— Не больно-то уютно, — буркнул Фигул.
Прежде чем Катон смог откликнуться, ему пришлось отдышаться.
— Да уж… но ничего лучше у нас нет. Какое-то время придется довольствоваться этим.
— А что потом, командир?
— Потом? — Катон издал горький смешок. — А это «потом», Фигул, скорее всего, не наступит. Мы будем жить одним текущим моментом, под постоянной угрозой быть обнаруженными не одними, так другими, что в равной степени означает смерть… если только мы не добьемся отмены приговора.
— Отмены? — фыркнул Фигул. — Да как это может быть, командир?
— Я сам не уверен, — признал Катон, — поэтому не хочу раньше времени внушать никому надежду, которая может оказаться тщетной. Мне надо еще как следует продумать все детали, тогда я тебе все объясню. А сейчас надо двигаться.
Впереди на склоне дорога раздваивалась: одна тропа шла налево, огибала край болота и быстро пропадала из виду в легком мареве, которое затягивало горизонт, поднимаясь над самыми глубокими топями и провалами между холмами, где еще лежал плотный туман. Правая тропа, менее разбитая и исчерченная колеями, вела прямо в сердце болот.
— Двигаться по правой тропе! — скомандовал Катон, выбежав из колонны и обернувшись к Фигулу. — Веди их дальше. Не останавливаться до тех пор, пока не углубитесь в болота самое меньшее на четверть мили.
— Будет исполнено, командир. А ты куда?
— Вернусь на холм и посмотрю сверху, как дела позади, нет ли погони. Ты вообще поглядывай, когда я появлюсь, а то мне не больно охота заблудиться в болотах.
Фигул улыбнулся:
— До встречи, командир.
Они расстались. Фигул повел вымокших, перепачканных беглецов дальше на запад, где раскинулись негостеприимные топи, а Катон повернул назад, к холмистой гряде, за которую они только что перевалили, хотя сам не очень-то понимал, почему ему вдруг показалось нужным бросить сверху последний взгляд назад. Быть может, им двигала необходимость остановиться и подумать, спланировать следующий шаг. А может, просто требовалось перевести дух и в последний раз посмотреть на остающийся позади мир, прежде чем окончательно окунуться в жизнь, состоящую из скитаний и ужасных лишений. Но каким бы ни был мотив этого поступка, Катон медленно, с тяжелым сердцем, скованным безнадежностью ситуации, поднялся обратно по склону. Что, если никакой надежды на искупление нет? Что, если он весь жалкий остаток своей жизни обречен скрываться в диких пустошах, в ужасе перед возможностью быть обнаруженным и схваченным своими же соотечественниками? Да стоит ли вообще такая жизнь того, чтобы за нее цепляться?
Даже если ему удастся в ближайшем будущем не угодить в руки легионерам или уцелевшим соратникам Каратака, до конца года легионы все равно установят контроль над южной частью острова. Тогда у них появится достаточно времени для поиска и уничтожения последних оплотов тех, кто дерзает противиться Риму. Рано или поздно беглецов найдут, схватят и предадут казни, даже если военные власти с трудом вспомнят, в чем, собственно, состоит их преступление.
Но раз уж ему выпала такая судьба, решил Катон, не лучше ли рискнуть всем и попытаться вновь вернуть расположение командующего Плавта и легата Веспасиана, с тем чтобы приговор был пересмотрен. Альтернатива была такова, что о ней и задумываться-то страшно, и он надеялся, что сумеет внушить это остальным, когда придет время изложить свой план. Ему потребуются добровольцы, а ведь на самом деле они уже не воинское подразделение, в котором он, как командир, обладает безусловным правом отдавать приказы. Сейчас вся его власть основана лишь на вере в способность принимать правильные решения. Вот и Фигул усомнился было в его праве командовать, но у оптиона хватило здравого смысла понять, что кучка беглецов имеет шанс выжить, лишь если кто-то поведет ее за собой, и лучшей кандидатуры на роль вожака, чем Катон, не имелось… во всяком случае, пока.
Катон был столь поглощен размышлениями о будущем, что сам не заметил, как поднялся на гребень холма, и оттуда принялся оглядывать затянутую пеленой мелкого дождя долину, которую они недавно пересекли.
Он сразу увидел кавалерийский заслон примерно из двадцати всадников, скачущих врассыпную. Они придерживались расстояния шагов в пятьдесят друг от друга и находились не далее чем в паре миль, двигаясь по касательной к маршруту, по которому прошли Катон и его команда. Молодой центурион мигом упал на землю, с замиранием сердца следя, не был ли он замечен. Он проклинал себя за беспечность: это ж надо было взять да и подняться на гребне в полный рост. Усталость тут не оправдание, особенно когда от осторожности зависят жизни твоих спутников.
— Дурак! — процедил Катон сквозь зубы. — Проклятый болван!
