Затем — спустя месяц или два после его исчезновения — приехала мать. Высокая, изможденная женщина в черном брючном костюме, беспрерывно курившая сигареты в длинном мундштуке. Я никак не мог вообразить ее и Лоуренса вместе. В ее чертах смутно проступало легкое сходство с его широким, памятным мне лицом, но в манерах, размашистых жестах — ничего общего, все непривычно. Несколько часов она прочесывала больничную территорию — заглядывала в заросли бурьяна, высовывалась за ограду. Казалось, эта женщина целеустремленно и невозмутимо ищет какую-то потерянную вещь, но совсем не там, где эта вещь могла бы оказаться.
Наконец она явилась в мою комнату. Доктор Нгема, боязливо избегавшая всех непростых эмоций, справилась у меня, соглашусь ли я ее принять.
— Это сестра Лоуренса, — торопливо выпалила доктор Нгема. — Она хочет с вами немного побеседовать.
Я ничего против не имел; более того, меня снедало какое-то болезненное любопытство. Но когда мы оказались лицом к лицу (она сидела на его кровати, а я на своей, совсем как во время моих разговоров с ним), внезапно оказалось, что говорить не о чем. В комнате царила даже не атмосфера взаимной неловкости, а полный вакуум.
Я достал его чемодан и пачку фотографий. Отдал ей. Она вяло перетасовала фотографии.
— Ключи от его машины тоже у меня, — сказал я. — Наверное, вы и машину захотите забрать.
— О, нет, нет. Не сейчас. Я приехала сюда на своей машине.
— Она тут, на стоянке. Я ее не трогаю. Время от времени прогреваю мотор.
— Очень мило с вашей стороны. Я скоро за ней приеду. — Она огляделась по сторонам; ее темные глаза казались еще темнее на фоне белых подглазий, огромных, как фарфоровые блюдца. — Значит, это здесь… — произнесла она, — здесь…
— Извините?
— Это была его комната.
— Напополам со мной. Да.
Она пристально посмотрела на меня. Она была хрупко сложена — казалось, переломится, как тростинка, от первого порыва ветра. И только хриплый, прокуренный голос выдавал, как трудно ей пришлось в жизни. Только голос. И глаза.
— Вы стали для него другом, — сказала она.
— Простите?
— Он мне писал. Часто упоминал о вас.
— Правда? Я очень тронут. Но я не знаю, хорошим ли другом я для него был.
— О нет. Давайте без ложной скромности. Судя по тому, как он о вас отзывался, было совершенно ясно… Он писал, что вы о нем заботитесь.
— Действительно, — проговорил я. — Да, наверно, я был ему другом.
— Спасибо, что вы были так добры к моему… младшему брату.
С этой фразой абсурдность ситуации усилилась как минимум вдвое. Я больше не мог сдерживаться:
— Я знаю, что вы его мать. Нет смысла скрывать.
Она и бровью не повела. Невозмутимо кивнула, попыхивая сигаретой:
— Полагаю, он вам сказал.
— Э-э-э… да.
— Значит, очень вам доверял. Иначе ни за что бы не признался.
Я не знал, что ответить. Мысленно взмолился: «Скорей бы она ушла». Но она точно приросла к его кровати. Пауза затягивалась. Женщина все попыхивала и попыхивала своей сигаретой. А потом внезапно сказала:
— Не понимаю, как это произошло.
Во мне что-то всколыхнулось: наконец-то маски сброшены!
— Крайне запутанное стечение обстоятельств, — сказал я.
— Значит, вы все-таки понимаете.
— Нет, я… По-настоящему нет. Ума не приложу.
— Но он исчез.
— Да.
— He умер, а исчез. Разница есть.
— Боюсь, я не совсем улавливаю…
Все такая же спокойная, невозмутимая, она выбросила окурок в окно и вставила в мундштук новую сигарету.
— Я имею в виду, — произнесла она, — что он может вернуться.
Голос у нее был ровный, и я расценил эту фразу как утверждение. Но ее глаза неотрывно смотрели на меня. Я догадался: она не утверждает, а спрашивает.
Немного подумав, я ответил:
— Нет. Я в это не верю.
И тогда она расплакалась. Я изумленно наблюдал, как она, такая высокая и бесстрастная, вдруг сломалась, не выдержав отчаяния. Закрыв ладонями лицо, она зарыдала. Я сел рядом с ней, обнял за плечи. Ее плач бередил мне душу. Я сожалел, что мы все-таки не избежали этого момента и чувства выплеснулись наружу.
Лоуренса больше нет. Он исчез. В ее словах есть доля правды: исчезнуть — не то же самое, что умереть.
Позднее из моей жизни исчезли некоторые другие люди. Исчезли, но не как Лоуренс, а просто скрылись в лабиринте своей собственной жизни. Спустя несколько месяцев военную часть во главе с полковником Моллером перевели в какое-то другое место. Казалось, еще вчера они толпились у бильярдного стола, попивая виски и хорохорясь, а на следующий вечер в баре вновь наступило затишье.
Потом Клаудия вернулась на Кубу. Не знаю уж, почему, но случившееся с Лоуренсом окончательно разрушило брак Сантандеров. Вместо былых ссор из-за стены доносилось лишь молчание — гнетущее, бесцветное. Очевидно, они вообще перестали разговаривать. Затем на одном из понедельничных собраний было объявлено, что на следующей неделе Клаудия уезжает. Значит, все-таки разрыв. После ее отъезда в нашем крыле осталось всего двое жильцов — Хорхе и я. Дежурства значительно удлинились.
