— Как же я давно тебя не видел, — прошептал он и снял с Нади платье.
— Глупенький, тебе же пока нельзя, — ответила она еле слышно.
— Почему нельзя? Я еще не умер, — так же тихо заверил Ерожин, поднял жену и, прихрамывая, понес на тахту.
— Выключи свет. Мне стыдно, — попросила Надя.
— Что стыдно? — не понял супруг, целуя ей грудь и шею.
— Стыдно, что я такая зареванная и некрасивая.
Петр не дал Наде договорить, он взял ее за плечи и поцеловал в соленый от слез, заплаканный рот. Надя обвила своими руками его белобрысую голову и задохнулась от счастья.
Слова им больше были не нужны.
6
Небольшой зал Театра современной пьесы не мог вместить всех желающих. Для блатных поставили ряд стульев впритык к сцене. Зрители сидели в проходах, подложив под себя сумки и портфели. Некоторые кавалеры держали подруг на коленях. Слабая вентиляция не могла справиться с духотой. Спектакль шел второй час, но в партере сохранялась напряженная тишина. На затемненной сцене царила Нателла Проскурина. Ерожин не ошибся, что примадонна предстанет перед столичной публикой нагишом. Но он не догадался, что при этом костюм на ней будет, только он окажется нарисованным.
От Булгакова Марк Захарович Тулевич оставил не много. Пожалуй, лишь имя героини и ее реплику «Мы в восхищении!». В негодяях, явившихся на бал Сатаны, публика без труда угадывала типы сегодняшней России. Олигархи хвалились Маргарите, как разворовывали и грабили страну, как убивали друг друга ради наживы. На что она и отвечала гостям фразой булгаковской Маргариты.
В финале дали полный свет и в зале и на сцене, но потрясенная публика продолжала молча взирать на артистов. Наконец кто-то нерешительно хлопнул. И тут началось невообразимое. Народ кричал «Браво!», подпрыгивал, аплодировал, свистел.
Бледная, вымотавшаяся от роли, но счастливая Нателла вглядывалась в ряды партера и пыталась отыскать глазами одного зрителя.
Его она заметила, как только первый раз вышла на сцену. Анвар достал билет во второй ряд. Он занял то самое место." с которого любил лицезреть свою богиню ее погибший поклонник Руслан Ходжаев. А сейчас публика бесилась и загораживала горца. Наконец Проскурина увидела Анвара. Он застыл и смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Рядом неистово кричали и прыгали, а он сидел неподвижно, как будто спектакль не закончился.
Потом Нателле понесли цветы и Анвара опять от нее заслонили. Публика требовала постановщика. Марк Захарович поднялся на сцену и, жмурясь под прожекторами, поправил рукой седеющую гриву и поклонился. Потом он подошел к Проскуриной, поднял ее и поцеловал. В зале снова начались крики. Артистов не отпускали. Они уже устали раскланиваться и собирать со сцены цветы. На Проскурину накинули халат. Из-под него странно выглядывали два огромных глаза, нарисованные на ее грудках. Наконец занавес опустился, в зале погасили свет, и публика понемногу потянулась к выходу.
Нателла сидела в гримерной. Ее туалетный столик был завален цветами, а возле ног стоял тазик с теплой водой. Костюмерша Зина старательно смывала с примадонны ее театральный костюм.
— Не холодно, детка? — спрашивала Зина.
— Ничего. Я привычная, — ответила примадонна.
— Теперь ты станешь знаменитой, — пообещала костюмерша. — Потерпи, я сейчас.
— Терплю. Только, если можно, побыстрей, — попросила Нателла.
Тулевич после спектакля пригласил артистов на банкет, но Проскурина не боялась на него опоздать. Она боялась, что Анвар не дождется ее и уедет. Теперь она знала, что горец дал деньги Марку Захаровичу на постановку, но с условием, что именно Проскурина получит главную роль. Покончив с гримом, Зина растерла Нателлу полотенцем, и та быстро оделась. Артисты уже собрались в буфете, и оттуда слышался смех и восклицания. Нателла сразу не пошла к коллегам. Ей почему-то казалось, что горец остался в зале и ждет ее там. Актриса вышла из-за кулис, раздвинула занавес и посмотрела в партер. На кресле второго ряда действительно сидел Анвар Чакнава. Он сидел в той же позе, в которой Нателла видела его со сцены. Проскурина спустилась по ступенькам и медленно пошла между кресел.
— Анвар, это я, Нателла. Вставай, выпьем по бокалу с нашей труппой, — сказала она.
Но Анвар молчал. Нателла приблизилась, заглянула в широко раскрытые глаза горца и закричала. Закричала так, что самой показалось, будто ее перепонки сейчас лопнут. На крик прибежал пожарник Федя. За ним в зале стали появляться другие работники театра.
У Проскуриной началась истерика. Она упала на свободное кресло. Руки и ноги актрисы тряслись и дергались. Она не могла остановить их и заставить слушаться. Рядом сидел красавец Анвар и широко открытыми, мертвыми глазами смотрел на сцену.
7
Иван Григорьевич Грыжин поднялся затемно.
— Время — семь. Куда ты в такую рань? т — проворчала Галина Игнатьевна и отвернулась к стенке.
— Надо, мать. Надо, — ответил генерал, надел халат и отправился в душ. Намывал он себя дольше и тщательнее, чем обычно. Долго брился, широко расставив кривоватые ноги.
