Кардиомиопатия Эми не наблюдалась до февраля, когда она потеряла сознание на работе и ее отправили в реанимацию. Ей потребовались электрокардиостимулятор и отпуск. Чарли остался один и заменил ее внимание знакомой компульсией.
Особые жертвы – очень старые, очень больные или просто запоминающиеся – начались в середине января{143} с дигоксина и шестидесятилетней домохозяйки по имени Эленор Стокер. Через две недели, в канун своего сорок третьего дня рождения, Чарли использовал павулон – сильное паралитическое вещество, похожее на «век». Этот препарат силен сам по себе, но Чарли смешал его с другими, так что к концу ночной смены он не был уверен, кто именно умер в результате его действий и что именно убило Джойс Мангини и Джакомино Тото. Однако он был достаточно уверен в том, что норэпинефрин остановил сердце Джона Шанагера 11 марта. Репутация Чарли как специалиста по остановкам сердца росла, и к тому моменту, как в мае сердце Доротеи Хоагланд перестало биться, а из динамиков доносился синий код, Чарли снова знал, что нужно делать. Знания Чарли о том, какие препараты помогут остановить неожиданный сердечный приступ пациента, казались другим медработникам практически откровениями пророка. Даже молодые врачи, ответственные за этого пациента, расступались, чтобы дать Чарли руководить процессом. У каждого пациента были собственные сложности с органами и препаратами, и каждый случай был уникальным. Весна выдалась насыщенной, и Чарли не запоминал ничьих имен, потому что был чрезмерно занят причинами и эффектами.
Майкл Стренко был слишком молод, чтобы лежать в таком отделении, и потому его болезнь особенно расстраивала молодых медработников. Родители Майкла верили, что их сын начал поправляться в Сомерсете и его самочувствие улучшалось изо дня в день, но двадцатиоднолетний студент-программист из университета Сетон-Холл страдал от врожденной аутоимунной болезни, и уход за ним был непростым делом. Эми, вернувшаяся в отделение после операции по установке кардиостимулятора и отдыха, беспокоилась, что юный Майкл не выживет. Чарли же знал наверняка.
В конце концов либо дигоксин, либо эпинефрин, либо их сочетание отправило Стренко в последний путь – жизнь больного человека находится в таком хрупком балансе, что достаточно легкого толчка или даже дуновения ветра, такого тонкого и незаметного действия, что никто даже не станет задумываться о причине – все будут в шоке от результата. Остановок сердца в ту ночь было несколько, и совсем не простых. Спустя пару секунд Чарли вышел в комнату ожидания, чтобы во всех деталях описать матери Майкла, что происходило в данную минуту в палате и в теле ее сына, рассказать, какие препараты используют медработники, какие принимают меры, чтобы сохранить жизнь пациента. «Майкл тяжело болен, – сказал ей Чапли, – не всегда люди в таких ситуациях выживают».
Родители Майкла были потрясены таким заявлением. «Хватит!» – сказала его мама и попросила Чарли уйти. Однако Чарли был прав. Примерно в два часа ночи 15 мая, когда миссис Стренко наконец остановила попытки запустить сердце сына, прямая линия кардиограммы доказала его правоту.
Эми никогда не стремилась к скандалу, но всегда ставила все под вопрос. Она думала, что если иногда и заходит слишком далеко, то в этом нет ничего страшного. По крайней мере, ее не так просто обвести вокруг пальца. Такая уж она была, по ее же словам: импульсивная дерзкая девчонка с характером, но не простачка. Она ни на что не соглашалась просто так. О ней слышали даже в отделении онкологии: Эми, сестра из отделения интенсивной терапии, которая отказалась от нового идиотского протокола безопасности, та, которая не стала ставить свое имя на новом листе выдачи инсулина. Это дало ей понять, сколько шума она наделала. Чтобы добраться из отделения интенсивной терапии до онкологии, нужно было сесть на автобус.
Новый протокол выдачи лекарств назывался «форма регулирования выдачи инсулина». Вэл, менеджер, попытался его растолковать, чтобы уговорить Эми подписать. Раньше инсулин всегда просто хранился в маленьком холодильнике. Однако теперь по какой-то причине меняли протокол и заставляли медработников ставить электронные подписи под предположением о том, сколько инсулина осталось в пузырьке. Эми считала, что это неточно и глупо. Как она могла на глаз определить, сколько осталось инсулина? Администрация просила ее поставить свою карьеру на правильность случайной догадки. Эми хотела знать, что происходит, но супервайзер не собирался ей говорить. Зачем поступать с инсулином как с наркотиком?
Когда ее менелжер отказался отвечать, Эми отказалась сотрудничать. Вэл сказал: «Подпиши». Эми сказала: «Нет». «Просто сделай это», – сказал Вэл. Эми отказалась.
Теперь Вэл тоже начал злиться. Эми не понимала причин этой реакции. Почему столько шума из-за какого-то протокола – что, разве кто-то умер?
Вэл уже почти кричал, когда сказал Эми: «Слушай, просто подпиши – дело все равно не в тебе!»
Что это значило? А в чем тогда дело?
