Всем своим видом охранники показывают, что Мише лучше уйти, иначе они будут стрелять.
Если господин Розенталь внутри, сделать уже ничего нельзя.
Он уходит один, без господина Розенталя. Остается позади грузовой двор, куда раньше привозили скот из сел. Жуткая весть, которую он принесет, лежит на душе тяжким камнем, земля качается у него под ногами, когда он возвращается на Огродову.
В тот же день Эстерку, девушку, которая за десять дней до этого организовала детский спектакль, посылают забрать лекарства из больницы неподалеку от приюта.
Когда она подходит к зданию больницы, на улицу внезапно выплескивается толпа. Сотни бегущих ног. Люди беспорядочно мечутся, их подгоняют оцепившие район полицейские и охранники в черной форме. Они выталкивают из арок жителей близлежащих домов, выстраивают на дороге в колонну по четыре человека. Эстерка оказывается посреди охваченной паникой толпы, ее загоняют в строй и заставляют сесть на корточки вместе с остальными напуганными людьми, а вооруженные охранники между тем выстраиваются вдоль тротуаров. Из домов доносятся крики и выстрелы, от каждого залпа она вздрагивает. Женщина рядом с ней плачет, прижимая к себе дочь-подростка. Все в ужасе, никто не знает, что будет дальше.
Почти час, пока охранники проверяют дома, колонна из сотен людей сидит на корточках под звуки выстрелов, крики, лай собак. Внезапно им приказывают подняться и идти в северном направлении.
– Но куда они нас отправляют? – говорит женщина, вцепившись в руку дочери. – Ведь на нас летние платья. И сандалии. Если трудовой лагерь в России, как мы переживем там зиму, ведь на нас и одежда, и обувь летние?
Они направляются к Умшлагплац, прохожим на тротуарах приказано стоять на месте, пока колонна не пройдет. Эстерка замечает в толпе знакомое лицо. Эрвин. От потрясения он застыл на месте с открытым ртом. Ей удается крикнуть ему, чтобы сообщил Корчаку.
Как только Эрвин прибегает домой с известием, Корчак спешит на Умшлагплац освобождать девушку. Он проталкивается сквозь толпу у ворот и оказывается перед охранниками, которые преграждают проход в зону отправки. Отсюда на бывшей грузовой площадке для скота он видит сотни людей, сидящих прямо на высохшей земле, но Эстерку среди них не замечает. Он умоляет одного из охранников послать кого-нибудь на поиски Эстерки, уговаривает, кричит на него.
В конце концов охранник выходит из себя, прикладом винтовки тычет Корчака в плечо и загоняет его через ворота в зону отправки.
Корчак стоит в оцепенении, оглядывая толпу. Чья-то рука хватает его. Полицейский-еврей тащит его куда-то в сторону, кричит, подкрепляя крики жестами.
Как только они оказываются там, где их не могут услышать, он отпускает руку Корчака.
– Извините, пан доктор. Я должен был изобразить, будто у вас какие-то проблемы. А теперь уходите быстрее. Пройдите через эти ворота. Немедленно.
– Но как же медсестра Виногрон? Девушка в очках. Она где-то здесь.
Полицейский тревожно озирается.
– Доктор Корчак, вы должны идти, иначе я не смогу вам помочь.
Он выталкивает его через боковые ворота и закрывает их.
Слезы бегут по морщинистым щекам Корчака, он бредет мимо пустых домов, по улицам, усеянным ботинками и чемоданами. Вот брошенная книга, теперь ее страницы листает только горячий ветер. Пустая детская коляска.
На Огродовой София, Кристина и их мама, онемев от потрясения, слушают Мишу. Лютек держит Марьянека на коленях.
– Увы, сейчас нет никакой надежды вытащить его.
– Мама, оставайся завтра дома с Софией и Марьянеком, – говорит Кристина. – Вдруг они начнут отбирать рабочих прямо на фабрике, тогда и тебя могут забрать и отправить на поезд.
Ее мать все еще сидит, застыв, как изваяние, ее поношенный кардиган туго обтягивает плечи. Она говорит отрешенно:
– Фабрика снабжает армию. Зачем им забирать оттуда рабочих? Нельзя пропускать день, иначе потеряем мое разрешение на работу.
– Мама права, – говорит Миша. – Фабрики сейчас самое безопасное место.
Лютек встает и неохотно передает Марьянека Софии, не желая с ним расставаться.
– Мне нужно вернуться, пока не закроют заводские ворота. Это все больше и больше напоминает тюрьму, людей заставляют работать и по ночам, чтобы снабжать немцев.
Мише тоже пора, нужно до комендантского часа вернуться к месту регистрации.
– Будь осторожна, – шепчет он Софии, когда они долго стоят, не в силах разомкнуть объятия. – Как не хочется уходить.
– Как жаль, что ты не можешь остаться.
Но оба знают, что еда, которую приносят он и мальчики, нужна как никогда. Ведь теперь остался единственный способ достать еду – через рабочие бригады, которые могут выходить из гетто.
Когда он уходит, София сидит рядом с Марьянеком, пока он не засыпает. Кристина помогает враз постаревшей и сгорбившейся маме улечься в кровать.
София встает и задергивает шторы затемнения.
Там, за ними, ночь опускается на гетто, охваченное страхом и неизвестностью. Сколько еще продлятся облавы, когда немцы остановятся? Кого возьмут? Что они задумали?
