С момента начала командования Вторым легионом Веспасиан чувствовал себя на своем месте. Армейская жизнь избавлена от бесконечных интриг, лицемерия и подобострастия, столь характерных для политической жизни столицы. Служа под сенью Орлов, человек по большей части сам определял свою судьбу, и его продвижение в основном зависело от боевых заслуг. Здесь не было места хитроумным заговорам и коварству. Все было просто: перед солдатом ставилась простая и четкая задача, а то, какие действия необходимы для исполнения приказа, определял, исходя из ситуации, сам исполнитель. Конечно, если уж быть до конца честным, то громоздкая машина римской бюрократии не оставляла в покое и армию, так что львиную долю времени любого командира поглощала возня с документами, и времени на отдых у Веспасиана почти не оставалось. Зато даже после нескольких часов сна он всегда поднимался с ощущением того, что жизнь исполнена смысла, поскольку он занят действительно важными делами, которые имеют значение для судеб как его подчиненных, так и самого Рима.
Мысль о том, что Флавия будет довольна, когда ему придет время покинуть легион, порождала у него чувство вины. Жена всегда рассматривала пост легата как неприятную, но необходимую формальность, своего рода испытание, предваряющее назначение мужа на какую-нибудь высокую должность. Неудобства жизни в крепости на Рейне навсегда отвратили ее от армии, и теперь она нетерпеливо ждет его возвращения в фамильном особняке в Риме.
Но ждет не в одиночестве, — мысленно улыбнулся Веспасиан. Компанию ей составляет маленький Тит, хотя, как она тактично замечает в письмах, мальчик доставляет немало хлопот. Это, по мнению Веспасиана, к лучшему, пусть уж она будет полностью занята мальчишкой и не тратит времени ни на что другое.
Вся тихая радость утра истаяла при мысли о неизбежном возвращении в змеиный ров римской политики. Даже здесь, на краю мира, в окружении собственных солдат он чувствовал, как из самого сердца империи тянутся к нему зловещие щупальца вероломства и коварства, желая опутать и сокрушить.
Веспасиан с горечью думал, что простая солдатская жизнь, увы, не для него. Он был дураком, рассчитывая на иное. Воздух, которым дышал высший класс империи, был пропитан политикой, и поделать с этим он ничего не мог.
Боковым зрением он заметил какое-то движение, и это привлекло его внимание. Веспасиан повернулся и бросил взгляд за валы, туда, где Третья когорта его легиона закончила демонтаж временного лагеря и теперь строилась в походную колонну. За передней центурией следовала знаменная группа, затем еще четыре центурии, маленький обоз и тыловое охранение. Менее четырехсот человек. По сравнению с огромными маршевыми колоннами, которые только что выступили в поход на том берегу Тамесиса, когорта казалась совсем маленькой, и Веспасиан взирал на нее со смешанным чувством неприязни и надежды. Они запятнали репутацию его легиона, и лишь гибель могла стереть это пятно позора или великий подвиг, который оправдал бы их в глазах товарищей по легиону и всей армии. В этом и коренилась надежда: в любом случае неприятная проблема Третьей когорты будет решена. Веспасиан почти наверняка знал, что, если его план сработает и Каратак выйдет из убежища и заглотит приманку, Максимия и его бойцов безжалостно уничтожат задолго до того, как их товарищи захлопнут ловушку, в которую заманили врага.
Некоторое время легат смотрел на центурионов, которые выравнивали ряды подразделений и занимали места во главе своих центурий. Командир когорты провел последнюю проверку готовности, после чего присоединился к знаменной группе, сложил руки чашечкой и поднес ко рту. С того расстояния, на котором находился Веспасиан, приказ Максимия был едва слышен, однако колонна моментально пришла в движение.
— Командир, а командир, — промолвил, обращаясь к Макрону, его оптион, кивком указывая на лагерь. — На нас, никак, легат смотрит.
Повернувшись, Макрон увидел на смотровой вышке фигуру в золотистой, сверкающей на солнце тунике и наброшенном на плечи алом плаще. Даже издалека легата можно было легко узнать по большой голове и бычьей шее.
— Чего он теперь-то хочет? — пробормотал оптион.
Макрон издал тихий, горький смешок:
— Просто вышел удостовериться, что отделался от нас.
— Чего?
Оптион резко повернулся к Макрону, и центурион тут же пожалел о своей неосторожности. Он посмотрел на оптиона:
— А ты что думал, Сентий? Старина так хорошо к нам относится, что вышел помахать на прощание ручкой?
Оптион покраснел и, бросив взгляд через плечо, крикнул:
— Выровнять ряды. Вы же легионеры, а не какие-то засранцы из вспомогательных сил!