Почти одновременно с Клаудией уехала доктор Нгема — вернулась в большой город, в министерство, где ее ждала желанная должность. Теоретически отъезд доктора Нгемы отвечал нашим общим интересам. Разумеется, это действительно было так. Но я не могу забыть своего последнего разговора с доктором Нгемой — разговора, начавшегося вроде бы на пустом месте.
Этот разговор состоялся у нее в кабинете за несколько дней до ее отъезда. Она учила меня тонкостям, связанным с обязанностями главврача: как писать рапорты, вести бухгалтерскую отчетность, регистрировать документы. Потом стала объяснять, как выбивать деньги для найма дополнительного персонала взамен всех, кого мы потеряли. Очевидно, больница находилась в критическом положении. Требовались незамедлительные меры. Но эта тема пробудила печальные воспоминания в нас обоих, и доктор Нгема, прервав долгие сухие разъяснения, вдруг умолкла. А затем со вздохом произнесла:
— Бедный Техого.
— Что?
— Какая ужасная судьба! Как ужасно то, что с ним случилось.
Я мог бы промолчать, пропустить ее слова мимо ушей. Но во мне точно лопнула какая-то пружина. Доктор Нгема снова уткнулась было в бумаги. Я спросил:
— А Лоуренс?
Она удивленно захлопала глазами:
— Да. И Лоуренс тоже.
— Техого еще жив, — сказал я. — А вот Лоуренс наверняка мертв.
Она неспешно опустила бумаги на стол. Уставилась на меня. В воздухе повисла ощутимая напряженность.
— Никак не пойму, к чему вы это говорите, — произнесла она.
— А вот к чему: Техого для них свой человек. Они приехали и забрали его, чтобы он не проговорился. Но ничего плохого они ему не сделают.
— «Они», — сказала она. — Какие еще «они»?
— Его товарищи.
— У Техого никаких товарищей не было. Никого у него не было. Если хотите знать, я думаю, что его забрали солдаты. Решили, что он видел что-то лишнее.
Я недоверчиво щелкнул языком:
— Техого — потерпевший? Почему вам так упорно хочется верить в его невиновность?
Она улыбнулась, но не потому, что мои слова ее позабавили.
— Вы всегда недолюбливали Техого, — проговорила она с расстановкой. — У вас с давних пор был на него зуб.
— Неправда.
— Простите, Фрэнк, но, по-моему, причина именно в этом. Вы мечтали его выгнать. Мечтали, чтобы он исчез. Не могли найти с ним общего языка. Что ж, теперь его вообще нет на свете.
— Да жив он. Где-нибудь шляется.
— Все-то вы знаете наверняка!
— Я знаю, кто такой был Техого. Он был вор. Я все видел своими глазами. Я и в вас разочаровался оттого, что вы его покрывали.
Все это произносилось с ледяной учтивостью, словно мы беседовали о каких-то отвлеченных материях. В последнее время доктор Нгема и я частенько разговаривали между собой на повышенных тонах. Но на сей раз ни она, ни я не сорвались на крик.
— Этому молодому человеку, — сказала она, — жилось очень нелегко. Очень тяжело. Гораздо тяжелее, чем вам. У него не было никаких возможностей и привилегий, которыми пользовались вы. Разве этот факт для вас ничего не значит?
— В данном случае — нет. Ничего не значит.
— Оно и видно. — Она уставилась в мою сторону, но куда-то вдаль, через мое плечо. — Я смотрю, вы даже представить себе не можете, каково в этой стране быть чернокожим. Для вас реальна только ваша собственная жизнь.
— А разве не у всех так? Человек может прожить только одну жизнь.
— Черные проживают много жизней.
— Какая чушь!
— Да. Для вас это чушь. Для меня — истина. Но мы все равно ни до чего не договоримся.
Она снова склонилась над бумагами, а наш разговор как бы убрала с глаз долой. Так прячут в карман нож. Но этот нож нанес раны нам обоим. К этой теме мы больше не возвращались. Вплоть до отъезда доктора Нгемы держались друг с другом преувеличенно вежливо.
Мария исчезла тоже. Но затем нашлась. Объявилась спустя долгое время после того, как я потерял надежду с ней увидеться. Однажды в ординаторскую явился молодой чернокожий парень со смутно знакомым лицом. Сказал:
— Я могу вас проводить к тому, что вы хотите.
Я не сразу уразумел, о чем это он толкует.
Но вдруг вспомнил, где именно с ним встречался: в деревне за хибаркой Марии, когда приезжал туда ее разыскивать. Этот парень переводил мои слова, когда я обещал вознаграждение за любую помощь.
Отправиться с ним немедленно я не мог из-за дежурства. Лишь через несколько дней смог развязаться с делами и выкроить время для поездки. Я заехал за ним в деревню на своей машине, и мы двинулись в путь. Он стеснялся меня, но дорогу указывал уверенно. С его лица не сходила лучезарная улыбка. Ехали долго, по немощеным дорогам — паутиной проселков, отходящих от автострады. Местность была дикая, заросшая густыми лесами. Изредка попадались деревни — из тех, что на карте Лоуренса были отмечены безымянными кружочками.