к соратнику. То был долг, оплатить который ему, скорее всего, не удастся никогда.
Но если верность Фигула сомнению не подлежала, то относительно остальных несчастных беглецов нельзя было с уверенностью сказать то же самое. За четыре дня, с тех пор как они углубились в болото, Катон проникся ощущением, что дистанция между ними и легионом увеличилась не только в прямом смысле слова. Люди еще только начинали осознавать истинную безысходность своего положения, а наступит время, когда они откажутся признавать, что звание центуриона дает ему право командовать ими, и когда это случится, поддержать авторитет командира сможет один лишь Фигул. Если Катон утратит преданность оптиона, ему крышка. Да и остальным тоже, поскольку для выживания им необходимо сохранять сплоченность и действовать как единое целое.
Интересно, как бы справился со всем этим Макрон? Катон ничуть не сомневался, что будь его друг здесь, уж он-то сумел бы удержать все под контролем.
Катон опустил голову, чтобы оптион не заметил неуверенность на его лице, и лишь тогда ответил на вопрос:
— Тогда мы продолжим поиски снеди до тех пор, пока что-нибудь не найдем. А если так ничего и не найдем, умрем с голоду.
— Даже так?
— Даже так, оптион. Других возможностей для нас нет.
— Но что же будет, когда придет зима, командир?
Катон пожал плечами:
— Сомневаюсь, что мы протянем так долго…
— А вот это зависит от тебя, командир.
Фигул огляделся по сторонам и, наклонившись, стал ворошить тлеющие угольки. Он придвинулся к центуриону так близко, что можно было говорить совсем тихо, не рискуя быть услышанными.
— Тебе лучше бы предложить какой-нибудь план. Людям необходимо что-то, что будет постоянно занимать их мысли и удержит от размышлений о будущем. И лучше бы тебе, командир, придумать что-нибудь поскорее.
Катон от безысходности развел руками:
— Что придумать-то? У них нет снаряжения, чтобы поддерживать его в порядке, нет казарм, чтобы проводить там проверки, мы не можем заниматься муштрой и в нынешнем своем состоянии не способны вести боевые действия. Нам ничего не остается, кроме как не высовываться.
Почувствовав, как у него скручивает желудок, и услышав противный урчащий звук, Катон добавил:
— И надо раздобыть что-нибудь поесть.
Фигул покачал головой:
— Этого недостаточно, командир. Ты способен на большее. Люди смотрят на тебя.
— И что же делать?
— Ну не знаю. Ты центурион. Просто в нынешних обстоятельствах, что бы мы ни решили делать, это надо делать быстро… командир.
Катон поднял глаза на оптиона и кивнул.
— Мне нужно подумать. Но пока я буду на охоте, займи тут людей устройством пристанища.
— Пристанища, командир?
— Да. На какое-то время мы здесь задержимся, поэтому надо устроиться поудобнее, насколько это вообще возможно в нашем положении. Кроме того, — Катон кивнул в сторону солдат, — они будут при деле.
Фигул встал на ноги, тяжело вздохнул, повернулся и побрел на другой край поляны. Там он достал свой короткий меч, прилег на землю, выудил точильный камень, который носил с собой завернутым в тряпицу, и начал медленно, в размеренном ритме, со скрежетом водить им по клинку. Катон понаблюдал за ним. Ему очень хотелось приказать Фигулу немедленно прекратить, чтобы исчез этот раздражающий звук, но с огромным трудом он сумел сдержаться. Катон вдруг осознал, насколько Фигул прав. Если солдат ничем не занят, у него нет цели. А без цели любой отряд рано или поздно превратится в заурядную разбойничью шайку. Это только вопрос времени.
Но чего могут добиться двадцать восемь человек, у которых нет ничего, кроме мечей да нескольких щитов и копий, отобранных у батавов? Простое выживание, казалось, предел их возможностей, и это погружало Катона еще глубже в темное марево уныния.
Прежде чем солнечные лучи разогнали висевший над болотом туман, Катон отобрал четверых бойцов и отправился с ними на поиски провизии. Среди прочих был и Прокул, который просто места себе не находил, если ему нечего было делать. Это действовало на нервы остальным легионерам, и Катон решил, что всем будет лучше, если Прокул отлучится на несколько часов из лагеря. Они взяли с собой лучшие батавские копья и заткнули за пояса кинжалы. Приказав Фигулу заняться обустройством лагеря, центурион вывел свой маленький отряд с поляны на извилистую дорогу, пролегавшую между двумя вытянутыми холмами и уходившую дальше в болото. К дороге подступала темная неподвижная вода, вокруг рос густой тростник, а воздух был полон запахами гниения и назойливым комариным писком.
Этой дорогой они ходили уже несколько раз и уже запомнили все ее причудливые изгибы на протяжении первых нескольких миль. Несомненно, дорога проложена человеком, это вовсе не звериная тропа, но ею, однако, пользовались очень редко, и постепенно путь зарастал травой. Катон шел впереди, Прокул за ним. Римляне шагали, напрягая зрение и слух в стремлении обнаружить какие-либо признаки живых существ. Время от времени уровень дороги понижался, и ее покрывал тонкий слой воды или густая грязь. Эти участки легионеры преодолевали, сыпя приглушенными проклятиями, но зато с таким громким хлюпаньем, что Катону казалось — шум разносится на целые мили. Однажды их тропа пересекла дорогу пошире, ведущую с севера на юг. Она, судя по всему, была главной дорогой по безлюдному болотному краю для местных жителей. Римляне перебежали ее, тревожно поглядывая по сторонам, чтобы их не заметил какой-нибудь бредущий через топи путник.
