Она наклоняется к маленькому зеркалу, расправляет складки на груди, закалывает выбившуюся прядь волос.
– Все, что я могу сделать.
– Ты прекрасна.
Он берет ее за руку, она чуть смущается. Они встречаются теперь так редко, что минуты, проведенные вместе, кажутся драгоценными и в то же время разрывают душу.
Домой возвращается господин Розенталь, с плеча свисают непроданные брюки.
– Мой бог, какая ты шикарная. Что-то случилось?
– Миша ведет меня в кафе «Штука».
– А, в «Штуку». Кто там сегодня выступает? Вот уж правда, еды нам, может, и не хватает, зато в первоклассных музыкантах недостатка нет.
Он стягивает с плеча коричневые брюки от костюма, и они падают на стол. Вид у него удрученный.
– Столько часов простоял на рынке Генся, но сегодня даже контрабандисты, те, что скупают обноски и перепродают на арийской стороне, воротили от них нос. И чем плохи эти брюки? Почти новые.
– Очень им интересно обсуждать твои старые штаны.
Госпожа Розенталь складывает брюки и убирает, обнимает Софию и поворачивает ее к двери.
– Ну, молодежь, вам пора, хорошего вечера.
София натягивает кардиган и пальто, наматывает на шею шарф.
– И, мама, помни, осталось немного масла, чтобы дать Марьянеку с картошкой и…
– Ладно тебе. Хоть раз не думайте ни о ком, побудьте друг с другом пару часов. Видит бог, ты этого заслуживаешь. А мы никуда не денемся, будем здесь, когда ты вернешься.
Снаружи не увидишь, что происходит в артистическом кафе «Штука» на улице Лешно, жалюзи там никогда не поднимаются. София и Миша входят в дверь, над которой висят часы, и, будто по волшебству, оказываются в другом времени, на островке довоенной жизни. Зал переполнен, вокруг маленьких столиков сидят компании молодежи. Все одеты в лучшие наряды, которые только смогли раздобыть. Тусклый свет скрывает все переделки и заплаты и создает загадочную атмосферу гламура. На высоком подиуме девушка в черном кружевном платье поет, позади нее декорация, на которой изображено что-то из Шагала, танцующие девушки, парящие среди звезд и цветов. Руки певицы поднимаются и опускаются в такт музыке, и кажется, что она одна из девушек на декорации.
Единственный диссонанс – белая повязка на руке скрипача рядом с ней.
Мише с трудом удается найти два пустых ротанговых стула за одним из маленьких круглых столиков. София снимает пальто и кардиган, поправляет прическу. Цены небогатого меню шокируют. Небольшая кружка пива для Миши. Когда ее приносят, он весь вечер не выпускает ее из рук, будто встретился с другом, которого давно не видел. Для Софии – кофе. Она закрывает глаза и сначала наслаждается запахом, а потом медленно пьет маленькими глотками. Почти настоящий кофе. Его нужно растянуть на весь вечер.
В одном София уверена – она больше не сможет наслаждаться музыкой так же, как прежде. После долгих месяцев в гетто она чувствует, что ее чувства притупились. Она спрашивает себя, сможет ли что-нибудь тронуть ее так же глубоко, как раньше.
Выходит Пола Браун в зеленом атласном платье, волосы зачесаны назад. Она садится за маленький рояль, из-под ее грациозных рук льется грустная мелодия. Пола начинает петь, просит горные ветры далекого Закопане прилететь в гетто. Переливы ее чистого низкого голоса напоминают мягкий ветерок. На Софию же музыка обрушивается как удар из-за угла. Гетто исчезает, а она вдруг оказывается на склоне горы и стоит, подставив лицо свежему ветру. По щекам струятся горячие слезы, все, о чем она запретила себе думать, все, что упрятала глубоко внутрь, внезапно выплеснулось наружу.
Ей стыдно, она опускает голову и закрывает лицо рукой. Расплакаться на глазах у всех, помешать окружающим наслаждаться музыкой – дурной тон.
Она не сразу осмеливается поднять глаза. Миша сидит с изменившимся лицом, в зале почти все плачут, не скрывая слез. Она придвигает стул и прислоняется к Мише, он обнимает ее за плечи. Здесь, в гетто, они терпят лишения, теряют близких, их ни на минуту не оставляет страх оказаться в тюрьме. Но они есть друг у друга, и пока жива их любовь, они все преодолеют, что бы ни творили нацисты.
После выступления Полы наступает небольшая пауза. Зал шумит в предвкушении главного номера программы, ожидая появления Владислава Шленгеля, поэта и комика. Он выходит на сцену. Невысокого роста, хорошо сложенный, в круглых американских очках в толстой черепаховой оправе. Все в зале лопаются от смеха, для его едкого черного юмора, кажется, не существует запретных тем. Когда он читает сценку о двух парах, пытающихся жить в одной комнате, София и Миша понимающе переглядываются.
Затем Шленгель выносит на суд зрителей стихотворение.
– Для тех, кто любил и потерял Варшаву: «Контрабандист».
Вот ночь спускается…
Из своего окна
Смотрю на темную Варшаву я
Голодным взором.
Сейчас, сейчас я под ночным покровом
Весь город украду.
Увидел ратушу – и похищаю.
И площадь у театра забираю.
А часовой-Луна не замечает
Моей сентиментальной контрабанды.