Однако не было никаких признаков того, что разведчики заметили одинокую фигуру, появившуюся в отдалении на холме. Скорее всего, они просто не смотрели вдаль, а пристально изучали землю перед собой в поисках оставленных беглецами следов. Конница неспешно продвигалась по травянистой равнине и всякий раз, когда на пути попадалась рощица, задерживалась, чтобы ее прочесать. Катон прикинул, что, следуя этим курсом, они проедут довольно далеко от него, и начал понемногу успокаиваться. Он задумался о том, наткнулись ли всадники на Поллия. Поднял ли ветеран меч против своих недавних соратников или, памятуя слова Катона, предпочел обратить оружие против себя? А возможно, ему удалось найти укрытие и преследователи проехали мимо? Катон поймал себя на том, что надеется: бедолагу все-таки поймали, принудили говорить, и он, выложив то, что с умыслом рассказал ему Катон, навел погоню на ложный след.
Во всяком случае, кавалеристы определенно следовали в том направлении. Однако когда ехавший впереди всадник находился примерно в миле от Катона, посредине их растянувшейся линии возникло какое-то замешательство. Один из разведчиков остановился, спрыгнул на землю и замахал руками, подзывая товарищей. Призыв был передан по цепочке в обе стороны, и солдаты, повернув коней, направились к нему, образуя все более разраставшуюся группу. Катон напрягал глаза, пытаясь разглядеть, что именно происходит в долине. Большинство всадников спешились, командиры что-то обсуждали с человеком, остановившим продвижение. О чем речь, Катон, разумеется, понять не мог, зато, присмотревшись, выяснил, что это не разведчики из легиона. Покрой плащей и закинутые за спины кожаные щиты, натянутые на раму, выдавали в них бойцов вспомогательной когорты, а когда он разглядел венчавшую штандарт тускло поблескивающую медвежью голову, кровь застыла у него в жилах.
— Батавы…
Командующий Плавт имел в распоряжении несколько конных когорт, набранных из воинов этого безжалостного германского племени, славившегося безрассудной отвагой. В прошлом году при форсировании реки Мидуэй батавы стяжали себе зловещую репутацию, в приступе кровожадной злобы перебив на месте всех попавших в их руки пленников. Катон с ужасом припомнил, что воинственные германцы не раз проявляли подобную кровожадность: если они настигнут его товарищей, пощады ждать не придется. Между батавами и легионерами существовало напряжение, выходившее далеко за рамки обычного соперничества между подразделениями в большинстве армий, и, когда войска стояли в Камулодунуме, между находившимися в увольнении римлянами и германцами нередко происходили кровавые стычки, в том числе и со смертельным исходом.
Командир патруля выбрался из толпы своих воинов, расправил плечи и, почесывая спину, принялся озирать окрестности. Катон инстинктивно припал к земле за мгновение до того, как взгляд германца обратился к тому самому холму, где он находился. Правда, юноша пытался убедить себя, что бояться ему нечего, поскольку при столь тусклом свете и на таком расстоянии все равно ничего не разглядеть. Тем временем вождь батавов повернулся и замахал руками. Спешившиеся воины быстро вскочили в седла и подтянулись к нему в свободном порядке, ожидая приказа. Вождь тоже вскочил на коня и натянул поводья. По взмаху его руки небольшая колонна всадников тронулась с места, быстро перейдя на равномерную рысь. Секунда ушла у Катона, чтобы осознать, что они скачут почти прямо к нему. Он понятия не имел, заметили ли они лежавшего на земле человека, но, как бы то ни было, батавы правильно определили направление, в котором ушли беглецы.
Катон поспешно сполз вниз по склону, а как только решил, что его уже не смогут увидеть, вскочил, повернулся и со всех ног припустил по дороге, ведущей к болотам. В полумиле перед собой он видел маленькие фигурки товарищей, утопающие в призрачном тумане, который начал затягивать дорогу. Чтобы не споткнуться, он то и дело на бегу смотрел себе под ноги и всякий раз видел в грязи четкие отпечатки сапог легионеров, бежавших впереди. Он с ужасом понимал, что эти следы ведут всадников прямо к ним.
Мало того, что этот проклятый дождь не переставая изводил и без того измученных беглецов, так теперь он коварно вознамерился выдать их батавам. Преследователи неизбежно настигнут свою добычу, а настигнув, расправятся с беглецами без всякой жалости.
Глава 24
Командующий Плавт, сопровождаемый беспокойными взглядами, медленно шел по площадке, где держали осужденных. Собрались не только центурионы Третьей когорты, но и легат Веспасиан, его старшие трибуны, префект лагеря Второго легиона и старшие командиры остальных трех легионов, которые должны были присутствовать на казни, намеченной на это утро. Лишь немногие позволяли себе переговариваться, да и то так тихо, что их голоса едва пробивались сквозь равномерный шум дождя. Остальные, кутаясь в плащи, смотрели на командующего армией с неподвижными лицами. Из-за тепла их тел жир, которым пропитывали ткань плащей для придания водоотталкивающих свойств, испускал запах плесени, всегда казавшийся Веспасиану тошнотворным: он навевал воспоминания о сыромятне, принадлежавшей его дяде в Реате, где дубили шкуры мулов. Веспасиан припомнил и грязный маслянистый смрад, вечно висевший над мастерской, и данную себе клятву ни за что и никогда не заниматься ничем, связанным с животноводством.