– Может, тогда бы разрешились наши проблемы, – тихо произносит он.
– А что, если эта встреча – ловушка, чтобы вычислить контрабандистов? Мы не можем так рисковать.
– Но разве не риск продолжать в том же духе, сколько еще мы протянем без денег, без еды?
София не может заснуть, с улицы раздаются крики голодных детей. Она знает, что Миша прав. У них нет выбора, если они хотят выжить.
Миша сидит в кафе Зглиновича через несколько столиков от стеклянного окна. Кафе находится на нижнем этаже нового элегантного жилого дома, построенного во времена, когда мир стремительно развивался, становился все лучше. Отсюда хорошо видны трехметровые деревянные ворота и охранники, которые проверяют всех: грузовики, повозку с лошадью, пешеходов. Охрана тройная: немцы с винтовками, польская полиция в синей форме с черными лаковыми фуражками и еврейские полицейские, одетые кое-как в штатское, вся их форма заключается в ремне, фуражке и дубинке.
Миша уже выяснил, что, если понадобится, он может ускользнуть из кафе через задний выход. Он старается поменьше вертеть в руках свой стакан с чаем, чтобы не расплескать. Высокий широкоплечий мужчина в фуражке и ремне еврейской «Службы порядка» стремительно проходит мимо окна и заходит в дверь. Он осматривает зал, подходит и садится за стол к Мише. Это и есть Якуб Фридман.
Официант приносит кофе, Фридман перекидывается с ним парой слов. Его здесь, видимо, хорошо знают. Даже любят. Уж очень быстро официант принес заказ.
Фридман высокий, здоровый, совсем не истощенный. У него открытое правильное лицо, внушающее доверие. Он довольно красив, из тех мужчин, на которых заглядываются женщины. Но из-под гражданского костюма виднеется обязательная для службы порядка сверкающая белизной рубашка – кто же еще сейчас может позволить себе такое идеально чистое белье? Миша переводит взгляд на полицейскую фуражку, которую Фридман кладет на стол вместе с парой дорогих кожаных перчаток. Кое-кто из полицейских-евреев, похоже, считает, что жестокое, как у нацистов, поведение делает и их самих нацистами, привилегированными и неприкасаемыми. Этому человеку нельзя доверять.
Фридман замечает Мишин взгляд.
– Что, неприятно разговаривать с полицейским?
– Что ж приятного? Только не я в этом виноват.
Фридман зажигает сигарету, предлагает одну Мише, но тот отказывается.
– Все мы рискуем, и ты, и я. Вопрос в том, на что ты готов, чтобы выжить?
– Я точно не готов работать с теми, кто связан с гестапо.
– Ну, хоть в чем-то мы согласны. Но может случиться так, что ты окажешься в руках гестапо. Готов ли ты к этому?
Миша выдерживает его взгляд и говорит твердо:
– Если я смогу доставать припасы для Корчака, для моей семьи, то готов.
– Естественно. Уж для Корчака мы сделаем все, что в наших силах. Достанем продукты по хорошей цене.
Миша пытается не показать, как благодарен Фридману за эти слова. У него все еще есть вопросы.
– А ты уверен в своих польских соратниках? Им можно доверять?
– Это надежные люди. Им, конечно, нужно зарабатывать на жизнь, но они делают это не только ради выгоды. Поляки начинают понимать, что здесь происходит, рассказывают другим о кучах трупов. Они знают все от тех, кто за стеной, к тому же ветер доносит до них запах смерти, и они понимают, что этим запахом веет и в их сторону. Знай же, на каждого поляка, который способен шантажировать еврея или выдать его, приходится вдвое, втрое больше тех, кто способен пойти на риск – да что там, уже рискует своей жизнью, – чтобы помочь еврею. Полякам, которые работают со мной, я доверяю, как собственным братьям.
Миша не сводит глаз с гладкого, красивого лица Фридмана. Он кажется таким искренним, таким умелым и полным сил. И в энергии Фридмана, в его стремлении идти на риск и добиваться своего вопреки всему есть что-то созвучное неуемному желанию Миши действовать, не сидеть сложа руки. Инстинкт подсказывает ему – Фридману можно доверять. Возможно, со временем они даже станут друзьями.
– Так что я должен делать?
Для начала все, что требуется от Миши, – сидеть в кафе напротив ворот и ждать телефонного звонка. Фридман работает с польской парой, Тадеушем и Ядвигой Блажевскими. Когда они готовы пройти через ворота, звонят в кафе и просят Мишу к телефону – бармен получает за это свою долю. Миша произносит пароль, давая им знать, что у ворот дежурит нужный охранник – тот, кто возьмет взятку, и молодая пара въезжает в гетто. Припасы спрятаны в тележке под фальшивым дном.
– Не знаю и знать не хочу, где ты его достаешь, – говорит Стефа, когда Миша вносит в приютскую кухню что-то невероятное – коробки с салом. – Спасибо, конечно. Нам так нужен жир для детей, в нем витамины. Поблагодари своих друзей. Только ты ведь осторожен, правда, Миша?
София тоже беспокоится.
– Любимая, я буду осторожен. Обещаю, – говорит он, когда они обнимают друг друга в тесной кровати, она, как всегда, обвивает его рукой свои плечи, будто стремясь укрыться и оказаться в их маленьком мире, где существуют лишь ее любовь, ее близость.
