Фигул покачал головой:
— Нельзя. Если они его поймают, то заставят говорить. А потом казнят.
Оптион умолк и оглянулся на легионера, который сидел на камне возле речушки и поглаживал вывихнутую лодыжку. С этого самого камня, мокрого и скользкого из-за дождя, он некоторое время назад и упал. Один неверный, слишком поспешный шаг, и вконец вымотанный солдат полетел на землю, получив тяжелейший вывих, такой, что, попытавшись встать и перенести вес на поврежденную ногу, заорал от боли. Стало ясно, что идти дальше он не сможет. Рассвет застал их, по прикидкам Катона, чуть дальше чем в восьми милях от лагеря, а стало быть, до кромки болот оставалось еще миль шесть. Не приходилось сомневаться, что легат вышлет конницу на их поиски, как только будет достаточно светло, чтобы видеть следы. Чтобы улучшить шансы на спасение, следовало припустить бегом, а раненый и ковылять-то не мог. А понести его означало существенно замедлить движение и подвергнуть дополнительному риску жизни всех остальных.
Катон впился в оптиона взглядом:
— Мы не можем взять его с собой. Не можем себе этого позволить. Теперь ему самому придется позаботиться о себе, понимаешь?
— Это неправильно, командир, — ответил Фигул. — Я не стану соучастником в его смерти.
— Он так и так был мертв. Вы с Макроном просто добавили ему несколько часов жизни. Я принял решение, оптион. И больше мои приказы не обсуждать!
Несколько мгновений Фигул молча смотрел ему в глаза, а потом сказал:
— Приказы? Командир, но ведь мы больше не солдаты. Мы дезертиры. С чего ты вообще взял, что я стану повиноваться…
— Заткни глотку! — оборвал его Катон. — Ты, оптион, будешь делать то, что я скажу. Что бы ни случилось, я здесь старший по званию командир. Не забывай об этом, или я убью тебя на месте.
Фигул уставился на него в изумлении, потом кивнул:
— Да, командир. Так точно.
Только теперь Катон осознал, что сердце его бешено колотится, а кулаки сжаты, и подумал, что, наверное, выглядит дурак дураком. Изнурение вкупе со страхом, что его изловят, возвратят в лагерь и предадут казни, вконец истрепало нервы. Но если он хочет пережить это суровое испытание сам и помочь своим бойцам, необходимо быть сильным. В его сознании уже наполовину оформился план, правда чересчур амбициозный и оптимистичный. Но когда человек цепляется за жизнь, словно взбираясь по отвесному склону, впору ухватиться за любую, пусть самую невероятную возможность спасения. Впрочем, стоит ли мечтать о том, что божественная десница чудесным образом укроет их от опасности? Катон едва не рассмеялся над самим собой. Искушение было почти непреодолимым, но он знал, что здесь таится опасность истерики, которая парализует и погубит их всех, стоит ей поддаться. Потерев глаза, Катон сжал плечо своего оптиона:
— Прости, Фигул. Я обязан тебе жизнью — тебе и Макрону. Мы все вам обязаны. Жаль, что ты оказался втянутым во все это, ты заслуживаешь лучшего.
— Да ладно, командир, все нормально. Я же понимаю. — Фигул слегка улыбнулся. — Признаться, мне действительно трудно прийти к согласию с самим собой. Знай я заранее, что будет вот так… Ну и что нам с ним делать?
— Мы его оставим. Он уже покойник, ты сам это знаешь. Нам только нужно быть уверенными, что он погибнет, сражаясь, и в любом случае не будет захвачен живым. — Катон выпрямился и откашлялся. — Веди людей дальше. А я переговорю с ним и вас догоню.
— Переговоришь? — с подозрением спросил Фигул. — Только переговоришь?
— Ты мне не веришь?
— Верить центуриону? После того, как мы оказались в такой ситуации? Не испытывай судьбу, командир.
Катон улыбнулся:
— Я испытываю ее с того самого дня, как поступил на службу. И до сих пор фортуна мне не изменяла.
— Все когда-то случается впервые, командир.
— Может быть. Ну давай, уводи людей. И двигайтесь в темпе.
Фигул кивнул:
— Направление прежнее?
Катон на миг задумался, оглядывая окрестности:
— Нет. Поворачивай на юг, вон к тому кряжу. А когда переберетесь через него и окажетесь вне зоны видимости с равнины, возвращайся к первоначальному направлению. Что, как, зачем — это я потом объясню. Двигай!
Оптион направился к усталым беглецам, устроившимся в высокой траве возле ручья, а Катон подошел к пострадавшему солдату.
— Ты ведь из центурии Туллия, да?
Легионер поднял глаза. У него было обветренное лицо, дубленая кожа, обрамленная редеющими седыми кудряшками. Катону подумалось, что этому бойцу оставалось всего несколько лет до отставки с полной выслугой. Судьба жестоко посмеялась над ветераном, выбрав его для казни.
— Так точно, командир. Вибий Поллий. — Солдат отсалютовал Катону и бросил взгляд на товарищей, уже поднимавшихся с травы. — Ты собираешься меня оставить, ведь так?
Катон медленно кивнул:
— Прости. Мы не можем позволить себе сбавить темп. Будь какой-то другой выход…
— Но его ведь нет. Все понятно. Я не в обиде.
Катон присел на ближайший валун, горделиво возвышавшийся над быстрой речушкой.
