усских. Это его главная ошибка. Скоро русские выпроводят его восвояси.
В городе стоит нескончаемый шум автомобилей, грузовых и легковых, русские отступают на восток. Военные закладывают взрывчатку, сжигают и уничтожают все, что может пригодиться наступающей армии вермахта. Из тюрьмы НКВД, что в нескольких сотнях метров от их дома, слышатся выстрелы и крики.
К утру следующего дня вдобавок к нарастающему зною над городом нависает мрачная, пугающая тишина.
Раздается стук в дверь. Перед ними стоит Еленюк, она вне себя.
– Не могу ничего узнать о брате. Что с ним сделали? Мы, родственники, целый день стояли под окнами тюрьмы, кричали, звали, но нам больше не отвечают. Погодите, вот придут немцы, – грозит она, размазывая слезы по грязному лицу. – Тогда русские за все заплатят. Мы столько выстрадали, мы, чистокровные украинцы.
Она хватает Мишу за руку, пальцы ее тонкие и жесткие.
– Одно я знаю точно, пан Вассерман: лучше немцы, чем русские. У меня родственники на Восточной Украине. И мы знаем, что творил там Сталин в тридцать третьем году. Забирал у крестьян все зерно, чтобы накормить Москву, вы и представить не можете таких ужасов. Погибли миллионы. Из-за голода тогда становились людоедами, пан Вассерман. Люди были похожи на скелеты, и это дело рук Сталина и евреев-коммунистов. Ах да, вы же евреи.
Она уходит, оставляя их в замешательстве. И в волнении. Жара усиливается, улицы пустеют, в ожидании немцев все сидят по домам. Со стороны тюрьмы НКВД идет ужасный запах.
– Что нам делать? – произносит София, глядя из окна на опустевшую улицу. – Собираться в дорогу? Но куда?
Воздух начинает дрожать, и скоро уже отчетливо слышится грохот танков, рев мотоциклов. Слишком поздно.
Немцы въезжают во Львов, словно в летний лагерь, молодые и загорелые, здоровые солдаты в бледно-зеленой униформе с черно-серебристой отделкой на вороте. Во главе колонны – украинский батальон СС «Нахтигаль». Сидя на танках «Пантера», солдаты улыбаются и поют украинские песни – бравые красавцы-львовяне возвращаются на родину.
Из окна Миша и София видят, как молодые женщины в летних платьях и старушки в белых платочках дарят им цветы. Мужчины радостно отдают честь, конечно же, они вспоминают старые добрые времена, когда счастливо жили при цивилизованных австрийских немцах.
И все это время из тюрьмы в конце улицы распространяется нестерпимая вонь. Выйдя из дома, Миша видит толпу перед тюремной стеной. Жара усиливается, зловоние становится невыносимым.
Внутри произошло что-то ужасное, и вот-вот все раскроется.
Ночью с лестничной клетки внезапно слышится шум и возня. Женщина плачет, кого-то тащат вниз.
– Это у Коэнов, – говорит Миша.
Соседей из большой квартиры на верхнем этаже выгоняют прямо на улицу.
Миша встает и проверяет, заперта ли дверь.
Утром на лестничной клетке они встречают взвинченную госпожу Еленюк с покрасневшими от слез глазами. Она хочет сказать что-то Мише на ухо. Он чувствует на щеке ее влажное дыхание.
– Знали бы вы, что творили в тюрьме эти евреи, – шипит она. – Груды трупов. Священник распят на стене. Эти евреи из НКВД убили тысячи невинных людей. Звери, они убили и моего родного брата. Теперь во Львове нет места евреям, – повторяет она, – нет места.
Она уходит. Лицо у Софии совсем белое.
– Это предупреждение? Что значат ее слова?
– Не знаю. Нужно выяснить.
Миша натягивает куртку.
– Не ходи. Это опасно.
– Опасно ничего не знать.
По улице Казимежа к тюрьме Бригидки движется разъяренная толпа, люди возбужденно переговариваются. Ночью на стенах домов появились плакаты. «Украина для украинцев. Долой Москву, поляков, армян и евреев». Он читает и не верит глазам. Неужели украинцы всерьез думают, что нацисты позволят им править страной самостоятельно, а сами удовольствуются лишь мягким ненавязчивым протекторатом?
Стоящие у ворот тюрьмы люди зажимают рты платками. Тяжелые дощатые тюремные двери широко распахнуты. Миша прикрывает лицо рукавом, чтобы не чувствовать вонь, и идет вперед. Ряды тел лежат во дворе под палящим солнцем. Женщины в летних платьях, мужчины в костюмах выносят из тюрьмы все новые тела, вынимая трупы из неглубоких могил во дворе. Вот госпожа Коэн с испуганным лицом смахивает веткой грязь с мертвого тела.
Миша смотрит вокруг, застыв в оцепенении. Несколько женщин в крестьянских платочках причитают над грязными, с провалившимися глазницами трупами.
Эсэсовцы стоят в тени, небрежно придерживая новенькие винтовки, а человек с желто-голубой повязкой на рукаве истерично кричит на женщину-еврейку. Он несколько раз ударяет ее, она съеживается и умоляюще просит о чем-то. Высокий офицер в безупречном кителе с белой окантовкой с силой бьет по лицу тяжелым металлическим прутом какого-то насмерть перепуганного еврея, бьет так, что кровь и куски кожи разлетаются в стороны.
