– Никак нет! – синхронно проорали мы с Ерёмой.
– Ну, тогда по машинам, соколы мои! – Рукавишников встал и по-отечески обнял обоих. – И смотрите там у меня: не геройствуйте без необходимости, под пули не подставляйтесь! Врагов много, а вас, красавцев и умниц, у меня всего-то пара десятков! Войнушек на нашем веку будет ещё много!
Глава 2. Рассказывает прапорщик лейб-гвардии бронекавалерийского Лихославльского полка Алексей Пешков[83]
(Отрывки из романа Алексея Пешкова «Отец»)[84]
Рёв моторов далеко разносился по окрестностям, распугивая лесную живность. Вот рыжей молнией по стволу дерева мелькнула белка. Пугливые пятнистые олени унеслись в чащу. А на грунтовой дороге показались хищники – стальные, четырёхколёсные, с наклонной броней. Из башен торчали смертоносные жала крупнокалиберных пулемётов. Никаких опознавательных, кроме тактических номеров, на пятнисто-зелёном камуфляже не было. Но и без этого понятно, что броневики – русские. Других на всей земле не найти – не сообразил ещё никто такие машины делать, кроме Александра Михайловича Рукавишникова.
Новые бронеавтомобили «Медведь» относились к усовершенствованному варианту той легендарной модели, которая впервые приняла участие в подавлении мятежа недоброй памяти Узурпатора, великого князя Владимира Романова. С одного из тех броневиков коронованный император Самодержец Всероссийский Николай II принял покаяние «заблудших душ», «отщепенцев» на Марсовом поле в Санкт-Петербурге после победного завершения короткой, но кровавой междоусобицы.
Но на сей раз всё же это были не обычные броневики, а модернизированные. После памятной засады под Лихославлем, когда два увязших в болоте «Медведя» были расстреляны из крупнокалиберных пулемётов, «Стальной король» светлейший граф Александр Рукавишников внедрил правило советских, как он говорил, танкостроителей: боевая машина должна выдерживать обстрел из своего же вооружения.
Граф Рукавишников, о котором веду я своё повествование, не без основания гениален. Причём настолько, что во многих моментах окружающие даже и не разумеют, о чём он ведет речь. Взять хотя бы это чудное слово: «советский». Понятное дело, что происходит оно от слова «советоваться». Но кто такой «советский» не знал даже командир нашего артиллерийского самоходного дивизиона штабс-капитан Александр Ильич Ульянов.
Тем не менее граф Рукавишников сказал, а инженеры Стальграда исполнили. Теперь новые «Медведи» имели круговую бронезащиту от 10,67-миллиметровых пуль башенных пулемётов «Единорог». Прогрессивным был и цельносварной корпус с уголками-накладками на стыках. Рациональные углы наклона также снижали вероятность пробития за счет рикошета. Конечно, и масса и габариты возросли, но за счёт более мощного мотора, задних сдвоенных колёс и полного привода подвижность броневика осталась на достаточно высоком уровне. Вы спросите: а почему обычный прапорщик так хорошо разбирается в технологии производства боевых машин? Так я как раз в механическом цеху Стальграда свою трудовую деятельность и начал! Это уж после я сначала в добровольную Стальградскую народную дружину вступил, где меня стрелять выучили, а после в полк записался.
В разведывательной механизированной роте – четыре взвода по четыре «Медведя» и столько же могучих, а иначе и не скажешь, шестиколёсных бронетранспортёров «Вепрь». Штатные пулемёты у них полегче – «Бердыши» вместо «Единорогов», но зато за бронированными наклонными бортами сидят пехотинцы, поголовно вооруженные самозарядными карабинами Засечного. А это, почитай, те же «Бердыши», только облегчённые.
Сильнее «Медведей» и «Вепрей» только самоходки, точнее – самоходные артиллерийские орудия – САУ «Песец». Трёхосные тяжёлые броневики с пушками в скошенных плоских башнях внушают даже не уважение, а благоговейный трепет. Никто и никогда ещё в мировой истории не ставил на такое подвижное шасси артиллерийские орудия! Пушки у них – мощные трёхдюймовые, а снаряды – самые разные: осколочно-фугасные, шрапнельные и самые страшные – зажигательные. Видывал я, как на полигоне от специально выстроенной деревеньки одни головешки остались. Стволы орудий, хоть и выглядят короткими, дают гарантированное поражение любой цели на дистанции до трёх километров! К тому же каждая самоходка имеет в лобовом листе пулемёт для ближнего боя в шаровой установке. Силища огромная!
Светлейший граф Рукавишников, наверное, в шутку, называет САУ «Песец» колесным «танком». Зачем обзывать боевые машины бочками, точней на аглицкий манер – резервуарами, я так ума и не приложу… Ну да, Александру Михалычу виднее!