— Послушай меня, Поллий. Пока мы не замечали никаких признаков погони. Если ты заляжешь где-нибудь на земле и попытаешься вправить лодыжку, то, может быть, позже нас и найдешь. У тебя вид человека, который мог бы мне пригодиться. Постарайся найти укрытие и не высовывайся, пока не заживет нога. Мы пойдем на юго-запад.
— Но ведь мы собирались скрыться в болотах, командир.
Катон покачал головой:
— Нет. Это небезопасно. Если мы попадем в руки приспешников Каратака, они заставят нас мечтать о смерти как об избавлении.
Оба они улыбнулись, после чего Катон продолжил:
— Фигул считает, что наши шансы улучшатся, если мы найдем дамнониан. Вроде бы некоторые из них в родстве с тем племенем в Галлии, из которого происходит он сам. Он немного знает их язык и может попросить их принять нас. Так что, если окажешься среди варваров, назови его имя.
— Непременно, командир. Я все так и сделаю, как только нога заживет.
Поллий хлопнул себя по бедру.
Катон задумчиво кивнул:
— А если не заживет…
— Ну тогда в этом мире мы уже не свидимся. Не беспокойся, командир, живым они меня не возьмут. Даю тебе слово.
— Этого мне вполне достаточно, Поллий.
Катон кивнул, внутренне сгорая от стыда из-за того, что вынужден покинуть несчастного ветерана.
— Просто хочу быть уверенным, что, даже если они тебя схватят, ты и словом не обмолвишься о том, куда мы направились. И о роли Макрона в этой истории.
Поллий вытащил из-за пояса меч:
— Эта штуковина позволит некоторое время держать их на расстоянии. Ну а ежели станет ясно, что мне не отбиться, будь уверен, я сумею использовать ее так, что им не представится возможности заставить меня говорить.
Понимая, что этот человек почти наверняка так или иначе обречен на смерть, Катон постарался, чтобы его последние слова звучали особенно взвешенно и осторожно.
— Защищайся всеми возможными средствами. Но помни: те, кого пошлют за нами вдогонку, — всего лишь солдаты, выполняющие приказ. То, что произошло с нами, не их вина. Ты меня понял?
Поллий кивнул, печально глядя на меч:
— Вот уж никогда не думал, что мне придется обратить его против себя. Мне всегда казалось, что бросаться на меч — это причуда сенаторов и им подобных.
— Может быть, ты возвысишься в этом мире.
— Не с того места, где я сейчас сижу.
— Тоже верно… Ладно, Поллий, мне пора идти. — Катон крепко пожал солдату руку. — Уверен, я тебя еще увижу. Через несколько дней.
— Нет, командир, если я увижу тебя первым.
Катон рассмеялся, потом встал и, не промолвив больше ни слова, припустил за Фигулом и остальными беглецами, успевшими уже отойти на некоторое расстояние. Он оглянулся, когда место, где они переправлялись через речку, уже почти скрылось из вида за невысоким бугром. Поллий кое-как поднялся по берегу повыше и сейчас сидел, вонзив в землю меч между раздвинутыми ногами. Опершись подбородком о руки, лежавшие на рукояти меча, он смотрел им вслед — в ту сторону, куда они удалились. В этот момент Катон понял, что не было надобности пытаться обмануть ветерана. Поллий готов умереть, он был решительно настроен на то, чтобы это случилось прежде, чем он произнесет хоть слово, способное выдать товарищей. Но даже при этом Катон не мог отказаться от мысли о необходимости дополнительной подстраховки. Даже самого благородного человека, исполненного благих намерений, удается порой застать врасплох. Катон видел, как работают пыточных дел мастера Второго легиона, и прекрасно понимал: нужна исключительная стойкость, чтобы не выдать им сведения, которых они добиваются. А Поллий не больше чем человек, чьи дни близятся к закату.
В течение утра дождь постепенно ослабевал, превратившись наконец в мелкую морось, но небо по-прежнему затягивали унылые серые тучи, отказывая беглецам в возможности погреться на солнышке. Катон с Фигулом вели их вперед, чередуя бег с шагом и уводя все дальше к болотам, сулившим наилучшую возможность укрыться от конных разъездов, которые неминуемо пустятся за ними в погоню. Дождь смыл бóльшую часть глины, в которой они измазались ночью, но кожа была заляпана глубоко въевшейся грязью, и всякий раз, как они, вспотев за время пробежки, переходили на шаг, тело пробирала зябкая дрожь. Фляг не было, и утолить жажду можно было лишь из ручья, близ которого остался Поллий, и по мере выматывающего марш-броска Катон чувствовал, как все больше и больше набухает во рту липкий язык. Но, невзирая на усталость, никто не выбывал из колонны. Отстающих не было, поскольку каждый прекрасно знал: оставшегося позади ждет неминуемая смерть. Именно на это Катон и полагался, зная, что страх смерти способен побудить человека двигаться на пределе физических возможностей, когда уже не помогают ни увещевания, ни угрозы, ни побои.
Центурион пытался понять, сколько времени уже прошло, но без солнца на небосводе он мог лишь приблизительно оценить прошедшие часы, исходя из примерной скорости их движения. По его подсчетам, было около полудня, когда они перевалили через невысокую холмистую гряду и увидели, что меньше чем в миле впереди лежит огромная, раскинувшаяся до самого горизонта низина. В тусклом, пробивающемся сквозь облака свете открывалась унылая, мрачная перспектива нескончаемых камышовых зарослей, узких протоков, луж и разбросанных тут и там островков и холмиков, где над густыми зарослями боярышника и дрока изредка поднимались чахлые деревца.