удалился. Однако утром в воскресенье никто не пришел. Напрасно специально вызванная табельщица бегала по квартирам. Никого из сборщиков дома не было. Кто поехал к родственникам в деревню, кто в Москву на Птичий рынок за кормом для рыбок, кто просто пребывал в неизвестности.
— Сговорились, — понял Терновский, шипя на табельщицу от бессилия. Цех стоял, погруженный в тишину. Недоделанные станки уродами-инвалидами были раскиданы по всему пролету...
— Теперь снимут тебя с бригадирства, наверное, — предположил Роман, выслушав рассказ Андрея.
— А, ну и пускай! — беспечно махнул рукой тот. — Всех денег не заработаешь. И вообще, ты знаешь, раньше вроде денег меньше в семье было, а жили веселее. А сейчас Валентина моя жадная какая-то стала. То это ей купи, то другое. И все с присловьем — «чтоб не хуже, чем у людей». Ну какое тебе дело до других людей, говорю. И слышать ничего не хочет. Тряпок всяких, вещей полна квартира, и все мало. А тут еще сад...
— Что сад?
— Да вот вступил в коллективный сад на свою голову. Теперь, как привязанный. То копал, то поливал, то домик строил. Причем детям это все не надо. Для чего ишачу?
Взглянув на Романа, невесело усмехнулся:
— Мой совет — не женись! Заест тебя быт. Ну, шучу, шучу! Как у вас, кстати, с Ладой? Чего-то она молчит. Поссорились? Это бывает. Ничего. Крепче любить будет. Ой, гляди, пошел!
Рядом тоже закричали:
— Лед пошел! Лед пошел!
Действительно, издали раздался грохот, и к мосту стала медленно приближаться лавина льда. Они долго стояли, зачарованные бушующей стихией.
Когда Роман пришел в общежитие, на кухне увидел Немова. Евгений сидел на стуле неестественно прямо, уставившись в какую-то точку на стене.
— Ты чего это какой-то странный? — спросил Роман, берясь за бутылку с кефиром.
— Охомутали, — односложно ответил Евгений, не переводя взгляда.
— Чего? — не понял Роман.
— После совещания меня директор к себе пригласил и при мне приказ издал.
— Какой?
— Назначили меня начальником отдела научной организации труда и управления — ОНОТИУ.
— Звучит! — одобрил Роман. — Это что — расширяться лаборатория будет?
— Нет. По примеру других предприятии объединяем отдел труда и зарплаты и лабораторию НОТ. Чтобы все эти вопросы в одних руках были. В моих, то есть!
— Поздравляю, старик! — от всей души радостно завопил Роман, тряся Немова за плечи. — Ты что, не рад?
— Рад, — с безразличием ответил Немов. — Но страшно. Это ведь не пять, а шестьдесят человек. Причем если бы только это...
Он прерывисто вздохнул.
— А что же еще?
— Каждый день ругаться придется.
— С кем?
— С начальниками цехов. Я же насчет десяти процентов обоснованных норм не для красного слова сказал...
— Ну и ругайся, раз дело правое.
Евгений жалобно посмотрел на Романа.
— Ты думаешь, это легко? Я человек добрый, интеллигентный, а тут собачиться надо.
— Ничего, привыкнешь, — засмеялся Роман. — Бытие определяет сознание! Слышал, чай?
Зазвонил телефон. Роман узнал голос Любимова.
— Слушай, ты очень занят? Загляни, пожалуйста, ко мне. Только прямо сейчас, лады?
— Дипломат, — фыркнул про себя Роман, свернул письмо, сунул его в конверт и положил в ящик стола.
Но надо было долго разглядывать лицо Любимова, чтобы определить, что секретарь крайне взволнован. Нетрудно было и определить причину волнения. Напротив секретаря у стола сидела необычайно изящная девушка с большими, чуть раскосыми глазами, делающими ее похожей на японку.
— Вот наша пресса! — громко сообщил Любимов при появлении Романа. — Так сказать, ниспровергатель.
Роман поморщился от столь сомнительного комплимента.
— Познакомьтесь, — продолжал вещать секретарь. — Татьяна Волгина, выпускница Гнесинского училища и наш новый директор Дома культуры.
— Очень приятно, — шаркнул ножкой Роман и тут же подсел к девушке, по-кавалерийски оседлав стул.
Любимов покосился слегка. Ему не понравилась фамильярность корреспондента. Но девушка в этот момент так обаятельно улыбнулась, что секретарь растаял вновь.
— Так на чем мы остановились? — спросил он ошарашенно, уже забыв, зачем пригласил Бессонова.
— В первый же день, как я приступила к работе, мне показали вашу статью, — повернувшись к Роману и испытующе его разглядывая, начала девушка, — возможно с умыслом. Дескать, и не такие горят. А тут какая-то молокососка...
