– Если я и сдохну, то только вслед за тобой…
– Обожаю эту человеческую самонадеянность.
Константин заулыбался окровавленными губами:
– Ты ни хрена не чувствуешь, ублюдок. Ни ко мне, ни к людям. Ни к ней. Зачем она тебе? Разве у нее есть будущее рядом с таким, как ты?
– А рядом с таким, как ты? – чужак вздернул голову Сурова за волосы: – Ты все еще жив только из-за нее. Ты был создан для того, чтобы защищать и беречь, но облажался.
Эти слова произвели на Константина должное впечатление. Он прошипел настойчиво:
– Для чего она тебе?
– Она – мои рамки и границы. Но, вместе с тем, она – целый мир. Мой мир.
Глаза Константина широко распахнулись. Он просто не мог поверить.
– Ты любишь ее? – выдохнул он, снедаемый внутренними противоречиями. – Ты, черт побери, влюбился.
Чужак усмехнулся.
– Ты слишком тупой, чтобы понять. Любовь – всего лишь слово, которым ты прикрываешь свое желание обладать ей. Она для меня – сама суть жизни. Она – все. Время, проведенное с ней, стоило такого исхода.
– Какой сентиментальный пришелец… Какого исхода, черт побери?
– Подумай немного, идиот.
– Погоди… блядь… – борясь за каждую порцию кислорода, прерывисто прохрипел Константин, – почему не прикончишь меня?
– Меня волнует только ее жизнь. Я хочу, чтобы она жила.
– Какой романтик… – из горла Сурова выбилась кровь и струйками потекла по подбородку.
– Рад, что ты оценил, – чужак с наслаждением примостил свой ботинок на его горло. – Скажи еще что-нибудь настолько же веселое.
Дергая кадыком в тщетной попытке дышать, Суров выпалил:
– Засунь свое благородство в свою инопланетную задницу, уебок! Весело?
Кажется, шутка чужаку понравилась, потому что давление на гортань он ослабил.
– Я повеселюсь, когда ты трезво взглянешь на то, что осталось от твоего мира. Еще пара дней и ваша популяция никогда не восстановится. Вы понесли катастрофические потери, и я говорю не только о численности. Но я дам тебе шанс. Ты хотел этот шанс, верно? Пара сотен лет – этого тебе будет достаточно?
Суров повел зрачками в сторону этого урода, не веря собственным ушам. Неужели чужак говорит о возможности выжить?
Константин хотел ответить, но чужак резко надавил на его горло.
– Не торопись, обдумай, – процедил он, взирая на дрожащего от адской боли подполковника, – такие решения не стоит принимать сгоряча.
Суров вдруг осознал – чужак может снова и снова калечить его, пока не вобьет в его голову какую-то истину.
– Ты посягнул на то, что тебе не принадлежит, – произнес он, поглядывая на Константина бездушными глазами, – но теперь в тебе должно быть больше понимания. Между нами есть связь. Я знаю о тебе все. И ты мне не сильно нравишься.
– Пошел… ты…
– Это не тот ответ, на который я рассчитывал.
– Даешь мне шанс? Что-то ты не торопился сделать этого раньше!
– Раньше ты тоже не торопился стать мной, придурок. И я никогда не был жертвенен. Это дается мне нелегко.
– О чем ты, твою мать?
Чужак убрал ногу, и Суров приподнялся на локтях, а затем перевернулся, пытаясь встать, но ударом был снова отброшен на спину.
– Отдохни немного, – произнес Тай, пока Константин шипел ругательства, – мой асвахор остановит ратхату. Ненадолго – несколько сотен лет. Но этого вполне достаточно, чтобы ты смог нести знание среди людей.
– Асвахор?
– Поднапрягись, придурок.
Суров снова выругался.
– Научись разговаривать нормально, инопланетная задница. Я не должен понимать еще и твои намеки!
– Моей сути будет достаточно, чтобы дать вам фору.
Константин некоторое время напряженно смотрел в небо, опасаясь, что понял чужака превратно, пока не переспросил:
– Ты что, хочешь пожертвовать собственной жизнью?
– Ты делаешь потрясающие успехи.
Суров рассмеялся, но в следующую секунду стал серьезен. Эля даже сейчас, в отличие от всех ученых мира, спасает эту планету гораздо лучше. Именно она – та ценности, ради которой чужак предает даже собственную природу. Он не идет на компромиссы, он просто прокладывает собственный путь.
– Ты и в самом деле сдохнешь?
Чужак некоторое время просто стоял над ним, глядя сверху вниз.
– В самом деле.
– Вернешься к Халару?
– Нет. Буду вечно гореть в аду тебе на радость. Ты это хотел услышать?
– Да ты гребанный шутник, – недовольно пробурчал Константин.
Неприятно-новое чувство всколыхнулось в его душе. Нет, вовсе не злорадство. И не торжество. Иррационально, он почувствовал к этому существу уважение. А еще что-то смежное с осознанием сакральной важности этого поступка.
– Этой ночью мы заберем всех, у кого есть метка, – произнес чужак. – Это неизменно. Они погибнут. Но ни одна женщина не получит новый скихр.
Суров поморщился, но не стал спорить. Пожалуй, выторговать условия получше уже не получится.
– А Эля?
Над его головой раздавались лишь размеренные шаги чужака.
