– Еще раз благодарю за доверие, царица, – поклонился Тутмос.
– Сейчас я поступаю как обычная женщина, для которой молчание тягостно, – усмехнулась Нефертити. – А перед кем я могу выговориться, как не перед тобой? Слушай же и помни, что мои слова предназначены только для тебя и не для кого больше.
– Я никогда не забуду об этом, – ответил Тутмос.
– Слушай же, – сказала Нефертити. – Через два года после того, как мы поженились, я стала замечать, что в Египте творится что-то неладное. Мы стали выезжать из дворца, совершали поездки по стране, участвовали в празднествах. Нас встречали пышно и уверяли, что все обстоит хорошо, государство процветает, а народ благоденствует, однако я видела, что это ложь. Большинство людей жило очень бедно, и роскошь дворцов и храмов не могла скрыть кромешной нищеты народа. Огромная богатая страна – и нищий обездоленный народ! Как могло случиться такое?..
Я убедила мужа найти тех, кто скажет правду, и он призвал ко двору советников из числа «сирот». Тебе, разумеется, известно, кто это?
– Я сам из «сирот», – сказал Тутмос, – и раньше это считалось постыдным.
– Да, раньше так считалось, – кивнула Нефертити, – ведь «сироты» не имеют родовитых предков и не владеют землей. Зато они живут своим умом и знаниями; они трудолюбивы и толковы, из них выходят лучшие служащие и мастера. Их происхождение не давало им возможности полностью проявить себя, но когда такое случалось, они удивляли всех. Что говорить, когда Тия, мать моего мужа, тоже была из «сирот» и достойно правила вместе с его отцом: чужеземные цари до сих пор вспоминают о ней в своих посланиях! Да и ты, Тутмос, по праву занял первое место среди египетских мастеров, и имя твое не будет забыто.
– Великая царица слишком добра ко мне, – сказал Тутмос с довольной улыбкой.
– Я всего лишь воздаю тебе должное, – ответила Нефертити и продолжила: – Новые советники мужа составили для него полный отчет о том, что происходит в стране. Прочитав его, мы пришли в ужас. Почти все что производилось у нас, присваивалось спесивой знатью и жадными жрецами, из которых самыми алчными были жрецы бога Амона. Когда-то они шли служить ему, чтобы вымолить мир и процветание для народа Египта, но эти времена давно прошли: Амону стали служить, чтобы обеспечить сытую жизнь для себя. А между тем, что это за бог, почему его следует почитать больше, чем других?
– Он бог небес, а что может быть выше неба? – сказал Тутмос. – По крайней мере, так утверждают жрецы Амона.
– И это вдвойне неправильно! – горячо возразила Нефертити. – Во-первых, он бог воздуха, а это далеко не то же самое, что небо. Разве небо состоит из одного воздуха? Разве на нем нет звезд, и они не наполняют его светом? И уж, конечно, звезды выше воздуха, поэтому и тут жрецы Амона неправы.
– Однако именно они хранят Книгу мертвых, без которой нет надежды на спасение души в загробном мире, – снова возразил Тутмос, скорее чтобы услышать опровержение Нефертити, чем подтверждение этих слов.
– О, да! Они всегда ссылаются на загробный мир, будто являются единственными, кто знают правду о нем! – иронически воскликнула Нефертити. – Но разве лишь те, кто почитает Амона и его жрецов, достойны спасения? Нет, загробный мир одинаков для всех, и суд, который вершится там над людскими душами, не зависит от того, во что веровал человек и веровал ли он вообще; перед судом Осириса предстают все, кто покинул наш мир, без различия верований и народностей.
Книга мертвых рассказывает, как вершится этот суд: Осирис восседает на троне посреди огромного зала как верховный судья; ему помогают сорок два других бога, знающие все, что происходит на земле. В центре зала стоят весы, на которых боги Тот и Анубис взвешивают душу покойного: ее кладут на одну чашу весов, а на другую – перо богини истины Маат, чтобы проверить, насколько праведно он жил.
Горе тому, чья душа отягощена грехами и перевешивает истину! Эту грешную душу тут же пожирает страшное чудовище Аммат, у которой туловище гиппопотама, лапы, как у льва, а пасть, как у крокодила. Души больше нет и никогда не будет, она канула в вечное небытие.
Счастье тому, чья душа легка и не перевесит истину на посмертном суде! Он будет жить на прекраснейших полях Иалу, где царит вечная весна, и где спасенные души проводят дни без печали и забот.
– Так написано в Книге мертвых, но причем здесь жрецы Амона? – продолжала Нефертити. – От них ничего не зависит: спасение души – это забота самого человека. Таким образом, жрецы присваивают себе то, что им не принадлежит. И так во всем: они покушаются даже на верховную власть – они хотели бы, чтобы и фараон подчинялся им.