На тот момент Эми не связала между собой новый протокол и участившиеся остановки сердца. Она лишь знала, что в последние полгода трупов стало больше – больше, чем за всю ее карьеру. Она не знала, что есть какая-то проблема, и уж точно не представляла, что заключалась она в Чарли. Чарли был хорошим медбратом, даже выдающимся. Она всегда рада была видеть его имя в расписании. Врачи Эми советовали не напрягаться, но с несколькими пациентами под ее опекой не напрягаться было невозможно. Часто ей приходилось выбирать между заботой о своем сердце и заботой о чужом. Когда она работала вместе с Чарли, появлялась третья опция. Он никогда не был слишком занят для того, чтобы ей помочь.
Четырнадцатого июня 2003 года Чарли приехал раньше на полчаса – он изнывал от нетерпения. Проверил электронные карты пациентов в «Сёрнере» и выбрал восточную женщину{144}. Миссис Джин Кьюнг Хэн не была его пациентом, но у нее были серьезные проблемы. Ее привезли в больницу 12 июня с лимфомой Ходжкина и сердечной болезнью. Ее кардиолог, доктор Зарар Шалин, уже давал Хэн маленькую дозу дигоксина, обычно по 0,125 мг, поддерживая его концентрацию в крови на терапевтическом уровне, где-то в районе 0,63. Врач назначил ей еще одну дозу дигоксина 13 июня. Затем, после изучения электрокардиограммы, он обнаружил, что «диг» ей вовсе не помогал от аритмии. Наоборот, он мог ее убить. Поэтому он сказал, чтобы препарат ей больше не давали. В 19:00 дневная смена передала свои дела ночной. Чарли освободился уже в 19:30 и сразу пошел к автомату с препаратами «Пайксис», через который заказал дигоксин. Он оформил заказ на своего пациента, а затем быстро его отменил. Ящик с препаратами все равно открылся. Оказалось так просто. Новый протокол безопасности был идиотским. Чарли достал два пузырька и закрыл ящик.
Он вошел в комнату Хэн. Женщина спала. Он выбрал простой способ и ввел дозу дигоксина в порт шланга капельницы, расположенного между сумкой и ее рукой. Чарли ввел дозу, в восемь раз превышавшую ту, к которой Хэн привыкла{145}. Затем он выбросил иглу в контейнер для острых предметов и вышел из комнаты. Уже почти рассвело; действие препарата начнется уже после окончания его смены. Чарли заранее пришел на работу вечером 16-го, чтобы проверить. Но Хэн все еще была жива.
Чарли взял «Сёрнер» и просмотрел карту пациентки. Пульс миссис Хэн падал, все утро ее рвало, а анализ крови нашел в ее организме «диг», который подскочил с нормального уровня в 0,63 до 9,94. Кардиолог моментально выписал ей антидот, и Хэн стало лучше. Ее состояние оставалось нестабильным, но она держалась.
Эми ждала Чарли. У него лучше всего получалось ухаживать за пациентами после смерти, он был полезен и быстр. У него был свой серьезный порядок действий, которого он придерживался, и разговоры в него не входили. Он мыл тело, доставал иглы капельниц из вен, сворачивал шланги, доставал катетеры и трубки для приема пищи и дыхания. Затем доставал набор инструментов и саван. Саван. Для Эми это слово означало нечто священное, торжественное, домотканое и трагичное, но в Сомерсете саваном называли тонкие листы дешевого чистого полиэтилена, который легко рвался и которого вечно не хватало. Он напоминал Эми пищевую пленку. Когда она делала это в одиночестве, ее честные попытки всегда приводили к мрачному фарсу. Чтобы завернуть тело, необходимо было подложить несколько кусков этого полиэтилена под груз мертвого тела так, чтобы пленку не порвать и не смять. Это все равно что стелить постель, пока в ней кто-то лежит. Попытки Эми подтянуть, поднять и подоткнуть чаще всего приводили к полному хаосу. Она пробовала использовать четырехфутовые квадраты, чтобы покрыть все тело, но всегда оставался зазор в области живота. Так или иначе, либо ноги, либо голова оставались неприкрытыми. В итоге она просто обматывала труп так же, как ребенок заворачивает подарок на день рождения. Или просто звала Чарли.
Чарли делал это умело. Он точно рассчитывал площадь полиэтилена и с идеальным нахлестом, углом и сгибом заворачивал умершего в профессиональный полимерный кокон, вместе с головой, ногами и всем остальным. Чарли был в этом хорош. Она его похвалила. Он ответил, что это просто. У него было много практики.
Преподобный Флориан Гэлл прибыл на скорой в отделение интенсивной терапии Сомерсета спустя почти девять месяцев с того дня, когда Чарли начал там работать. Гэлл был в тяжелой лихорадке, а его лимфоузлы сильно воспалены, в связи с чем можно было предположить, что он страдает от сильной бактериальной инфекции и, вероятно, пневмонии. Его легкие напоминали мокрую мочалку и с трудом поставляли кислород в сердце и мозг. Его пришлось подключать к машине. Гэллу подняли подбородок, открыли рот, вставили в трахею пластиковую трубку, прилаженную к воздуховоду и затем – к аппарату искусственного дыхания. В это же время почки Гэлла перестали выдерживать нагрузку. Они восстановились бы только вместе со всем организмом, а пока фильтровать его кровь также предстояло специальному аппарату