— Что, не очень приветливо встретили? — участливо спросил Роман.
— По-разному, — повела плечиком Татьяна.
— Так вот, пресса... — начал залихватским тоном, столь не характерным для него, Любимов.
Бессонов посмотрел на него с удивлением.
— Романом меня, между прочим, кличут.
Любимов слегка смешался.
— Ну, уж и пошутить нельзя.
И перешел на обычный деловой тон.
— Слушай, Ром. Помогать человеку надо. Критиковал ты правильно, но теперь пора всем нам, как говорится, засучивать рукава.
— Есть идеи? — повернулся Роман к новой директорше.
— Есть, — серьезно кивнула Татьяна.
— Например?
— Я хорошо знаю руководителя областного хора, профессора, — сказала Татьяна. — Училась у него. Ну, и когда направление сюда получила, с ним советовалась. Он предлагает создать на базе завода народную хоровую капеллу. На самом высоком профессиональном уровне.
— Так ведь пению, музыкальной грамоте надо с детства учиться? — выразил сомнение Роман.
— Это весьма распространенное заблуждение, — горячо заспорила девушка. — Мы с профессором... Вернее, профессор и я считаем, что главное — талант. А технику постичь никогда не поздно. Я уверена, что в таком большом коллективе есть много прекрасных голосов. Наша задача — их выявить.
— Непростая задача, — улыбнулся Роман. — Как вы себе это конкретно представляете? Каждого из десяти тысяч рабочих вызывать повесткой в Дом культуры? Что-то вроде Золушкиного хрустального башмачка получается...
— Можно проще, — предложил Любимов. — Объявить по цехам через газету о создании капеллы. Затем составить график и в красных уголках цехов устраивать прослушивание всех желающих.
— Это ж сколько времени займет, — засомневался Роман.
— Не страшно, — не согласилась с ним Татьяна. — Главное, отобрать все действительно стоящие голоса. Такую капеллу создадим — не то что на область, на весь Союз прогремим.
Роману понравилась горячая увлеченность девушки.
— Что ж, давайте сразу и текст объявления набросаем. Громких слов жалеть не будем. Скажем так: «Станкостроители! Создадим лучшую в стране хоровую капеллу!» Как?
— Проще надо, — поморщилась Татьяна. — Что-нибудь о приобщении людей к музыке — миру прекрасного...
— Ладно, я подумаю, — миролюбиво согласился обычно столь несговорчивый в творческих вопросах Роман.
Приближался Первомай. Газета сообщала о трудовых подарках коллективов цехов и бригад. Роман старался больше писать о славных делах заводской комсомолии. В поисках новых тем он часто перелистывал прошлогоднюю подшивку, памятуя мудрое высказывание Василия Федоровича:
— В газете часто за новое выдается хорошо забытое старое.
И действительно, Роман углядел нечто интересное.
— Василий Федорович! Смотрите, сколько в прошлом году писали о комсомольской стройке.
— Какой стройке?
— Строили здание для повой автоматической линии. Силами комсомольцев.
— Да, да! — вспомнил Василий Федорович. — Как же, шуму было много. А потом чего-то смолкли. Сходи посмотри. Может быть ценный материал.
— А где это? — спросил Роман.
— Четырехэтажный корпус знаешь? Так вот, в конце — кирпичная пристройка.
На массивных воротах висел большой замок. Роман пошарил глазами в поисках входа. Действительно, за углом обнаружилась маленькая деревянная дверь. Она была полуоткрыта. Роман вошел и остановился, смутно различая в полумраке силуэты каких-то неизвестных машин, обшитых досками.
— Есть тут кто? — крикнул Роман.
В противоположном конце зала скрипнула дверь, впуская в помещение яркий дневной свет. В дверном проеме четко обрисовалась странная фигура.
— Что за крик? — недружелюбно спросила фигура.
— Я из газеты, — сказал Роман.
— Из газеты? А ну, иди сюда.
Спотыкаясь о кабели и трубы, юноша пробрался в конец зала.
Фигура оказалась... Холодковским. Выглядел он крайне странно: в замызганной тельняшке и брюках, перевязанных веревочкой.
Иронически оглядев Романа с головы до ног, Холодковский воинственно сказал:
— Ну и чем наша желтая пресса интересуется?
— Во-первых, вовсе не желтая, а во-вторых, комсомольской стройкой.
Холодковский присвистнул.
— Чем ботинки снашивать, сначала у своего редактора бы поинтересовался. Он бы тебе все объяснил.
— Наш редактор? Что объяснил? — обескураженно спросил Роман.
— А то, что я ему еще полгода назад говорил.
Холодковский молча пропустил Романа в небольшую комнату со светлым окном, где хорошо пахло деревом, усадил корреспондента на табуретку, сам взгромоздился на верстак, предварительно смахнув стружку рукавом, и только после этого сказал: