— Сама дура, — огрызнулся я на рыбу, и, поняв весь идиотизм ситуации, развернулся и уверенно зашагал от пруда в сторону леса.
Подумаешь, возомнили тут о себе. А я тоже хорош. Сопли распустил. Жалейте меня. Любите. В попу целуйте. А никто жалеть не будет. Этот мир пацифизмом не страдает. Они этой болезнью в пелёнках переболели. Если, конечно, у них были и пелёнки, и детство, в чём я сейчас очень сильно сомневаюсь. А с виду все такие милые и респектабельные, вот прямо приходи глядеть. Но копнёшь чуть поглубже… И всё! Куда что девается?! Такое ощущение, что эта респектабельность видна только мне. Некая ширма, скрывающая всё от посторонних глаз. А чьи здесь глаза посторонние? Правильно — мои. А вот зачем их прикрывать ширмой — не понятно. Что я такого могу там увидеть, чего видеть не должен?
Этот вопрос настолько увлёк меня, что я перестал следить за дорогой. Раньше я двигался по каким-то ориентирам: вот от этого деревца до той кочки, от кочки до лужицы, от лужицы… А вот именно от лужицы я и пошёл, чёрт знает куда.
Короче, я заблудился. Не то чтобы я и раньше представлял себе, куда идти. Но теперь я даже приблизительно не догадывался, куда вернуться.
То уютное озерцо с теперь уже казавшейся такой милой рыбой и обалденной русалкой растворились для меня в лесной чаще и были сейчас недостижимее моего дивана.
Я обвёл местность рассеянным взглядом, надеясь зацепиться хоть за какой-то ориентир, но, увы, взгляд, пробежав все триста шестьдесят градусов кругового обзора, вернулся ни с чем. Можно было идти в любую сторону и, положившись на удачу, попытаться куда-нибудь выбраться. Вот только удача — девушка непредсказуемая, и надеяться на неё — хуже чем играть в русскую рулетку. Никогда не знаешь, в какой момент зачешется её левая пятка и она выкинет очередной фортель. Поэтому я пошёл, как я считал, на север.
Русские всегда идут на север, и никто не знает почему. Думаю, книга Киплинга здесь не причём. Просто одна из черт русской души. Чуть что — мы идём на север. Но если надо сходим и на юг, особенно если нас очень попросить, то можно и сходить. Турки больше десяти раз просили. А мы и не отказывали. Эх, сейчас бы на Эгейское море, а не вот это вот всё.
— Это ещё куда? — прозвучал вопрос в моей голове.
— Туда, — спокойно ответил я, не особенно задумываясь, кто со мной заговорил. Привык, наверное, чего каждый раз подпрыгивать.
— Нет тут такого моря, — убедительно заверили меня.
— А какое есть? — наивно переспросил я.
— Это смотря для чего. Если на предмет утопиться, то подойдёт ближайшее…
— А если на предмет курорта?
— На куда?
— Поплавать в тёплой солёной водичке, позагорать на нежном солнышке, охладиться парочкой коктейлей и поглазеть на обворожительных девчонок. А может, и не только поглазеть.
— Дурак, что ли?! — искренне удивился мой собеседник.
— В смысле? Что такого дурацкого я сейчас сказал?
— Чего тогда топиться-то?
И вот этот элементарный вопрос ввёл меня в ступор. Доказывать кому-то на голубом глазу, что топиться я не думал, было бесполезно. Без меня меня женили. А теперь либо разводись с разделом своего имущества, либо живи долго и счастливо.
При мысли про женись сама собой нарисовалась Хлоя. В моей памяти, а не вот здесь из плоти и огромного куска извращённых амбиций, заменяющего все жизненные соки в её прекрасном теле.
— А ты не такой дурак, — снова возник со своими обличениями голос. — При такой-то топиться самое то. Показать, где море?
— Нет, пока не нужно. А ты вообще кто? — запоздало заинтересовался я обладателем голоса.
— Как будущему утопленнику, тебе это зачем? — насторожился голос.
— Исключительно из соображения культуры обращения.
— Ась? — переспросил голос практически по-земному.
— Я говорю, неприлично к разумному существу в среднем роде обращаться, попахивает пренебрежением и даже в какой-то мере расизмом.
— Кем?
— Просто скажи, ты мальчик или девочка? — сдался я.
— А тебе зачем?
Всё, ситуация зациклилась, а проходить снова путь высокопарного слога мне до жути не хотелось.
— Ладно, — примирительно изрёк я. — Хочешь инкогнито, оставайся инкогнито. Буду звать тебя мистер Ит. Или миссис Ит. Хотя к чёрту гендерные принадлежности, просто Ит. И я даже знаю, где меня бы поняли и поддержали. Но я этого всего не поддерживаю…
— И-и-и-т-т-т, — просмаковал голос вслух, пробуя каждую букву на вкус. — Хорошо, мне нравится.
— Если тебе нравится, тогда так и порешали. Нарекаю тебя Итом, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Кагорчику случайно нет, новорождение спрыснуть?
— Кого?
— Слушай! Всё так хорошо начиналось, откуда резко наступило мгновенное отупение? Может, здесь блохи-дауны водятся, и одна тебя исподтишка за мягкий копчик жвахнула, передав ген дегенератства через токсичную слюну?
На сей раз тишина была мне ответом. Я так думаю, что в этот раз набор непонятных слов окончательно сломал мозг моему аборигену-собеседнику.