По прикидкам Катона, они шли по тропе уже около двух часов, когда добрались туда, куда раньше никогда не ходили. Здесь тропа выводила к полосе твердой земли, густо поросшей дроком. Туман почти рассеялся и висел лишь над несколькими участками унылого пейзажа. Солнце начинало припекать, усиливая испарения с болот, воздух густел, становилось душно. Катонова туника промокла от пота и прилипала к спине, кожу пощипывало, и это очень раздражало.
— Отдохнем — и назад, — решил центурион.
Один из солдат покачал головой:
— Командир, но ведь мы так и не добыли никакой еды.
— Придется попробовать еще раз, Метелл, — промолвил Катон с вымученной улыбкой. Пусть хождение по топям ни к чему и не привело, но, по крайней мере, люди были при деле. — Может быть, нынче вечером.
Легионер открыл было рот, чтобы возразить, но слова застряли у него в горле, когда он увидел, как исчезла улыбка Катона и в глазах у того вспыхнул угрожающий блеск.
Миг они смотрели друг другу в глаза, потом Метелл опустил взгляд и кивнул:
— Как скажешь, командир.
— Вот именно, как я скажу… Давайте поищем тень и отдохнем. А потом отправимся назад, в лагерь. Если повезет, найдем что-нибудь на обратном пути.
Остальные смотрели на него с угрюмым сомнением, и, заметив это, центурион пожал плечами:
— Все, сейчас отдыхаем.
Велев людям искать укрытие от солнца, Катон пробрался сквозь кусты и спустился к самому берегу. Он встал на колени и набрал в пригоршни воды. Она была бурого оттенка, а уж запах и вовсе тошнотворный. Некоторые беглецы попробовали пить воду из ближайших к лощине топей, после чего их пробрал тяжелейший понос и они долго мучились животами. Катон принюхивался с подозрением, но в горле страшно пересохло, и он, облизывая распухшим липким языком сухие губы, прикидывал, насколько велик риск. Затем, решив, что смерть от жажды ничем не лучше всякой другой, Катон выпил воды, потом зачерпнул еще несколько раз, пока не напился. Он встал и пошел обратно, тихонько пробираясь сквозь заросли дрока. Трое солдат уже спали, а Прокул, мягко покачиваясь, сидел в пестрой тени куста.
Катон собрался было сказать ему что-нибудь ободряющее, но тут Прокул вдруг застыл, уставившись на тропу, по которой они сюда пришли. Проследив за его взглядом, Катон увидел маленького оленя. Вытянув шею и раздувая тонкие ноздри, тот нюхал болотный воздух. На глазах у замершего центуриона олень выбежал на тропу и опустил голову, фыркая в высокой траве. Прокул протянул было руку, собираясь растолкать Метелла, но Катон предостерегающе поднял палец. Неожиданно разбуженный солдат вряд ли не издаст ни звука, а оленя мог спугнуть любой шум.
Поэтому оба не шевелились, а лишь алчно взирали на животное, волей случая приближавшееся к ним. Катон уже слышал постукивание маленьких копытец по сухой земле и, перехватив покрепче древко кавалерийского копья, взвесил его в руке. Добравшись до открытого участка, олень остановился: он слышал храп, настороженные уши подергивались. Олень ударил передним копытом оземь, выждал и топнул еще раз. Все оставалось неподвижным, и олень, выждав еще немного, ступил в тень между Катоном и Прокулом.
Затем зверь сделал еще один шаг, отвернул изящно очерченную голову от Катона и внимательно уставился на застывшего как изваяние Прокула.
Катон расслабил правую руку и спину, глядя вдоль железного наконечника копья на желтовато-коричневое животное. Поверх спины оленя он видел лицо Прокула, с болезненным раздражением понимая, что тот находится прямо на линии полета копья. Если животное увернется, наконечник угодит Прокулу прямо в грудь.
— Проклятье! — беззвучно произнес Катон.
Добыть оленя — значит разжиться пропитанием на несколько дней. В случае неудачи они обречены на голод, а стало быть, скоро ослабнут и вовсе не смогут охотиться. Это, в сущности, означает долгую и мучительную смерть. Но если он, метнув копье, промахнется, Прокул наверняка погибнет. Катон молил Диану заставить животное сделать еще пару шагов, но олень, как назло, застыл словно статуя. Потом центурион поймал полный отчаяния взгляд Прокула: тот едва заметно кивнул.
С резким выдохом Катон метнул копье по кратчайшей прямой траектории. Этот звук испугал оленя, он нервно подпрыгнул, и копье с чмокающим звуком перехватило его в прыжке, пробив шкуру, разорвав мышцы и уткнувшись в кость под крестцом. С криком боли и ужаса животное упало, но тут же попыталось подняться на ноги.
— Держи его! — заорал Катон, устремляясь вперед.