А он думает, как сказать ей, что Фридман уже спросил, готов ли он выйти из гетто в Варшаву и помочь загрузить тележку на складе в Воле.
Глава 17Варшава, сентябрь 1941 года
Сегодня Корчак в качестве наблюдателя участвует в заседании детского суда. Он сидит в одном из рядов и слушает Галинку, которая рассказывает залу о происшествии, из-за которого все и собрались.
Это сложное дело. Слева от Галинки сидит надутый Аронек, скрестив руки на груди. Он прижимает их так крепко, будто бы кто-то собирается расцепить их и узнать, что творится у него в душе. На лице мальчика застыли гнев и горечь.
– Я положила шоколад в ящик. Это была маленькая шоколадка, подарок, – Галинка краснеет, – от Эрвина. Я не хотела есть ее сразу же. Хотела оставить, потому что она особенная. И я думала, что в ящике она будет в целости и сохранности, пока не придет время поделиться. А вчера пошла посмотреть, а ее нет! И Сара сказала, что видела, как Аронек закрывал мой ящик. Он уходил и как-то странно прижимал руки к джемперу.
– Так и было, Сара? – спрашивает Хая, черноволосая девочка с большими карими глазами и серьезным лицом. На сегодняшнем заседании она судья.
Сара кивает, по ее широко раскрытым глазам видно, как тяжело ей подтвердить это.
– Ну а ты что скажешь? – спрашивает Хая Аронека.
Аронек сжимает руки еще крепче, смотрит на Хаю.
– Зачем ей вообще было нужно хранить этот дурацкий шоколад в своем ящике? Глупость какая.
Гул изумления вырывается у детей, собравшихся вокруг стола заседаний. Он, по сути, признается. Эрвин вскакивает, сжав кулаки, но сидящий рядом Миша осторожно тянет его вниз и усаживает на место.
– Пусть суд закончится, – шепчет он кипящему от гнева мальчику. Миша знает, что шоколад принесен с арийской стороны во время одного из походов Эрвина. И он знает, что это не обычная плитка шоколада. Маленький прямоугольник, свидетельство любви Эрвина к Галинке, ясно говорит, на какой риск он готов идти ради нее.
В стороне подавленно вздыхает Корчак. В Аронека он вложил столько времени и любви. И вот наконец тот начал доверять другим детям, завел друзей, стал играть с ними, как все нормальные дети. Забыл даже свои невообразимые ругательства.
Особенно он привязался к своему старшему брату Абраше. И вдруг эта кража. Отчего, почему?
– Неужели тебе нечего сказать в свою защиту? Объясни нам, почему ты съел шоколад Галинки?
– Я не ел, – хмурится Аронек.
– Тогда где он?
– Откуда я знаю? Я его продал.
По залу опять пробегает ропот возмущения.
– Ну ты хотя бы сожалеешь о своем поступке?
Аронек мотает головой, уставившись в пол.
– Так где же деньги?
– Потратил.
– Потратил на что? Что же ты купил на них?
– Это мое дело.
– Неужели тебе нечего сказать в свою защиту? – Хая выглядит встревоженной. – Воровство – серьезный проступок. Если совершаешь три серьезных проступка, тебя просят покинуть дом.
– Я и не просил приводить меня сюда. Могу уйти в любое время.
Корчак снова вздыхает. Аронек действительно приходит и уходит, когда захочет, хотя и слишком маленький, чтобы выходить на улицу, ему всего девять. Несколько дней назад мальчик исчез на целый день. Что он задумал? Есть дети, которые настолько настрадались от неустроенной и жестокой уличной жизни, что им так и не удается вернуться к нормальной. Такие прискорбные случаи хоть и редко, все же бывают.
Шимонек встает.
– Хая, Аронек мог взять еще что-нибудь.
– Ты уверен, Шимонек?
– Сегодня утром он открыл ящик Абраши. И почти сразу снова закрыл. Может, он взял что-то и оттуда.
Лицо Аронека становится пунцовым. Он смотрит в пол, как будто его только что оскорбили. Руки крепко прижаты к груди.
Суд совещается и выносит решение.
– Суд считает, что пан доктор и Абраша должны спуститься и заглянуть в ящик.
Шкаф находится этажом ниже. Через некоторое время они слышат шаги на лестнице. Абраша врывается в зал, широко улыбаясь, показывая небольшой квадратный конверт.
– Это новая струна для моей скрипки. Та, которую мне нечем было заменить, когда она лопнула. Это ты ее туда положил, Аронек?
Аронек застигнут врасплох, его вина очевидна, к тому же его уличили в мягкости и девчачьей нежности. Теперь уже ясно, что именно он украл шоколад, чтобы купить струну. И где только ему удалось отыскать ее, ведь до этого Миша обошел в поисках ее все гетто. Так вот куда Аронек убегал на прошлой неделе. Он перелез через стену, чтобы купить струну.
Подсудимый пожимает плечами.
– Ну, я. И что?
Суд взволнованно совещается. Аронек смотрит на них. Наконец у них есть вердикт.
Хая зачитывает его:
– Суд заявляет, что проступок Аронека был совершен из добрых побуждений, к тому же он пробыл здесь не очень долго и, вероятно, просто не знал, что мог бы поговорить с паном доктором о том, как достать струну честным путем. Поэтому суд на этот раз выносит ему предупреждение и приказывает когда-нибудь в будущем при первой же возможности вернуть Галинке шоколад взамен украденного.