ком ехали! Вы ехали за сокровищем, пускай за духовным сокровищем. Съездили и вернулись. Ничего не нашли. Зато обогатились жизненным опытом, а кое-кто, — полковник хитровато посмотрел на меня, — даже нашел свое сокровище. — И он перевел взгляд на Гулю. — Короче — жизнь продолжается.
Впереди — светлое будущее. Давайте запоминать из прошлого только хорошее и забудем взаимные обиды. Все!
С пафосом закончив свой монолог, полковник облегченно вздохнул и глотнул чаю.
Я думал о том, куда нам теперь с Гулей ехать. Родственников у меня на Украине не было. Знакомые были, но сваливаться им на голову вместе с Гулей не было никакого желания. Одно дело — приехать на пару дней. Но здесь речь шла в лучшем случае о месяце…
Я посмотрел на Гулю.
Она прижалась ко мне.
— Все будет хорошо, — прошептал я ей в ухо. Петр молча сидел, скривив губы. Уныло свисавшие черные усы полностью отражали его состояние.
— Ну добрэ, — наконец произнес он, с прищуром глядя на полковника. — Пэрэхытрылы вы нас, пан гэбист. Алэ я нэ розумию: для чого вам играшкы и въетнамськый бальзам?
— Это мое хобби, — улыбнулся полковник. — Мелкий легальный импорт-экспорт… Да и подспорье в семейном бюджете — что-то вроде огорода.
Подкармливает…
Петр только покачал головой.
— Я пойду собираться, — полковник поднялся. — У вас там остались еще деньги?
Петр вопросительно посмотрел на Галю. Она кивнула.
— Вот и хорошо. Кто знает, может и до скорой встречи!
Витольд Юхимович аккуратно закрыл за собой дверь. Мы сидели молча еще минут пять. На столе остывал чай. А за окном мелькали пригороды Харькова.
— Пойидэмо в Коломыю, — неожиданно произнес Петр, глядя на меня. — Пожывэтэ покы у моих родычив. А мы звидты — у Кыйив..
Я был искренне потрясен. Мне даже предположить было трудно, что в этот момент Петр думает обо мне и Гуле.
Глава 68
Билеты до Коломыи нам услужливо купил Витольд Юхимович. Правда, места оказались не в одном купе, а по соседству. Когда поезд тронулся, мы уговорили одну сорокалетнюю пару поменяться со мной и Гулей и таким образом снова ехали вместе, как с самого начала нашего железнодорожного странствия. За окном купе вечерело, сгущались сумерки, проезжали желтые огоньки маленьких станций, слишком маленьких и незначительных для нашего поезда.
Проводница принесла чай и печенье. Приятное спокойствие сопровождало наше чаепитие.
Вскоре та же проводница принесла чистые постели. И мы, дочаевничав, устраивались на ночь, определив нашим женщинам места на верхних полках.
Когда выключили свет, я щелкнул собачкой двери, чтобы никто из ночных гостей не мог побеспокоить наш сон.
Но сон наш все-таки побеспокоили под утро. Из соседнего купе, в котором как раз могли бы ехать мы с Гулей, донесся шум и крики. Включив свет, мы притихли, прислушались.
— Кто-то заходил сюда ночью! — кричал мужской голос. — Это не наше!
Спросите у них!
А поезд ритмично тарахтел по рельсовым стыкам, словно и дела ему не было до происходящего в одном из его вагонов.
Тем временем другой мужской голос требовал у кого-то одеваться и собирать вещи. За окном только-только начинало светать.
Поезд замедлил путь и подкатил к узкой платформе небольшой станции. Я прильнул к окошку и увидел у маленького одноэтажного станционного зданьица милицейский «газик» и рядом с ним — белые «Жигули».
Между ними стояли и курили несколько мужчин в милицейской форме и в штатском. Оглянувшись на тормозящий поезд, они побросали недокуренные сигареты под ноги и заспешили к платформе. Мне показалось, они словно уцепились взглядами за наш вагон, когда мы уже медленно проезжали мимо.
Шум из соседнего купе выбрался в вагонный коридор. Потом затих. Я выглядывал в окошко, но ничего и никого напротив вагона не видел.
— Що там? — спросил Петр.
— Непонятно, кого-то с поезда сняли… А поезд тем временем снова дернулся и поехал, словно от узкой платформы этой станции оттолкнулся.
Утром нам принесла чай другая проводница, помоложе.
— Торговцев наркотиками арестовали, — ответила она на мой вопрос. — Такими порядочными притворялись… Мол, муж и жена… А у них в сумке целый кулек этих наркотиков нашли!.. Он-то кричал, что не было у него никакого кулька… Что подкинули, кричал. А все равно забрали!..
Проводница, казалось, была искренне рада очередной победе доблестной милиции над уголовным миром. У меня же на душе было тревожно. Я, конечно, слышал о том, что украинские поезда кишмя кишат наркокурьерами, но думая, что прошлой ночью я мог бы оказаться в том же самом купе, не волноваться я не мог.
— Та нехай, чого ты турбуешся? — успокоил меня Петр.
А в Коломые шли дожди.
За пятнадцать минут ходьбы от небольшого вокзальчика до дома родителей Петра мы промокли насквозь. Дождь преследовал нас от самого Ивано-Франковска, но меня, пока мы ехали, не покидала надежда, что поезд вывезет нас из-под тяжелых низких туч. Не вывез.