Командует всем этим бронированным великолепием штабс-капитан Александр Ильич Ульянов, бывший секретарь-референт графа Рукавишникова. Они вместе с Еремеем Засечным были верными соратниками основателя легендарного Стальграда. Как-то раз Александр Ильич в разговоре на привале признался мне, что даже и не думал о карьере военного – родился в интеллигентной учительской семье. В отрочестве был скромным и тихим, а в юности начал мечтать о счастье народном. Позже даже в кружок социалистов-революционеров угораздило попасть. Кем бы он стал, если бы не случайная встреча в вагоне поезда со «стальным королем»? Наверняка бы уже Транссиб в кандалах строил. Аккурат после подавления мятежа узурпатора бывший (к счастью!) революционер Саша явился в университет для сдачи экстерном экзаменов. И не просто так явился, а в мундире подпоручика гвардейского полка с крестом Святого Георгия на груди. Бывшие, опять же, соратники по революционному кружку решили побить «пса кровавого режима»… Всемером… Так боевой офицер Александр Ульянов так их отделал, что трое юных «карбонариев» в больничку угодили с переломами рук и ног.
Да, разоткровенничался тогда штабс-капитан, много мне разных интересных историй рассказал. Видимо, знал уже, что я литературным творчеством балуюсь, и нашёл во мне родственную душу. Помня заветы фельдмаршала Александра Суворова, Ульянов всегда ел из солдатского котла, наравне со всеми. Впрочем, в лейб-гвардии бронекавалерийском Лихославльском полку светлейшего графа Рукавишникова так было заведено с самого начала.
А кем бы был я сам – прапорщик Алексей Пешков, командир первого взвода разведроты лейб-гвардии бронекавалерийского полка? Так бы и мыкался «в людях» как и привык с двенадцати лет: «принеси-подай, иди на хер, не мешай…» От такой серости и беспросветности волком взвоешь! Тем более, умудрялся я подмечать все несуразности русского мещанского быта и тяготился этой грязной серостью.
Всё переменилось, когда Алеша – ваш покорный слуга, попал в Стальград. Вот оно – реальное воплощение грёз социалистов о городе будущего! И отнюдь не утопия. Рабочий день по десять часов, профсоюзы, которые труд простых рабочих защищают, заработки втрое-вчетверо выше супротив остальных по России! Условия жизни, если и не барские (а нам того и не надо!), но все ж позволяющие сказать: «Человек – это звучит гордо!».
Причём, я так кумекаю: гордо не потому, что окромя человека на дне нашей жизни – в различного рода трущобах и ночлежных домах более ничего хорошего и нет вовсе. А оттого гордым чает себя человек, что он сам свой судьбе хозяин.
Раньше-то как было: каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы. В холодном сумраке они шли по немощёной улице к высоким каменным клеткам фабрики, она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая грязную дорогу десятками жирных квадратных глаз. Грязь чмокала под ногами. Раздавались хриплые голоса, грубая ругань зло рвала воздух, а навстречу людям плыли иные звуки – тяжёлая возня машин, ворчание пара. Угрюмо маячили высокие чёрные трубы, поднимаясь над слободкой, как толстые палки. Вечером, когда садилось солнце и на стёклах домов устало блестели его красные лучи, – фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопчённые, с чёрными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными глазами. Теперь в их голосах звучало оживление и даже радость – на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых. День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал ещё шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и – был доволен…[85]
А у нас, в Стальграде, всё по-другому. В цехах – светло и просторно, работает мощная вентиляция. После смены – извольте, горячий душ и мыло выдают без счёта. Рабочая спецовка – каждый день чистая выдаётся, отглаженная, хрустящая. Переоделся в раздевалке – и как барин, в шерстяных полосатых панталонах, плисовой рубахе и коверкотовом пиджаке идешь пропустить с устатку пару кружек пива в уютный местный кабачок. Денег здесь, на территории Стальграда, и не спрашивают – всё за счет отца родного. Главное – с хмельным не перебарщивать, ну так за этим твои собственные товарищи присмотрят. А если вдруг кто-то буянить вздумает (а таких случаев уже года два, почитай, не было!), то его вмиг стальградские дружинники утихомирят. В городке вообще полный порядок и благолепие – рабочие даже плеваться на мостовую стесняются – такая везде чистота.
Ну а после кабака, кто куда отправляется – можно сразу домой, в общежитие, где комнатки всего на четыре койки (а у семейных свои отдельные квартирки!), можно в синематограф или библиотеку. Кто-то в вечернюю школу ходит, образование повышает, кто-то в профессиональное училище, чтобы квалификацию повысить. Лично я любил на курсы рукопашного боя ходить, что при штабе Добровольной стальградской дружины организовали. Ох, помню, гонял нас там мой нынешний ротный командир, а тогда простой работяга – Еремей Засечный.