– Пусть нам вернут пани Эстерку. Разве вы не можете им сказать, пан доктор? – спрашивает Сара, когда Корчак сообщает новость детям, собравшимся вокруг него в холле.
– Немцы не послушают, – говорит ей Галинка.
– Но зачем они ее забрали? – спрашивает Сара у Эрвина, который видел Эстерку последним.
– Может, они хотят, чтобы она была врачом у них самих, – предполагает Глинка.
Шимонека волнует еще один важный вопрос.
– Они и вас заберут, пан доктор? – спрашивает он.
– Нет, Шимонек. Обещаю, я вас не покину. Мы останемся здесь все вместе, а война рано или поздно закончится. И в конце концов немецкий народ, как и весь мир, поймет, что сейчас здесь происходит.
Уже поздно. Примолкшие дети выдвигают кровати и разворачивают одеяла.
– Эрвин, пожалуйста, сегодня вечером не выходи из гетто, – просит Галинка.
Он кивает, ему и самому хочется остаться сегодня дома и охранять его. Но, когда он поднимается наверх, в бальный зал, где спят старшие мальчики, он знает, что завтра ночью ему придется снова выйти. Им нужен хлеб.
Корчак убирает затемнение с окна. Большая бледная луна, почти прозрачная, еще не исчезла в светлеющем утреннем небе. Сквозь щели в оконной раме дует, на улице холодный ветер разносит мусор по тротуару. Какие зловещие события принесет сегодняшний день? Почему у него ничего не выходит, почему он не в силах остановить творящееся вокруг безумие?
Внизу в главном зале Сара и Галинка помогают накрывать на сцене столы для завтрака. Абраша и Аронек спешат закончить уборку, отодвигают кровати, подметают пол, напевая во время работы алфавитную песню на идиш «Ойфн Припечек».
Корчак смотрит вокруг с гордостью. Им не раз приходилось переезжать с места на место, и каждое было хуже предыдущего, но в доме сохранялись те же распорядок и обычаи. И не потому, что он настаивал на этом, а потому, что всякий раз дети приносили их с собой.
Что их ждет?
Шимонек и Менделек несут к столу большие кувшины. Правильно ли он поступает, собрав всех детей вместе? Но разве мог он позволить им уйти к чужим людям, прятаться в темных углах, в страхе и опасности? Он по-прежнему уверен, что его приют не тронут. Слишком много немцев знают и ценят его дом сирот, невозможно представить, чтобы они посягнули на него. И тем не менее на всякий случай он собирается договориться о покупке швейных машинок с бизнесменом по имени Гепнер и зарегистрировать дом как швейную мастерскую. Это станет своего рода гарантией. Стефа много лет занимается шитьем, после ее уроков даже он умеет пришивать пуговицы и штопать носки.
Кухня коммуны на улице Дзельной в доме 34, где всего несколько недель назад Корчак и Стефа читали лекции об образовании и уходе за детьми для студентов-энтузиастов, переполнена. Сейчас Тося, Ицхак и его темноволосая жена Зивия проводят здесь встречу с лидерами других молодежных групп в гетто.
Выступает Ицхак.
– Ждать, что к нам присоединится Еврейский совет или кто-то еще, бесполезно. Они по-прежнему отказываются от сопротивления, говорят, это только ухудшит положение.
– А еще люди срывают плакаты, которые мы развешиваем на лестничных клетках, – добавляет Зивия. – Они не верят в наши призывы. Кричат на нас, что мы пугаем людей.
– Похоже, рассчитывать нам не на кого, – продолжает Ицхак. – Но что бы ни случилось, мы не позволим им забрать нас. Мы никогда не сядем в те поезда. Если попадете в облаву, сбегайте. Если вас доставят на Умшлагплац, выбирайтесь оттуда. Если вас толкают в поезд, ваш долг – спрыгнуть с него до того, как он прибудет на последнюю остановку. Мы не дадим им забрать нас. Сопротивляйтесь, даже если это означает бой насмерть. Мы будем сражаться.
На кухне стоит тишина, слышен лишь стук холодного дождя за окном.
– Даже если мы умрем, по крайней мере, весь мир увидит, что евреи не пойдут, как овцы, на бойню, – добавляет Тося.
Ицхак прислал Мише сообщение, в котором объяснил, как они намерены действовать.
Но для Миши это неприемлемо. У молодых участников движения нет ни родителей, ни детей. У Миши семья, дети из приюта, от него зависят жизни слишком многих людей, он не может действовать без оглядки.
Что бы ни случилось, он должен быть с ними, чтобы дети и София пережили эти темные времена и начали новую жизнь после войны.
И кроме того, рассуждения Ицхака кажутся ему слишком пессимистичными.
Глава 36Варшава, 3 августа 1942 года
София ходит взад-вперед по комнате. Кристина высовывается из окна и смотрит на улицу. Почти все немецкие охранники покинули гетто, на улицах стали появляться люди. Они отчаянно пытаются торговать, чтобы добыть средства на пропитание. Одежда, украшения, обувь продаются по дешевке, спроса нет, и цены падают на глазах. Еда – вот что нужно сейчас всем, и на те немногие продукты, которые еще можно достать, цены заоблачные. Кристина высматривает в толпе маму, она вот-вот должна вернуться домой из мастерских на улице Свентожерской, но ее не видно.