Для того чтобы изменить жизнь Египта к лучшему, надо было ограничить, если не прекратить совсем, непомерные притязания жрецов Амона. Мой муж и я поняли это, и мы знали, какой бог нам поможет. Среди всех богов право верховного божества принадлежит, разумеется, Атону. Он бог света: его живительные лучи пронизывают весь мир, а без него была бы холодная безжизненная тьма. Его иногда изображают в виде бога Ра, бога Солнца, имеющего тело человека и голову сокола, но это условное изображение, потому что Атон не имеет и не может иметь человеческого облика. Если представить себе бога в виде человека, то неизбежно надо будет представить и все человеческое в боге. Такой бог должен есть и пить, спать и справлять естественные надобности – не насмешка ли это над божественным?.. Истинный бог не может иметь человеческого и ничьего иного облика; истинный бог непостижим, он всюду и везде. Таков Атон, власть которого безгранична.
– Я изображаю его как диск с солнечными лучами, – сказал Тутмос. – Это тоже условность, но допустимая, учитывая, что сам фараон одобрил подобное изображение.
– Это лучше, чем нелепый бог в человеческом облике, как Амон, – согласилась Нефертити. – Подумать только, что его жрецы пытались доказать, что он-то и есть настоящий бог Солнца! Моему мужу пришлось потратить немало времени, доказывая превосходство Атона, но жрецов нельзя было разубедить, ведь они отстаивали собственную выгоду. Тогда фараон приказал оставить почитание Амона и поклоняться Атону; чтобы подчеркнуть свою приверженность Атону, мой муж переменил имя – прежнее Аменхотеп, «Амон доволен», он сменил на Эхнатон, «Полезный для Атона». Так мы его теперь все и зовем.
– Да славится наш великий фараон во веки веков! – вставил Тутмос.
– Однако не все были довольны поклонением Атону: ты помнишь, как жрецы, а вместе с ними знать, пытались вызвать волнения в народе, когда храмы Амона закрывались? – спросила Неферити.
– Они так и не закрылись, многие по-прежнему действуют, пусть и потеряли былую пышность, – заметил Тутмос.
– Это верно, трудно преодолеть давние заблуждения. Часто бывает легче построить дом на новом месте, чем перестроить старый, – вздохнула Нефертити – Вот почему мой муж решил выстроить для себя новую столицу, – здесь, где мы сейчас находимся, – а вместе с тем полностью преобразить искусство. Впрочем, ты сведущ больше меня, Тутмос. Что ты скажешь о строительстве Ахетатона: станет ли этот город новым чудом света, подобно пирамидам?
– Он будет лучше пирамид, – убежденно сказал Тутмос. – Что такое пирамиды? – просто огромные груды правильно уложенных камней. Пирамиды поражает своими правильными формами и точностью постройки, но не красотой. Город же, который строит великий фараон Эхнатон, недаром назван «Все, что видит Атон»: тут будет все лучшее, что есть в зодчестве, ваянии и живописи.
– Ты видел план города? – спросила Нефертити.
– Еще бы! Его видит каждый человек, входящий в Ахетатон, – ответил Тутмос. – Стела, на которой изображен план, великолепна сама по себе, а изображения на ней просто восхитительны! Великий фараон и ты, царица, и вся ваша семья поклоняются Атону; раньше подобным образом изображали поклонение Амону, но никогда еще не было такой правдивой и живой картины.
– Разве я не говорила, что мой муж просит, чтобы мастера изображали нас как можно правдивее? Иногда они даже чересчур усердствуют в этом, – засмеялась Нефертити. – Я вспомнила, как один из твоих собратьев по искусству изобразил фараона. У него удлиненное лицо, толстые губы, тяжелый подбородок, худая шея, отвислый живот и хилые ноги с полными бедрами. Пусть будут свидетелями все, кто знает моего мужа, – это сильно преувеличено, он вовсе не безобразен!
– Мастер увлекся: он забыл о соразмерности пропорций и чрезмерно заострил внимание на деталях, – засмеялся и Тутмос.
– Зато росписи на стенах дворца получатся, я надеюсь, действительно хорошими, – продолжая улыбаться, сказала Нефертити. – По замыслу фараона, на самой большой из них мы сидим напротив друг друга в окружении первых трех своих дочерей – это было самое счастливое время в нашей жизни. Наша старшая дочь Меритатон стоит возле отца; он целует ее и протягивает ей серьги с подвесками, на лице Меритатон радость. У меня на коленях сидит вторая дочь, Макетатон; она одной рукой гладит мою щеку, а в другой тоже держит серьгу. К этой серьге тянет ручки маленькая Анхесенпатон, третья наша дочь. Вот такая семейная сцена.
– Поразительно! – удивился Тутмос. – Нас всегда учили, что человеческие чувства допускается показывать на росписях лишь в сценах оплакивания умерших.
– Теперь все будет по-иному, – разве только чувство скорби достойно показа? – Нефертити пожала плечами. – И разве фараон только грозный правитель и полководец, разве в нем нет ничего человеческого? Он ведь еще муж и отец, не говоря о том сокровенном, что сокрыто в его душе.
Вспомни, лишь безобразное и злое боится правды, а светлому и доброму ее бояться нечего! Мой муж поклоняется свету и добру, зачем же ему скрывать свои чувства?..
Ты знаешь, Тутмос, он даже стихи начал сочинять, – с доброй усмешкой призналась Нефертити. – Написал «Гимн Атону», а мне посвятил любовные строки. Откровенно говоря, они не совершенны, но сколько в них тепла и искренности!