Легкий щелчок у левого виска – и в голове словно что-то загорелось. Боль стрелой пронзила все тело. А потом – внезапное ощущение свободы и яркий всепоглощающий свет… Время и пространство перестали существовать, боль обратилась в тепло – мягкое, обволакивающее, как летний дождь. Сердце перестало биться.
Гектор все еще был в спальне, но где-то наверху, в то время как его тело лежало на полиэтиленовой пленке. Стрелявшие подняли автоматы, и он увидел их черные дула. При этом и люди, и автоматы, и все, что стояло в спальне, виделось ему чем-то ненастоящим, почти прозрачным. Всего этого как будто не было…
Ничего не было, кроме вечности.
63Стокгольм
За панорамным окном сгущались сумерки. София провожала глазами идущий на посадку самолет.
Звонил Михаил. Сообщил, что Альберт возвращается домой и что с ним всё в порядке.
– Гектор занял его место, – объяснил Асмаров.
Софии потребовалось несколько секунд, чтобы это осознать.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она.
– То, что сказал. Он отправился к Ханке вместо Альберта.
Это было слишком невероятно.
– Я остаюсь здесь, – решила Бринкман.
Михаил пожелал ей удачи и положил трубку.
Вот шасси коснулись взлетно-посадочной полосы. София направилась через зал к терминалам. Она боролась с переполнявшей ее радостью, не хотела давать волю чувствам, прежде чем увидит сына, коснется его рукой.
Двери терминала открывались и закрывались. Бизнесмены, одинокие молодые люди, семьи с детьми… Мимо Бринкман прошла пожилая пара. Медсестра отвернулась, будучи не в силах следить за людским потоком. Одни высматривали кого-то в толпе встречающих, другие, не оборачиваясь, шли дальше.
Наконец появился он – выехал в инвалидном кресле в зал прибытия. София увидела его раньше, чем он ее, и все не решалась подойти, словно не верила своим глазам. Она пыталась угадать его настроение. Альберт мало изменился с тех пор, как они расстались в Праге, разве что выглядел подавленным. Взгляд его напряженно скользил по залу, будто высматривал опасность. Или выслеживал кого-то.
Увидев Софию, он попытался улыбнуться – получилось плохо.
Потом они долго обнимались. Наконец юноша отстранился от матери.
– Ну хватит, – улыбнулся он. – А где остальные?
Но женщина продолжала гладить его по лбу и по волосам, не желая жертвовать и малой толикой своего счастья. И в то же время замечала, что чем меньше у нее остается оснований для беспокойства, тем больше она нервничает. Словно сама не может справиться с собственной свободой. София не знала, что ей с собой делать. Как остановиться, как убрать наконец руки с головы сына.
– Лотара Йенс отвез к себе на квартиру, – сказала она.
– А Майлз и Санна?
– Они здесь. Санна в больнице, Майлза выписали. Оба чувствуют себя хорошо.
Альберт растерялся, как будто не мог решить, как сформулировать следующий вопрос.
– Гектор мертв, – сказал он вместо этого.
София кивнула.
– Лотар знает? – уточнил молодой человек.
– Да, – шепотом ответила она.
– Что он делает?
– Он не хотел ни с кем общаться.
– А потом?
– Потом оправился. Попытался сделать это, во всяком случае.
– Как он сейчас?
– Совершенно потерян. Как будто не знает, как себя вести.
– То есть Гектор пожертвовал собой?
София посмотрела на сына. За его словами чувствовалось глубокое отчаяние.
– Да, – тихо ответила она. – Думаю, все обстоит именно так.
– Ради кого или чего?
– Ради Лотара… меня, тебя… ради себя самого…
Юноша опустил глаза. Замолчал.
– Что с тобой, Альберт? – испугалась его мать.
– Не знаю.
Он смотрел в пустоту. Трудно было истолковать этот взгляд. Время шло. Альберт быстро оглядел зал ожидания – или нет, ситуацию, в которой оказался. Свою жизнь…
– То есть мы вернулись домой? – Он вопросительно посмотрел на Софию.
– Да, мы дома, – тихо ответила она после паузы.
Альберт вздохнул и прошептал: «О’кей».
Мать покатила его кресло через зал.
– Он выглядел счастливым, Гектор, – заметил юноша. – Когда занял мое место.
София катила кресло к выходу. В глазах у нее стояли слезы.
Бринкман открыла глаза и посмотрела в белый потолок. Она лежала на широкой кровати – большие пышные подушки, белье из египетского хлопка… Чувство у нее было такое, словно она очнулась от обморока. Хотя София всего-то позволила себе уснуть, после того как они пришли в квартиру Йенса вчера вечером. Но ей ничего не снилось. Она впала в забытье, тяжелое и долгое. А сейчас за окнами – новый день.
Верхняя половина зарешеченного окна была открыта.
Внизу хлопнула входная дверь. Вспорхнули голуби. Они ворковали где-то возле окна и вдруг захлопали крыльями, улетели.
София поставила ноги на ковер. Он был мягким, красивым и покрывал весь пол. Потом женщина встала и надела халат, который висел в шкафу на вешалке.
Лотар и Йенс за кухонным столом занимались какими-то бумагами.