И вот мы стояли на крыльце обычного двухэтажного дома. Петр постучал.
Дверь открылась, и тут же толстенькая старушка-мать, вытерев руки о передник, обняла Петра. Вышел его отец — худой и высокий.
— Дочка, в такому платти трэба в цэркву иты, а нэ посуд мыты!
— Давай, я тоби тэлэвизор включу, — предложил Гуле старик и, не дожидаясь ее ответа, направился к стоявшей в углу тумбе, снял с телевизора вышитую красными петушками накидку, щелкнул тумблером, дождался изображения и стал настраивать двухрогую комнатную антенну.
Гуля послушно уселась на стул перед телевизором, а я остался стоять у дверей.
Услышав за спиной поскрипывание деревянных ступенек, я оглянулся и увидел спускавшегося с трубкой в руке Петра.
Он жестом позвал меня за ним, на крыльцо. Стоя под козырьком, я смотрел на монотонный дождь, пока Петр раскуривал свою трубку.
— Завтра мы з Галэю йидэмо в Кыйив, — наконец произнес он. — Вы залышытэсь тут, з батькамы вжэ поговорыв. Якщо щось узнаю — подзвоню!..
— Хорошо, — кивнул я.
После этого мы стояли молча минут десять. Я слушал дождь и вдыхал легкий табачный дым трубки. Наше молчание казалось странным. Неужели нам не о чем поговорить, думал я. Ведь как ни крути, а больше месяца мы провели вместе.
Пусть не возникла у нас дружба, но ведь дружба и не начинается со связанных ног и рук! «С чего она начинается?» — задался я вопросом, и почему-то вместо ответа вспомнилась знакомая с детства песня «С чего начинается Родина?». Во всяком случае, он привез нас сюда, к своим родителям, думал я. Это, конечно, не дружба. Это скорее — гуманизм. Но еще неизвестно, что по большому счету важнее в этой жизни: гуманизм или дружба?
Вечером меня ждал большой сюрприз. Словно в издевку над сладкими воспоминаниями о той единственной ночи, которую провели мы с Гулей вдвоем, старушка Ольга Мыколаивна объявила, что спать мне и Петру она постелила внизу в гостиной, а Гуля и Галя будут спать наверху.
Озадаченный, я подошел к Петру и шепотом спросил, что это значит. Ведь и Петру, наверно, логичнее было бы провести ночь с Галей.
Он только улыбнулся в свои черные усы.
— Цэ йих дим, — он кивнул на родителей, — як воны скажуть, так и будэ!
Эту ночь я спал плохо. Несколько раз просыпался, слушал шелестящий по листьям деревьев дождь. Поднялся разок и подошел к окну. Заметил на улице напротив калитки «Жигули» темного цвета. В машине горел свет и мужчина читал книгу, уложив ее перед собой на руль. Увиденное показалось странным только утром. А ночью меня преследовал холод неестественного одиночества. Рукам хотелось чужого тепла, хотелось обнять Гулю, прижать ее к себе. Та ночь казалась такой близкой и одновременно далекой. И снова шелест дождя и похрапывание Петра останавливали мои мысли и я лежал, оцепенев.
Глава 69
Наутро после завтрака мы с Гулей вышли проводить Петра и Галю на вокзал.
Дождя не было, но солнца не было тоже. Тяжелое небо серым монолитом ползло куда-то под напором неощутимого здесь, внизу, ветра. Гуля надела еще не полностью высохшие джинсы и футболку. Время от времени, пока мы шли, она с опаской поглядывала вверх.
Я несколько раз вспоминал увиденную ночью из окошка дома машину.
Поезд стоит в Коломые десять минут, но когда мы добрались до вокзала, выяснилось, что он на полчаса опаздывает. Усевшись за столик в вокзальном кафетерии, мы успели выпить кофе и съесть по бутерброду с колбасой и все это — молча. Только перед тем, как вставать из-за стола, Петр, внимательно посмотрев мне в глаза, сказал: «Там в моей комнате на столе конверт с деньгами. Это вам».
На платформе, когда подходили к нужному вагону поезда, мне показалось, что за нами следят — уж очень пристально смотрели на нас стоявшие у соседнего вагона двое мужчин в коричневых кожаных куртках. Смотрели и разговаривали между собой, не оборачиваясь друг к другу.
Уже садясь в поезд, он сказал еще одну фразу: «Ты непоганый хлопэць!» Гуля и Галя попрощались как-то почеловечнее — поцеловались.
Покосив взглядом, я заметил, что двое в куртках зашли в соседний вагон.
Мне это не понравилось и я забеспокоился за Петра и Галю. Однако какая-то другая моя мысль подсмеивалась надо мной, над моей казавшейся уже клинической подозрительностью.
Возвращаясь назад, в дом родителей Петра, мы очень спешили. Небо, казалось, просыпается и вот-вот разродится новым дождем. Одинокие капли уже падали вниз, на землю.
Мы только-только успели забраться на крыльцо и остановиться йод козырьком перед дверью, как пошел дождь.
Это осень, думал я. Она теперь будет держать нас под домашним арестом. В чужом доме мы будем мысленно зачеркивать числа и дни недели. Я буду ждать телефонного звонка, после которого мы сможем перебраться под киевский домашний арест. Нет, в Киеве все будет проще. Во-первых, у меня дома есть зонтик. Мы купим еще один и будем гулять под дождем. А может, дождь к тому времени прекратится? Тогда можно будет слушать шелест золотой осени под ногами…