Варшава, скажешь ли мне слово или нет?
Я жду, что дашь ты мне ответ.
В зале стоит тишина, затем раздаются аплодисменты. София слышит знакомый голос у своего уха.
– Можно? – спрашивает игриво рыжеватая кудрявая блондинка в веснушках, указывая на свободный стул.
– Тося! – восклицает София. – Как же давно мы не виделись. Миша, помнишь, мы с Тосей познакомились в студенческие годы? Я и не знала, что ты здесь, в гетто.
– Я бываю здесь не очень часто. – Она наклоняется к Софии и переходит на шепот: – Езжу по разным местам, узнаю, что происходит в молодежных движениях в разных городах.
– Но ведь это так опасно! Все знают, что сейчас ждет еврея за пределами гетто: расстрел на месте или пытки, если немцы посчитают, что могут получить информацию.
Тося пожимает плечами:
– У нас целая сеть, места, где мы можем остановиться, и свои способы выбраться из гетто. И потом, это важная работа. Мы здесь закрыты, оторваны от мира и так мало знаем о том, что происходит на самом деле. – Она качает головой и вызывающе улыбается. – По крайней мере, как выяснилось, у меня есть то, что называют удачной внешностью. Со светлыми волосами можно ездить на поезде без особых трудностей.
Миша наклоняется вперед.
– Так какие же новости? Тося, не знаешь, как там в Пинске? Я ничего не слышал о родных с тех пор, как немцы вторглись в Россию.
– Конкретно о Пинске нет, извините, но должна сказать, с востока приходят плохие вести. Говорят, гетто в Вильно полностью ликвидировано.
– Разве это не слухи? Но куда же исчезли люди?
Тося отвечает не сразу. Ее голос еле слышен.
– Их расстреляли в лесу возле поселка Понары. Почти все еврейское население Вильно.
София ахает.
– Но в Вильно евреев почти столько же, сколько в Варшаве. Нет, не могу в это поверить.
– Никто не может, но есть свидетели.
– Тося, это же немыслимо.
Из-за столика у бара раздается взрыв смеха. Двое мужчин в новых костюмах вместе со своими разодетыми подругами едят икру. Тося смотрит на них с отвращением. Если вы сотрудничаете с гестапо, хорошие деньги можно иметь даже в гетто.
Тося наклоняется ближе.
– Послушайте, хочу спросить вас. Собираетесь ли вы на лекцию Корчака в коммуне Дрор?
– Конечно.
– Тогда увидимся там.
На улице уже смеркается, мороз щиплет лица, изо рта идет пар. Гетто забирает их обратно. Ничего не изменилось. Домой идут молча, близится комендантский час.
– Неужели все, что сказала Тося, правда? – спрашивает София.
– Даже не знаю. Каждый день новые слухи. И не разберешь, где правда. Спрошу у Ицхака, он будет на лекции. Его семья из Вильно. Может, он что-то слышал.
Они молча идут мимо съежившихся на тротуарах бездомных, жмущихся к стенам домов.
В квартире на Огродовой улице Розентали легли спать рано, Марьянек сегодня спит в своей комнате. В записке сказано, что Кристина ночует у Татьяны.
На столе горит лампа. Стоят два маленьких стакана и бутылка с остатками сливовой водки на донышке. Печь не затоплена, но сегодня эта комната и сгущающиеся сумерки принадлежат только им. Миша берет в руки лицо Софии и покрывает каждый сантиметр нежными и жадными поцелуями. Она уткнулась носом в ямочку на его шее, место, которое кажется уютным как дом, а их руки снова ласкают друг друга.
В гетто все еще есть место для любви. А если у вас есть любовь, у вас есть все.
Глава 24Варшава, март 1942 года
Холодный морозный день, ясное голубое небо. София торопливо проходит мимо кирпичного с зеленым шпилем собора Святого Августина и сворачивает в арку большого дома 34 на улице Дзельной. Обычно она ходит на лекции Корчака по понедельникам в дом сирот, но сегодня доктор выступает в коммуне Дрор. Это всего в двух шагах от того ужасного приюта, где Корчак все еще пытается навести порядок, сделать жизнь тысячи детей хоть чуточку легче. Она оглядывает здание. Как же солидно и респектабельно выглядит это заведение снаружи. Вот только внутри сотрудники по-прежнему беззастенчиво тащат продукты, предназначенные для детского стола.
Другое дело коммуна на Дзельной. Здесь молодые люди под вывеской столовой организовали нелегальную школу и заодно как могут стараются подкормить детей и подростков.
Двор заполнен щебечущими без умолку подростками, которые чистят овощи или развешивают белье. До войны члены коммуны тайно готовились к переезду и новой жизни в Палестине, даже учились управлять небольшой фермой под Варшавой. Теперь все их умения пригодились, и они сами учат и подкармливают триста подростков и молодых людей из окрестных домов.
София поднимается на верхний этаж в большой зал, который служит столовой. Он заполнен до отказа, студенты сидят, где только могут, – на полу, на шкафах.
Миша в дальнем конце комнаты разговаривает с молодым человеком, таким же высоким, как и он сам. Светлые кудри, спадающие на лоб, светлые усы и ярко-голубые глаза – ну чем не лихой польский летчик. В коммуне Ицхак Цукерман отвечает за образование.