Закончив, оросил щеки и шею из аэрозольного пузыря французской туалетной водой. Покончив с бритьем, внимательно оглядел себя в зеркале и вразвалочку двинул на кухню. Варя давно проснулась. Домработница по деревенской привычке и в городе вставала ни свет ни заря. Увидев хозяина, спросила, не отрываясь от чистки картошки:
— Не спится, старый хрыч? Пришел" мешаться?
— Не лайся, Варька. Дай кофейку, — добродушно пробасил Грыжин и уселся за стол.
Варя с притворной сердитостью полезла в холодильник, достала пакет молока, вылила его в кофейник и поставила на огонь. За много лет она изучила привычки Ивана Григорьевича и знала по его настроению, чем баловать хозяина. Сегодня ему понравится кофе «по-варшавски». Домработница давно выучилась варить кофе на молоке. Напиток был не сложен в приготовлении, но требовал внимания. За кофейником приходилось непрестанно следить, чтобы не прозевать момент закипания.
— Куда надушился? — уже более миролюбивым тоном поинтересовалась Варя, наливая кофе в любимую кружку генерала.
— Сегодня начальника жду. Надо все в офисе приготовить. Петро после ремонта своего сыскного бюро не видал. Вот уж рот-то разинет, — ответил Грыжин, прихлебнув из кружки.
— Чего подать? Сыра, ветчины? Творог хороший вчера из «углового» принесла, — спросила Варя, стоя возле холодильника.
— Садись со мной, Варюха. Одному кусок в горло не лезет. А чего подать, сама решай, — сказал Грыжин.
Варя достала и сыра, и ветчины, и творога, после чего присела на краешек стула и налила себе чаю.
— Кофейком моим брезгуешь? — усмехнулся генерал, покосившись на чашку прислуги.
— Никак я к вашим кофеям не привыкну.
Горек он для меня, — призналась Варя. — Выходит, ты, Григорич, теперь в подчинении?
— Выходит так, Варька. У нас ведь работа будет сдельная. Найдем — заработаем. Не найдем — нет. У Петрухи нюх. А я так, в помощниках. Может, тоже пригожусь. Зря хлеб есть не буду, — пояснил Грыжин.
— Сутками, как давеча, начнешь пропадать? Не мальчик ты уже для таких гулянок. — Варя вымыла свою чашку, поставила ее в сушилку и, вздохнув, уселась к недочищенной картошке.
— Ты, старая, поменьше языком мели. Наказал, чтобы помалкивала. Нигде я сутками не пропадал, — насупился Грыжин.
— Я только тебе сказала. Что же я, глупая, с чужими о твоих делах трепаться? — оправдывалась домработница.
— Ладно, проехали. — Грыжин допил кофе и вышел в коридор. Возле шкафа он задумался, не надеть ли для первого дня генеральскую форму, но махнул рукой и достал штатский костюм.
Снежок, выпавший под утро, жильцы затоптать еще не успели. Иван Григорьевич постоял возле подъезда, вдохнул свежий утренний морозец и огляделся. Сосед из нижней квартиры пытал стартером свою «Волгу». Машина за ночь остыла и не желала заводиться.
— Ты ее, Андреич, примусом под картером погрей, как в войну полуторки оттаивали, — посоветовал Грыжин и, засунув руки в глубокие карманы своего полушубка, решительно зашагал со двора.
Небо над Москвой только начало светлеть, и фонари еще горели. Иван Григорьевич протопал по Казарменному переулку и повернул к Чистым прудам. Бульварное кольцо, несмотря на раннее время, превратилось в сплошную пробку. Грыжин порадовался, что добыл помещение у себя под боком и может за пять минут пешком добраться до офиса.
«Петруха на машине минут за сорок тоже подтянется, не помрет. Молод еще. А для офиса нужен центр. Кто в Чертаново потащится?» — мысленно оправдывал себя генерал. За размышлениями он не заметил, как дошагал до дубовой двери с медной ручкой. Небольшая солидная вывеска золотыми буквами сообщала, что здесь находится «Частное сыскное бюро подполковника милиции Петра Ерожина».
Замок открывался кодовой карточкой. Таких карточек Иван Григорьевич заказал семь — себе, Ерожину, Глебу и Наде. Остальные припрятал на всякий случай, про запас.
Для посетителей имелся мегафон с кнопкой.
Генерал рассудил, что охрану нанимать дорого. Надо обходиться техническими средствами. Желание супруги подполковника работать с мужем Иван Григорьевич одобрял. Пока Петр лечился в больнице, генерал с молодой женщиной успел подружиться и сделать вывод, что мадам Ерожина не только красива, но и сообразительна.
Войдя в офис, Иван Григорьевич отключил сигнализацию и хотел снять дубленку, но зазвонил телефон. Генерал взглянул на часы.
Стрелки показывали без десяти восемь. Грыжин побежал к телефону.
— Это офис Ерожина? — спросили в трубке.
— Так точно. А кто нужен? — поинтересовался генерал, стягивая с себя полушубок.
— Это вы, Иван Григорьевич? Бобров беспокоит. — Генерал узнал голос полковника с Петровки.
— Тебе тоже не спится, Никита Васильевич? — Грыжин уселся в директорское кресло и обтер лоб платком. В офисе было тепло.
— Где Ерожин? Звоню домой, никто не подходит. — Никита Васильевич Бобров был раздосадован.