— Да что у вас, блохи не водятся? А на ком же вы местных левшей тренируете? — задумчиво изрёк я и продолжил путь в неизвестном направлении, радуясь, что так удачно избавился от этого странного собеседника.
— Ближайшее море не там, — долетело мне в спину и заставило остановиться.
— Да не нужно мне море! — сплюнул я на мох, причём натурально — слюной. — И топиться я не собираюсь! И в собеседниках не нуждаюсь! И прошу оставить меня на дистанции полнейшего одиночества!
— Теперь мальчонку принялся тиранить?! Он же ещё плоти не имеет, а ты его словами незнакомыми…
Память учтиво нарисовала мне птицу-бабу во всей её красе.
— Я просила меня так не называть, — практически прорычала Болотная старшая.
Этот рык заставил меня ничком растянуться на мху и закрыть голову руками. Не знаю, какой инстинкт был тому виной, но он оказался тысячу раз прав. Огромная тень спикировала надо мной и, черканув клювом по тыльной стороне моей ладони, зарылась в ближайшей моховой кочке. Останься я стоять или даже присядь на корточки, в голову прилетело бы нехило. Минимум реанимация. Хотя откуда тут реанимация? Они даже до простой неотложки не додумались. Короче, неминуемая смерть с расколотой, как гнилой орех, башкой.
Прошло, наверное, долгих две-три минуты, прежде чем я рискнул приподнять голову. Совершенно не подозрительная тишина. До боли знакомый мох. И торчащая из кочки куриная жопа. Точнее — птичья. Всё остальное уходило в глубину по самую жо… Ещё и куриные лапки, расставленные в стороны. Одна из когтистых конечностей заметно подрагивала.
— Надо спасать, — вслух произнёс я. — Моховые маски хороши лишь при кратком курсе применения.
Спасать увязшую во мху курицу-переростка оказалось делом неблагодарным и практически непосильным. Веса в ней было изрядно, да и габариты впечатляли. А самое главное — помощи со стороны, засевшей во мху, не было никакой. Закрадывалось даже ощущение, что в этой кочке все отбросили коньки, а я тут зря зарабатываю грыжу. Но с другой стороны, подрагивания этих самых «коньков» говорили о наличии жизни в перьевом организме.
— А может, она, как все птицы, после смерти ещё на инстинктах? — обращался я в никуда, упорно вытягивая её за правую лапу. — Вон, та же курица без башки марафон готова пробежать.
— Она жива.
— Тьфу ты — сплюнул я от неожиданности, но перед этим отпустил лапу и шлёпнулся на пятую точку. — Про тебя то я совсем позабыл. Давай помогай, нечего на солнышке прохлаждаться.
— Могу помочь советом, — прозвучало в ответ.
— Засунь свой совет знаешь куда? — возмутился я от такой наглости, и уперев взгляд в птичий филей, лаконично дал понять о направлении засовывания.
— Да ты не понял.
— Да всё я понял. В какой мир не махни — одни советчики. Как поработать, так днём с огнём нужно искать. Зато как посоветовать — и просить не нужно, в любую щель залезут и засоветуют до потери пульса.
И всё-таки именно это непонятно кто, прозванное мной Итом, нехиленько помогло мне в вытаскивании птице-бабы. Та злость, которая возникла во мне, пожелала переметнуться в мышечную силу, и в очередной мой рывок птице-баба вылетела из моховой кочки, как пробка из бутылки, впечатав меня филейной частью в местную планету.
А старушка-то весила преизрядно, и если бы не мох… В общем, существенных увечий я не получил, так небольшая помятость, а вот доступ к кислороду оказался затруднён. Перья хреново пропускали воздух. Да ещё этот пух!
Из последних усилий я столкнул птичью тушку в сторону и натужно закашлялся, пытаясь освободить дыхательные пути, согнувшись при этом в три погибели. Мощный хлопок по спине заставил меня зарыться лицом в мох. Вынырнув из мха, я выплюнул изрядный комок пуха. Дышать сразу стало намного легче.
— Спасибо, — искренне произнёс я.
— На здоровье, — ответила Болотная.
— А чем это меня? — поинтересовался я, явно косясь на лапу.
— Крылышком погладила. А вот чем меня?
Ведьма потёрла лоб правым крылом, и только сейчас я заметил огромную шишку, красовавшуюся на этом самом лбу. Шишак был столь огромен и могуч, что его можно было принять даже за рог, если не знать физиологические особенности данной птице-бабы.
— Это не я!
— Знаю, что не ты, — отмахнулась ведьма. — А вот кто?
Озадачившись Болотная полезла в нору, которую до этого и прорыла, а точнее, промяла своим телом. Несколько долгих секунд, и из кочки слышалось сопение, похожее на матерок. А потом мох начал разлетаться в разные стороны с довольно приличной скоростью. Не прошло и пары десятков секунд, как перед моими глазами предстал обломок скалы, похожий на монумент. Ну или обелиск. На худой конец, надгробный памятник. Вот только кто, а главное — зачем его поставил на этом лесистом болоте?
— Вот и я про то… — прочитала мои мысли ведьма. — А главное, как удачно. Как будто знали.
— Да ладно вам, — сходу отмахнул я мысль о любом заговоре. — Подумаешь, кусок гранита попался в ненужное время, в ненужном месте. Их после ледникового периода где только не валяется. А у вас, кстати, ледниковый период был?