Миша уходит от тюремных ворот. Воздух, казалось, накаляется от ярости. На улицах то и дело вспыхивают беспорядки. Жаждущие мести и крови местные украинцы свирепо набрасываются на евреев, которых гораздо меньше. Молодчики с желто-синими повязками бьют их палками, сбивая с ног. С какой-то женщины сорвали почти всю одежду и за волосы волокут по тротуару.
Прижатый толпой к стене, Миша проталкивается сквозь массу людей, чтобы добраться до дома. На него не обращают внимания. Все смотрят, как толпа удаляется от лежащего неподвижно на дороге человека, его темная кровь стекает в решетку на мостовой. На бордюре сидит обнаженная девочка-подросток, она что-то выкрикивает в ответ на издевательства толпы, а мать пытается натянуть на нее куртку. С других женщин, убегающих от толпы, тоже сорвали одежду, их толкают и пихают, лица их разбиты, из носа идет кровь.
Немецкие охранники равнодушно наблюдают за происходящим.
– Евреи-большевики это заслужили. Говорят, в их тюрьмах погибли три тысячи лучших украинцев. Попомните мои слова, пока не сдохнет столько же евреев, мы не остановимся, – говорит Мише какая-то женщина с горящим взором.
Миша вежливо кивает, выбирается наконец из толпы и идет дальше. Когда агрессивные молодчики оказываются далеко позади, он бросается бежать, моля бога, чтобы София никуда не вышла, а оказалась дома живой и невредимой.
Она открывает дверь сразу, как только снаружи слышится звук его ключа.
– Что случилось, Миша?
Он не хочет говорить ей, но она должна знать.
– Там расправляются с евреями, их убивают. Не могу даже рассказать тебе все, я видел избитую до крови женщину без одежды. Здесь больше нельзя оставаться, это опасно. Нам надо уехать, София.
– Но куда?
– Мы можем уйти только на восток, но немцы наверняка пойдут дальше, в Россию. Что, если пробираться на юг, в Сирию, Палестину, хотя это и опасно. Даже не знаю. Если мы вернемся на запад, в Варшаву…
– Мы едем домой.
– Но нам придется жить в гетто.
– По крайней мере, в гетто мы будем вместе, с семьей, с Корчаком и нашими детьми. Конечно, я слышала, что гетто почти как тюрьма, но посторонним вход туда запрещен, и люди там более-менее защищены. Да евреи и раньше жили в гетто.
Он качает головой, понимая, что другого выхода у них нет.
– Постараемся уйти до рассвета, тогда в городе тихо. Только ты уверена?
– Уверена.
Всю ночь город оглашают крики и выстрелы. На лестнице слышен топот ног, бегущих то вверх, то вниз. Миша пододвигает к двери сундук, а сам сидит на кровати, прислушиваясь к происходящему. Коэны люди обеспеченные. Наверху что-то постоянно роняют, передвигают, потом тащат вниз по лестнице. На заре наконец-то все стихает.
Следующие несколько недель немцы стремительно продвигаются на восток, и через город нескончаемым потоком идут немецкие войска. София с Мишей, оказавшиеся в прифронтовой зоне, затаились и ждут, когда можно будет вернуться в Варшаву. Как только немцы начинают устанавливать какое-то подобие порядка и пускают поезда, идущие через Варшаву, они решают ехать.
Они идут по темным улицам затихшего города, стараясь быть незаметными. Станция, однако, ярко освещена и уже переполнена людьми, которые теперь, когда Львов стал частью рейха и границы больше нет, пытаются попасть домой, в Краков или Варшаву.
Они уезжают из Львова, в сером рассвете мелькают огни в домах. Вдруг перед Мишей на мгновение возникает размытое белое пятно. Это лицо женщины, за которой гонятся молодые парни с палками. Кровь течет у нее из носа, вырванные волосы падают на землю, в глазах застыл ужас.
Нигде, нигде им не будет хуже, чем во Львове.
Он сидит лицом к востоку, там уже восходит солнце, его лучи пробиваются сквозь Мишины полуприкрытые веки. В Пинске скоро проснутся отец, Рифка и Нюра. Что, если немцам удастся дойти и до них? Мальчиком в Пинске он однажды видел, как гогочущие польские солдаты окунали еврейскую школьницу в водопойное корыто с ледяной водой и шутили, что крестят ее. Однако он и представить не может, что недавние ужасы во Львове могут повториться в его родном городе. Нет, во Львове происходило нечто из ряда вон выходящее, единичный случай, всплеск ярости и мести.
Они все дальше от Львова, и Миша чувствует, как тело Софии постепенно расслабляется, ее русая голова во сне доверчиво склоняется ему на плечо. Неизвестно почему поезд останавливается на несколько часов, потом едет весь день. Миша смертельно устал, но мрачные предчувствия, мысли о будущем, пугающая неизвестность не дают ему уснуть. Снова и снова он спрашивает себя, правильно ли поступает. Но разве есть у них выбор? Да, жизнь в гетто будет трудной, в этом у него нет сомнений, но, по крайней мере, София будет там в безопасности.
Глава 13Варшава, сентябрь 1941 года
Миша и София подъезжают к Варшаве. Солнце уже садится, между железными конструкциями моста Кербедза полыхает красная заря. В старом городе люди стараются поскорее пройти мимо расчищенных воронок от бомб и разрушенных зданий. Красные знамена с черными нацистскими крестами вывешены из окон дворца на Саксонской площади. Хотя теперь она называется по-другому, площадь Адольфа Гитлера.