Звезды все так же сверкали в темной глубине космоса.
– Ты ей скажешь? – спросил Суров. – Или просто испаришься, сказав, что вышел за хлебом?
– Это не должно тебя волновать.
Суров впервые не хотел отвечать ни язвительной репликой, ни оскорблением. Подполковник не был настолько наивен, чтобы верить в искупление, но именно в этот момент он верил в это больше всего. Если существует искупление для чужака, то и ему оно тоже может быть доступно.
– Ты будешь жить очень долго, – вдруг бросил чужак, не поворачиваясь. – Поверь мне, это не так весело, как ты думаешь.
– Я позабочусь о ней.
Тай повернул голову.
– Тебе предстоит гораздо больше. Позаботься обо всем человечестве, – и в следующую секунду он растворился во мраке.
***
Сон отступил внезапно, и я почувствовала адский холод, будто солнце, которое грело меня, вдруг погасло. Наверняка, оно взорвалось, сдвигая пласты мироздания, и миллиарды осколков хлынули во все стороны, уничтожая все на своем пути.
Резко согнувшись в ворохе одеял, в которые Тай завернул меня, я почувствовала пустоту внутри. Боль разлилась по телу волной, с губ сорвалось: «Тай…»
Пообещай мне, Эля, что будешь счастливой для меня.
– Тай!
Что это?
Спустив на пол ноги, я задрожала всем телом.
Сквозь закрытые портьеры пробивался слабый отблеск приближающегося рассвета. Неужели Тай не разбудил меня?
Завернувшись в одеяло, я сделала несколько шагов к графину с водой, стоящем рядом на тумбе.
Что за сон мне приснился? Почему я чувствую себя чудовищно одинокой?
Щелк.
Я обернулась, вглядываясь в шлейф белого хлопка, тянущегося за мной. Медленно осев на колени, я запустила руку в складки одеяла и достала четки. Черные бусины сверкнули в моих руках – холод дерева обжег мне пальцы. Выронив эту вещь – символ моего горя – я плюхнулась на пол.
Прощай.
Ласковый поцелуй в волосах, запах его тела, тепло его подвески у меня на груди, жар ночи, проведенной с ним – это все, что он мне оставил.
Пальцы дрожат. Я едва сознаю – мысль молниеносна, она рождается в голове быстрее, чем приходит осознание.
– Тай? – зову я, не желая верить. – Любимый, пожалуйста! Тай!
Моя любовь так огромна, что не умещается в груди. Она рвется из меня криком, и я теряю контроль:
– Тай!
Ночь еще не ушла – он услышит.
Стискиваю одеяло пальцами. Мои щеки мокрые от слез. Они оседают горькой солью на моих губах, падают с подбородка, разбиваясь насмерть.
– Пожалуйста… пожалуйста… – шепчу дрожащими губами: – Тайгет Касар! Тайгет!
Пустота необъятна, словно космос. Мое сердце рвется на части – как же больно!
– Забери меня, пожалуйста, – умоляю, понимая, что он не придет. – Забери меня, Тай.
Он больше никогда не вернется ко мне.
– Лжец! – рычу сквозь зубы, – ты сказал, что услышишь!
Я судорожно нащупала четки и сжала их в кулаке. Который сегодня день? Который день, черт…
Десять бусин – десять ночей с тобой.
Я готова умереть вместе с ним. Я готова отправиться за ним сквозь боль и смерть хоть в самое адское пекло.
«Что значит асвахор?»
«Обещание, клятва, жертва».
– Мы придумаем что-нибудь другое, Тай… – шепчу я, – обещаю, любимый, мы придумаем что-нибудь.
«Неужели ты подумала, что умрешь без моего разрешения?»
Он сделал это для меня. Теперь вся его жизнь – моя. Он – мой.
Всегда в моем сердце – только он.
Зачем мне эта жертва, если он никогда не вернется ко мне?
«Ты любишь меня, Тай? Знаю – обожаешь.
«Не говори ерунды».
Я плачу так горько, потому что только сейчас сознаю в полной мере, что он любил. Он любил меня очень сильно. И отголоски этой любви, ее сияние, все еще способны согреть меня.
Эпилог
Взглянув на часы, Константин просто дожидался рассвета, стоя у машины и наблюдая за домом, где находилась Эля. Он не знал, когда именно это случилось – когда именно умер чужак – но отчего-то внутри него было слишком тихо, будто некая всемогущая сила, наполняющая его, покорно уснула. А, возможно, это просто влияние нового дня. Рассвет обещал быть прекрасным. Уже сейчас осеннее стальное небо горело алым, как крыло голубки.
Довольно странно сознавать, что жизнь, несмотря на то, что вселенское зло почти поглотило этот мир, шла своим чередом. Люди просто должны вспомнить то, что забыли. Из мрака их сердец должен проступить долгожданный свет.
Константин вдруг сполз по дверце, опускаясь на корточки, и запустил руки в волосы.
Ну какого хрена чертов чужак оставил ему самое сложное?
Неужели он должен утешать Элю, потому что единственный мужчина, которого она любит и ждет каждую ночь, больше не придет к ней?
Да проще сдохнуть, чем видеть ее слезы.
Впрочем, может, она отнесется к этому по-философски. Да и вообще, у кого из людей не было первой болезненной любви, запомнившейся до конца жизни? Это же просто классика.