– Вас любит так много людей, они и помогли, пан доктор.
Резкий холодный ветер несет жесткую снежную крупу. Сквозь колкую снежную пыль приближается трамвай в Муранов[7]. Корчак опускается на деревянную скамейку и смотрит на проплывающую за окном улицу. Почему в этот час здесь так много детей? Они стоят на снегу, прижимаются к стенам зданий. Он замечает целую семью, накрывшуюся одеялом.
День угасает, скоро наступит комендантский час. На улицу Хлодну трамвай больше не ходит.
– Простите, пан доктор, нам придется выйти. Тюрьма находится в основной части гетто, большом гетто, а дорога арийская, она проходит посреди гетто и отрезает остальную часть, малую. Мы должны подождать, пока появится брешь, и проскочить между арийскими трамваями, тогда попадем в малое гетто, к Стефе и детям.
Они подходят к воротам, где тесной толпой стоят люди с повязками на рукавах, ожидающие, когда можно будет перейти дорогу и попасть в другую часть гетто. После избиений, которые он видел и испытал сам в Павяке, от одного вида стоящих у ворот охранников Корчаку становится не по себе. Он чувствует, как по спине струится пот. От нечего делать солдаты развлекаются, выбирают из толпы мужчину на костылях и заставляют танцевать под аккордеон уличного музыканта. Когда бедняга спотыкается, глаза у него стекленеют от ужаса.
Неожиданно слева начинается суматоха. Слышится плач ребенка. Корчак с ужасом замечает, как охранник избивает маленького мальчика. Доктор бросается на помощь, но Гарри рывком тянет его назад.
– Не надо. Слишком опасно.
Охранник жестом показывает толпе, что можно переходить. Минуя польских полицейских, которые преграждают путь в арийскую Варшаву, сначала улицу пересекают велосипеды и рикши, затем спешащая масса людей.
На Хлодной доктор стучит в парадную дверь дома 33, бывшего здания коммерческого училища. Ему открывает мальчик, которого он никогда раньше не видел. Увидев незнакомца, ребенок тут же убегает, зовя пани Стефу.
В коридоре появляется маленький Шимонек. Лицо его сияет.
– Пан доктор вернулся! – кричит он во все горло.
На этот раз Стефа не пытается унять детей. Тесной толпой они окружают доктора, наперебой выкрикивают новости, прыгают от радости. Какое счастье видеть их милые, светлые лица.
Стефа садится за стол, плечи ее расслабленно опускаются.
– Почему ты плачешь, пани Стефа? – спрашивает Сара. – Разве ты не рада видеть доктора?
Стефа обнимает девочку.
– Я плачу от счастья. У людей так бывает. Наконец-то пан доктор с нами.
Подняв руки над головой, Корчак хлопает в ладоши, и дети тоже начинают хлопать вместе с ним, подчиняясь ритму песни, которая за последний год стала гимном их дома. «Черные и белые, коричневые и желтые, все мы братья», – распевают они, улыбаются друг другу, их глаза сияют.
– А в тюрьме было скучно? Чем вы там занимались? – спрашивает Галинка.
– Когда разбойники и грабители в моей камере узнали, что я тот самый Старый Доктор, который выступал по радио, они усадили меня на тюк соломы и заставили рассказывать им сказки, которые когда-то слышали от своих мамочек.
Он показывает, как учил сокамерников ловить блох, которые донимали их и днем, и ночью, а дети падают со смеху.
– Я так рада, что вы вернулись, пан доктор. Уж теперь-то все будет хорошо, – говорит Сара.
Стефа наблюдает за всей этой веселой суматохой, глаза ее блестят от восторга, но к радости примешивается и грусть. Может, и правда, теперь, когда пан доктор вернулся, все как-нибудь уладится.
Вот только хорошо ли он понимает, как обстоят дела на самом деле?
Приняв горячую ванну и побрившись, доктор надевает чистую одежду, а Стефа заставляет его выпить горячего супу прямо у плиты на кухне. Ее немного припухшие глаза неотрывно следят за его лицом, изучая появившиеся за последние недели раны. Кровоподтек на щеке, болезненно худые лодыжки. Она не отходит от него, словно боится, что какая-то сила снова похитит его.
– Иногда я не знала, что и думать. Про Павяк столько слухов, вокруг только и говорят, как много людей пропало там… – Голос ее срывается.
Он берет ее за руку.
– Такого старого пса, как я, нелегко удержать на привязи. Но завтра с утра первым делом, Стефа, нам надо заделать кирпичом парадный вход. Чтобы немецкие солдаты не могли зайти сюда прямо с улицы. От них одни неприятности. А мы будем использовать боковую дверь. Она выходит во двор, кто о ней не знает, даже и не заметит.
– Но как можно без парадного входа, никто так не делает.
– А мы сделаем. Завтра. Мы должны заделать вход, Стефа.
Она никогда не видела его таким нервным и возбужденным.
– Я попрошу Генрика.
– И еще нельзя отпускать детей одних, кто-то из нас должен сопровождать их. На улице сейчас опасно, да и тиф можно подхватить.
– Согласна. Да они и так почти не выходят. Но если совсем оторвать их от мира, смогут ли они приноровиться к нормальной жизни, когда война закончится?