Макрона не обманула эта попытка Сентия замаскировать смущение, но мешать помощнику наводить порядок он не стал. Нет никакого вреда в том, чтобы не давать солдатам расслабляться. К тому же, пусть и опозоренные, они все равно оставались легионерами, и Макрон был намерен не позволить им об этом забыть. Кроме того, его серьезно тревожило то, что ждало их впереди, и не только потому, что когорте предстояло вызвать опасность на себя. В этом как раз нет ничего необычного, просто часть солдатской службы. Вчера вечером Максимий изложил командному составу когорты суть поставленной задачи со столь невозмутимым видом, словно речь шла лишь о возможности сурово посчитаться с родичами тех вражеских воинов, которых командир когорты обвинял в подрыве своей репутации. «Да, много крови прольется после того, как Третья когорта явится в маленькую мирную долину, раскинувшуюся рядом с болотом. И не только из-за бойцов когорты, — подумалось Макрону. — Если Катон и его товарищи попадут в руки бриттов в то время, когда когорта примется за свою кровавую работу, вражеские воины наверняка сочтут необходимым предать каждого пленного римлянина долгой и мучительной казни».
Пока когорта уныло маршировала по тропе, ведущей на запад, Макрон оглянулся назад, на укрепленный лагерь. Центурион поневоле задумался, не в последний ли раз он смотрит на Второй легион. А уж в том, что никогда не увидит Катона живым, Макрон был почти уверен. Преследуемый бывшими соратниками и пытающийся спрятаться от врагов неопытный юнец рано или поздно будет обнаружен — или теми или другими. И тогда ему предстоит смерть с мечом в руке в ходе короткой кровопролитной стычки или неизбежная казнь. Вероятно, решил центурион, он уже мертв. В таком случае и сам Макрон скоро встретится с ним среди теней, на том берегу Стикса.
Глава 27
— Ночью умер Гонорий, — пробормотал Фигул, присев на корточки рядом с тлеющими остатками походного костра.
Катон сидел напротив на давным-давно упавшем, покрытом лишайником и ярко-желтыми грибами древесном стволе. Центурион кутался в батавский плащ и изо всех сил старался не дрожать.
— Ну он из них последний.
— Так точно, командир.
Фигул кивнул, протянул руки к серому пеплу и слегка улыбнулся, чувствуя, как согреваются пальцы.
— Нас осталось двадцать восемь.
Катон поднял голову и обвел взглядом лужайку, где лежали спящие люди. Когда первый слабый свет стал пробиваться сквозь кроны приземистых деревьев, некоторые заворочались и закашляли, просыпаясь, двое тихонько переговаривались, но умолкли, когда заметили, что центурион смотрит в их сторону. Лужайка находилась в лощине, и со всех сторон ее окружали густые заросли дрока. Дальше лежало болото, над которым каждый вечер поднимался густой туман. То, что на следующий день после стычки с батавскими всадниками беглецы набрели на это место, было несомненной удачей. Шестерых павших они оставили рядом с мертвыми батавами, а тяжелораненых унесли с собой по извилистым тропам, вглубь болотной страны. Катон помогал раненым как мог, они один за другим слабели и умирали. Гонорий получил глубокую рану копьем в живот. Крепкий и стойкий, он упорно цеплялся за жизнь до последней возможности, скрежетал зубами, превозмогая страшную боль, лицо его блестело от пота. Теперь он отмучился и лежал неподвижно, вытянув руки вдоль тела. Таким его оставил Фигул, таким тело увидел Катон.
Центурион поднялся на ноги и на миг скривился, напрягая затекшие мышцы. Глядя на своего оптиона, он сказал:
— Надо раздобыть еды. Мы уже не первый день голодаем.
Устроив в лощине лагерь, Катон выбрал несколько человек и отправился с ними на поиски припасов. Двинувшись по дороге мимо лощины, они через пару миль набрели на мазанку и возле нее нашли в загоне четырех овец. В хижине лежал мертвый старик. Он умер уже довольно давно, запах разложения они учуяли раньше, чем увидели труп. Катон решил, что старик, должно быть, заболел и умер у себя дома. Поживиться в лачуге было нечем, кроме жалкого тряпья, но римляне забрали и это, а потом попытались загнать в лощину овец. Увы, едва они вывели из загона животных, три овцы из четырех со всех ног припустили в болото. Некоторое время из камышей доносилось блеяние и плеск воды, потом все стихло. Когда совсем стемнело, Катон разрешил своим людям развести огонь, и четвертую овцу зарезали и поджарили на костре. Животное оказалось совсем тощим, видимо, поэтому и не удрало вместе с остальными. Кое-как запас постного мяса удалось растянуть на пару дней, но теперь в животах вновь урчало от голода, и солдаты все чаще поглядывали на Катона, ожидая, что он решит эту проблему. По правде говоря, животные в окрестностях водились, но им пока не удалось изловить даже птицу, и только однажды на глаза попался маленький олень, тут же скрывшийся в густом кустарнике. Копья, которые люди Катона забрали у убитых батавов, так и не отведали крови, и животы изголодавшихся солдат бурчали все громче, норовя заглушить отдаленные крики выпи.
— Я поведу отряд на поиски, когда полностью рассветет, — промолвил Катон. — Уверен, мы раздобудем что-нибудь поесть.
— А что, если нет, командир?
Катон внимательно посмотрел на оптиона, но не заметил в выражении его лица никаких сомнений в авторитете командира и ощутил угрызение совести. Уж конечно, после того как Фигул помог бежать Катону и остальным, ему не нужно было ничего доказывать. Верность своему центуриону сделала его изгоем и обрекла на полные опасности скитания, и Катон ощутил вину и сострадание