– Так я царь! – воскликнул он. Дворец затрясся, закружился, все его линии искривились и спутались в огромный пестрый клубок, который провалился в непроницаемую тяжелую мглу.
– Ах! – закричал Самади и со стоном упал на землю.
– Дальнейшее тебе ни к чему, – раздался голос садху. – Придет время, все узнаешь. А теперь спи, – скоро тебя позовут.
…Сколько он проспал, Самади не смог бы сказать. Его разбудил голос рабыни:
– Мой господин! Мой господин! Великая царица просит вас прийти к ней!
Самади открыл глаза: он лежал одетый, в своей спальне; его голова была ясной, только кружилась немного.
– Иду, – ответил он, поднимаясь с кровати.
В покоях царицы его ждали сама она и великий визирь.
– Слава и удача тебе, принц! – Мукеш низко склонился перед принцем.
– Зачем ты пришел так поздно? – спросил Самади. – Уже ночь: я слышал, как заступила ночная стража.
– Выслушай его, он будто прочел наши мысли, – сказала Кумари. – То, о чем я собиралась говорить с царем, то, о чем я хотела написать ему, уже сказано визирем.
– Неужели? – Самади бросил на Мукеша недоверчивый взгляд. – Так о чем ты говорил с царем?
– Содержание нашей беседы вряд ли заинтересует царевича, – скучные дела, – важна сущность того, о чем мы говорили, – ответил Мукеш. – Царь по-прежнему полон решимости сломать здание государства. Он отвергает наши законы и обычаи и хочет ввести новые.
– Что значит «новые»? – спросил Самади.
– Я неправильно выразился, да простит меня царевич, – Мукеш приложил руку к груди. – Новых законов не будет вообще: все что происходит в стране, от верха до низа, от края до края, должно подчиняться дхарме и только дхарме.
– Царь сошел с ума! – воскликнул Самади. – А как же войско, стражники, суды, тюрьмы, чиновники?
– Царь считает, что скоро можно будет обойтись без них, – сказала Кумари.
Самади издал какой-то булькающий звук:
– Безумец! Тогда и царь будет не нужен!
– И визирь тоже не понадобится, – Кумари с лукавой усмешкой взглянула на Мукеша.
– Такого не будет никогда, – твердо произнес он. – Наш царь забыл о настоящей жизни. Государство в том или ином виде существует с тех пор, как боги создали людей: даже у диких племен, живущих в джунглях, есть подобие государства – власть одних над другими, а также порядки, которые должно соблюдать; есть и наказание за нарушение этих порядков и за покушение на власть. Без этого человек превращается в опасное животное, которое в любой момент способно причинить вред окружающим или самому себе.
Мудрец сказал: «Государство – не что иное, как намордник для усмирения плотоядного животного, называющегося человеком, для придания ему отчасти травоядного характера». Другой мудрец учит нас: «Государство существует не для того, чтобы превращать земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад».
Очевидно, что все усилия, все методы и средства государства являются необходимыми, удерживающими людей в рамках, в которых они сами себя не способны удержать. Люди не делаются лучше, они становятся только хуже: пороки, свойственные человеческой природе, усиливаются со временем, и если их не сдерживать жестко и решительно, человечество погибнет. У диких людей пороки тоже дикие, примитивные; у людей развитых – развиты и пороки: они изощренные, глубокие и куда более опасные, чем пороки примитивных людей.
Разве можно это исправить? Сколько людей захотят исправиться? Единицы! Для них государство, может быть, не нужно, но подавляющее большинство людей воспримет любое его ослабление как вседозволенность, – и страшно себе представить, что тогда произойдет!
Порочные страсти, бушующие в душе человека, неистребимы: они сродни тем страстям, что бушуют в мире, во всей Вселенной. Без них не было бы ничего, их можно назвать силами зла, но можно – силами созидания. Земля – часть этого бушующего мира; не забывайте, она была одной из адских планет, пока Кришну не спас ее из ада. Но страсти продолжают кипеть на ней поныне, – и будут кипеть, пока она есть. Царь хочет остановить их, он хочет покоя, значит, смерти всему земному, но, к счастью, кипение страстей, пороки, а стало быть, жизнь еще долго будут существовать, – и вместе с ними государство было, есть, и будет! – закончил свою речь Мукеш.
– Первый раз вижу его таким взволнованным, – шепнула Кумари сыну. Самади отмахнулся от нее и спросил Мукеша: – А если оставить все эти заумные вещи? Что нам делать, визирь?
– Ждать, – коротко ответил Мукеш.
– Чего ждать? – не понял Самади.
– Ждать своего часа, – пояснил Мукеш. – Царь сам готовит свое падение. Скоро в стране начнется смута: брат восстанет на брата, сосед – на соседа. Много будет воровства, много преступлений, – и вот тогда придет наш час. Ты и великая царица, – Мукеш поклонился Кумари, – станете олицетворением порядка, и власть сама придет к вам в руки.
– Ждать, ждать, ждать! – раздраженно пробормотал Самади. – Сколько можно ждать!
– Он молод и нетерпелив, – сказала Кумари визирю, – но царь из него выйдет неплохой.