Бринкман подошла к ним и взяла Тидеманна за руку.
– Чем это вы тут занимаетесь?
– Заполняем документы, – ответил Валь. – Лотара берут в немецкую школу на Карлавеген.
София встретила взгляд юноши. Он улыбался. Старался выглядеть оптимистом, как и всегда.
– Что скажешь, Лотар? – спросила медсестра.
– Все хорошо, – ответил сын Гектора.
– И это только начало.
– Мы только что сварили кофе, – сказал Йенс, проставляя «галочки» в анкете.
Бринкман направилась к кофейнику на столике возле мойки.
– Где Альберт? – спросила она.
– В городе, – ответил Йенс.
Альберт ехал в инвалидном кресле в сторону Хюмлегордена. Притормозив, он свернул под дерево. Здесь было красиво и тихо. Механизм в кресле тикал, как часы.
На Стюреплан толпился народ. Молодой человек направился к Страндвегену и Нюбрувикену и купил воды. Сияло солнце, высоко в синем небе кричали чайки. Он остановился на набережной. У причала стояла яхта – старая, не меньше сотни лет, но изящная, вся устремленная в высоту. На флагштоке развевался шведский флаг.
Бринкман выудил из кармана мобильный и задумался. Спросил себя, почему никак не может решиться набрать этот номер, и сразу нашел тысячу оправданий. Но он слишком хорошо знал, что за ними стоит – его трусость. Внутренний голос, который он меньше всего хотел слышать.
Парень сделал глубокий вздох и позвонил. Анна ответила почти сразу.
– Это Альберт, – представился он.
Девушка долго молчала, прежде чем задать первый вопрос:
– Где ты был?
– Далеко, – ответил Бринкман.
– Почему не давал о себе знать?
– Я не мог.
– И где ты сейчас?
– В городе.
Снова нависла пауза.
– Хочешь встретиться? – предложил юноша.
Секунды тикали. Альберт уже жалел, что предложил это вот так, в лоб.
Наконец в трубке послышался голос:
– Конечно, хочу.
64Брэдфорд – Стокгольм
Перелет до Лондона был тяжелым.
Эдди Боман и Майлз Ингмарссон, оба бледные, с провалившимися глазами, сидели рядом и смотрели перед собой.
В Хитроу они взяли напрокат машину. Эдди сел за руль. Четыре часа ехали по М1 в северном направлении.
Брэдфорд оказался дырой. Центр некогда рухнувшей, да так и не оправившейся текстильной промышленности, призрак ушедшей эпохи. Кирпичные дома, убожество, безнадега…
Тем не менее им удалось выйти на русского по имени Саша. С его гладкого, как у младенца, лица не сходила счастливая улыбка. Удивленные Майлз и Эдди выслушали историю о том, как однажды Саша выследил Томми Янссона и потом уже не терял его из вида.
– Где он? – нетерпеливо спросил Ингмарссон.
– Его дом внизу, возле площади.
Майлз записал на бумажке адрес.
– Помощь нужна? – спросил Саша.
Они покачали головами.
Сегодня было просто непереносимо, даже в сравнении со вчерашним. Провалы в памяти, похоже, усугубились. Вся жизнь – черная дыра, сплошное похмелье.
День шел за днем. Томми просыпался поздно, беспокойный и усталый одновременно. Он сразу включал компьютер и читал газеты, высматривая что-нибудь о Майлзе, Эдди или Софии. Потом, как мог, убивал время. Отправлялся в индийский ресторан с люминесцентными трубками на потолке. А позже сквозь морось и пробки пробирался к пабу, где имел обыкновение напиваться до бесчувствия. На днях он попытался развлечься с одной тамошней шлюхой – вышло одно расстройство.
Сейчас Янссон сидел на площади под деревом. Солнце припекало. На соседней скамейке двое идиотов из Пакистана играли в шахматы.
На Томми были летние штаны до колен. Футболка с надписью «Party in the Pacific» натянулась у него на животе. Он накупил много футболок – с логотипами Даунтаунского колледжа и Гавайского университета. Выбирал самые дешевые, чтобы сэкономить на шлюх и выпивку.
Он огляделся – ничто не предвещало опасности. В лучшие годы в подобной ситуации Томми предался бы эротическим фантазиям. Сидел бы, смотрел на женщин и представлял, как берет их в разных позах, преимущественно сзади. Но те времена остались далеко позади.
Пакистанцы повернулись к нему и стали взахлеб рассказывать об американце, выдумавшем в шестидесятые годы какой-то шахматный прием. Янссон пялился на них, ничего не понимая. Эти двое улыбались: думали, он такой же чокнутый на почве шахмат, как и они. Но Томми таким не был и поэтому не улыбнулся в ответ. Он встал и пошел домой. Свернул с площади в знакомый квартал – рабочее гетто, застроенное двух– и трехэтажными домами.
Вот и его «двушка», в доме за автомастерской, где никогда не выключают стереомагнитофон. Нервный джаз семидесятых – музыка, под которую с некоторых пор проходит жизнь Янссона. На кухне фотографии Моники и девочек. Томми открыл холодильник и достал упаковку пива. Шесть банок. Время от времени звуки джаза перебивал пневматический гайковерт, которым откручивали или закручивали колесные болты.