Нахмурившись, он задумывается на мгновение.
– Тогда нужно, чтобы мир пришел к нашим детям прямо сюда. Будем приглашать людей из разных сфер жизни, разных профессий, пусть они беседуют с нашей детской республикой.
– Для мальчиков было бы неплохо больше общаться с мужчинами. Есть, конечно, Генрик, брат нашего повара Розы Штокман, но он и сам-то не лучше наших мальчишек. А теперь и совсем не стоит на него рассчитывать, он вообразил, что влюблен в медсестру-стажерку Эстерку. А еще у нас есть ты.
– Твой самый проблемный ребенок. Стефа, что бы я без тебя делал? Даже здесь, в заточении, ты остаешься хранительницей очага, обустроила все, как на старом месте. И как тебе удается?
– Дети и здесь не перестают понимать справедливость и доброту. Помнят, чему ты их учил. Вот только припасы у нас кончаются.
– Как с лекарствами?
– Флакон с морфином и один шприц, носок с песком для прогревания ушей, соленая вода для полоскания горла, и все. Эстерка такая молодец. Умница, хотя всего лишь стажерка, и дети любят ее. Ну а что касается остального, одежды у детей достаточно. Но вот без картошки плохо, как бы она сейчас пригодилась, еды осталось совсем мало.
– А как с деньгами?
– В основном из гетто, но много ли люди могут дать в наши дни? Богатые беднеют. Бедные нищают. Хожу по благотворительным обществам.
– Пора уже мне начать выходить, снова вести переговоры, навещать друзей.
– Еще рано. Прежде чем выходить, вам нужно окрепнуть. Ведь это опасно.
С улицы доносится лязг и звон арийских трамваев, идущих через гетто. Корчак поднимает жалюзи и смотрит вниз на знакомые красные вагоны, в которых люди едут домой с работы. К нему подходит Стефа, она смотрит вниз, на стену, которая тянется по обеим сторонам трамвайных путей, ведущих в арийскую часть Варшавы.
– Закрыли нас в гетто. Кто бы мог подумать?
– Я не знала, как объяснить детям, почему заделали ворота. Здесь началась паника. Никто этого не ожидал. Я никогда не привыкну к тому, что теперь не могу видеться с нашими польскими друзьями.
– Но они не перестали быть нашими друзьями. Да и немцы в душе хорошие люди. Однажды они поймут, что творят здесь нацисты от имени немецкого народа, и ужаснутся. И тогда сразу же остановят это безумие.
– Может быть. А может быть, в остальной Европе узнают, что здесь происходит, и вмешаются.
Он берет ее за руки.
– У наших детей одно-единственное детство, и мы будем делать все, чтобы оно было счастливым и безопасным.
Чтобы набраться сил, несколько дней доктор остается дома с детьми, иногда сидит на дворе под нежарким солнцем, пока они играют рядом. Внутренний двор образуют главное здание бывшего училища и его жилая часть из нескольких квартир. В них живут немецкая вдова, молодой учитель иврита и еще несколько семей. Двор считается самым ухоженным и чистым в гетто. Маленький мир внутри большого.
С Михаэлем, учителем иврита из дома напротив, Корчак пробирается сквозь огромную толпу на базаре. Прямо на улице люди торгуют убогим скарбом, вокруг множество нищих в жалких лохмотьях. Крики торговцев, пение уличных музыкантов сливаются в жуткую какофонию, на изможденных лицах лежит отпечаток голода.
Доктор проходит мимо бесчисленных уличных артистов.
На улице Тломацкой он останавливается перед Большой синагогой. Двери синагоги заперты, на них висят цепи, и канторы поют прямо на ступенях, чтобы получить хоть какие-то гроши.
Улица Кармелицкая – узкая, как горлышко бутылки, так переполнена людьми, что Корчака выталкивают с тротуара, когда толпа внезапно несется куда-то в панике. Михаэль тянет его за рукав, и они едва успевают скрыться в дверном проеме. По улице в направлении тюрьмы Павяк проносится черный фургон. Охранник, высунувшись из окна, бьет прохожих дубинкой, усыпанной острыми гвоздями. После этого одна из женщин, шатаясь, встает с мостовой, ее голова залита кровью.
Вот что такое гетто. Квадратная миля ада, в которой полмиллиона человек медленно умирают с голоду. Прислонившись к стене, Корчак переводит дыхание, затем они с Михаэлем возвращаются к маленькому оазису, в республику детей в доме номер 33 на улице Хлодной.
Глава 12Львов, апрель 1941 года
Не следует препятствовать инициативам по самоочищению, возникающим в антикоммунистических и антиеврейских кругах на оккупированных территориях. Напротив, подобные действия надо провоцировать, не оставляя при этом следов, а при необходимости активизировать.
София спускается по ступенькам Львовского университета. В прохладном сумраке наступающего вечера еще не стихли голоса птиц. Она обводит взглядом деревья вокруг площади, и ей кажется, что наконец-то появилась какая-то надежда на лучшее. Уже мгновение спустя София торопливо уходит по узкой улице к своему дому, кутаясь в пальто.