– Особенно, если ты будешь помогать ему, великая царица, – почтительно проговорил Мукеш.
– И ты, великий визирь, – ответила она.
Самади пробурчал что-то невнятное и отвернулся от них.
Уход
«Поклонение и хвала Ему не останутся невознагражденными; и если поднесен даже один цветок, то и это влечет за собой награду, называемую раем и конечным освобождением», – так было написано над входом в пещеру. Когда-то в ней провел несколько дней сам Будда, предаваясь возвышенному созерцанию. С тех пор люди, верящие в его учение, приходили сюда, поодиночке или вместе, чтобы воздать почести ему, – но по поводу изображений Просветленного у них возникли разногласия.
Те, которые приходили поодиночке, говорили, что любое изваяние Будды может стать кумиром, которому будут поклоняться, будто это и есть Просветленный. Не смешно ли, говорили они, кланяться каменному истукану и в нем искать защиты и покровительства? Нет, присутствие Просветленного может быть выражено только символами, – такими как фигура лошади, знаменующая собой его самоотречение, дерево бодхи, символ его просветления, колесо, указывающее на первую проповедь Будды в Оленьем парке, и ступа – место, где он обрел вечный покой.
Те, которые приходили вместе, утверждали, что изображение Просветленного должны быть и в камне, и на деревянных досках, и на стенах. Будда взял на себя страдания людей и указал им путь к спасению, – точно так же его последователи должны оказывать помощь людям в их поиске. Известно, однако, что благородные законы дхармы могут быть переданы от человека, уже вдохновленного, к человеку, еще не вдохновленному, посредством благочестивого акта, – а что может быть более благочестивым, чем совместная молитва перед ликом Просветленного?
Приходящие поодиночке и приходящие вместе никак не могли договориться между собой, – в результате, они стали отдельно рыть пещеры для поклонения Просветленному: одни по левую сторону от пещеры, где он останавливался, другие – по правую. Пещеры, где поклонялись приходящие вместе, были украшены скульптурами и росписями на стенах, потолках и колоннах. Здесь была представлена вся жизнь Будды, наглядный пример для его учеников; здесь же в огромной пещере, чей свод уходил далеко ввысь, была большая скульптура Будды. С умиротворенным лицом он сидел в позе созерцания, его правое плечо было обнажено, а тело покрывала простая накидка; вздымая руку в священном положении «абхайя мудра», он благословлял пришедших к нему.
Царь Ашока тоже был изображен в этой пещере – на той же стене, возле которой стояла статуя Будды. Фрески показывали благочестивые деяния Ашоки, раздачу им милостыни, основание храмов и монастырей; на одной из них он останавливал охотника, собиравшегося убить оленя.
Статуя Будды в пещерном храме
Раньше Ашока любил бывать в этих пещерах, но теперь не мог найти здесь уединения, – паломники, приходящие к Будде, неотступно следовали за царем и просили разрешить их споры. Дело доходило до серьезных столкновений, об одном из них царю рассказал Питимбар, приехавший сюда за несколько дней до Ашоки.
– Ссора произошла из-за воды: есть ли в ней тайная сила, и может ли вода очищать грехи. Одни говорили, что может, другие возражали, что нет, – говорил Питимбар. – Я хотел успокоить спорщиков, мне вспомнилась притча об очищении от грехов. Ты, конечно, слышал ее?
– Нет, – ответил Ашока, – но, может быть, мы обойдемся без нее? Сейчас не время для притч.
– Отчего же, разве мы куда-нибудь торопимся? – возразил Питимбар, – Если я не расскажу тебе притчу, мой рассказ потеряет всю свою соль, – а кому нужна безвкусная пища?
– Ох, – вздохнул Ашока, – рассказывай уже.
– «Каждые двенадцать лет на реке Ганг совершается обряд очищения от грехов. Один паломник, собираясь совершить священное омовение, зашел к известному своей праведной жизнью мудрецу, чтобы получить от него благословение. Узнав, что тот собирается совершить обряд очищения, мудрец сказал:
– Ну что ж, прекрасно. Погрузись разок и за меня, ведь я не пойду, вода холодная. Еще я боюсь: ведь так много людей сбрасывают свои грехи в Ганг, что входить в реку опасно – ко мне могут прилипнуть чьи-нибудь грехи.
Человек удивился:
– Вы шутите?
– Ты видел огромные деревья, которые стоят на берегу Ганга? – спросил мудрец.
– Да, – ответил паломник. – Двенадцать лет назад я совершал омовение и видел эти гигантские деревья.
– А знаешь, для чего они там растут? Я открою тебе их назначение. Ты совершаешь омовение, но грехи боятся не Ганга, они боятся холодной воды. Когда ты погружаешься, они выскакивают, садятся на деревья и поджидают, а когда ты выходишь, они прыгают на тебя; иногда бывает, что и какие-нибудь чужие грехи тоже прыгают на тебя. Они видят, что ты такой чистый, хороший – они достаточно мучили кого-то, а теперь хотят помучить тебя. Так что будь осторожен, проходя после омовения под этими деревьями.