— Как только кто-нибудь из местных обнаружит, что хутор пуст, поднимется тревога. Они прочешут тут все, это ведь их болото. Поэтому рисковать мы не станем. Ты меня понял, оптион?
Тон центуриона не оставлял возможности возражать, поэтому Фигул кивнул и осторожно попятился в заросли, прочь от усадьбы. Когда они вернулись назад к маленькому охотничьему отряду, поросенок был уже выпотрошен, а тушка насажена на копье для доставки в лагерь. Бойцы радовались добыче, но, заслышав, что кто-то приближается, к удовлетворению Катона, встрепенулись и схватились за оружие. Напряжение на лицах спало лишь тогда, когда они увидели, что из болотных зарослей на тропу выбрались их основательно промокшие командиры.
— Ну как, есть там что-нибудь еще, командир?
— Больше, чем ты можешь вообразить, — с улыбкой ответил Фигул. — Там чудесная маленькая…
— Заткнись! — рявкнул Катон, мгновенно повернувшись к нему. — Ничего интересного для нас тут нет. Все поняли? А теперь в путь, вернемся и поедим.
Солдаты недоуменно переглянулись, подхватили добычу и направились к лагерю, выслав одного человека вперед, а одного оставив на некотором расстоянии позади, чтобы убедиться, что их никто не преследует. Шли в молчании, время от времени останавливаясь, чтобы убрать следы крови, капавшей на землю с сочной тушки. В противном случае кровь могла бы навести на их след местных, обнаруживших, что из загона пропал поросенок.
Когда над горизонтом угасли последние отблески розового заката, Катон разрешил Метеллу развести маленький костер. Остальные сидели тесным кругом и с выпученными от нетерпения глазами ждали, когда костер прогорит и можно будет запечь сочную свинину в золе и на угольях. Скоро ноздри наполнил аромат жарящегося мяса и еще более резкий, дразнящий запах капавшего в огонь жира, заставив облизывать губы от предвкушения. Как только мясо прожарилось, Катон велел Метеллу достать его из костра и поделить поровну. Легионер рьяно принялся отдирать толстую кожу и отделять от костей истекающие соком жирные кусочки. Солдаты один за другим рассаживались вокруг костра, держа горячее мясо в грязных руках и вгрызаясь в него зубами. Ели молча, лишь порой, по мере того как желудки наполнялись теплой свининой, беглецы перемигивались и обменивались блаженными улыбками.
Катон дождался, когда последний легионер получил свою долю, и кивнул Метеллу.
— Теперь себе.
Солдат кивнул, разрубил припасенный для себя кусок филейной части и сдвинулся в сторону, поближе к центуриону, передав тому остаток. Достав нож, Катон увидел, что лучшие куски уже розданы и ему придется довольствоваться обрезками с поросячьей шеи.
Он сел рядом с товарищами, поднес мясо ко рту, и в нос ударил такой головокружительный аромат, что он впился в кусок зубами с жадностью уличного нищего, которому выпало счастье подобрать объедки с пиршественного стола богача. Эта мысль вызвала у него грустную улыбку: в нынешнем своем положении он бы с радостью поменялся местами с самым ничтожным из попрошаек, бродящих по улицам Рима. Те, во всяком случае, не живут в постоянном страхе, ожидая, что их выследят и перебьют, как собак.
Когда костер медленно угас, легионеры, уже покончив со своими порциями, набросились на быстро остывавшие остатки туши, отдирая и обгладывая с костей что только возможно. Катон хотел было приказать им оставить хоть что-то на потом. Никто не мог предвидеть, когда снова удастся раздобыть еды, а как только головокружительное ощущение сытости пройдет, мучительный голод скрутит им животы с еще большей силой. Но, видя отчаяние на лицах людей, которые, сидя на корточках, пытались кто ножами, кто пальцами оторвать хоть что-то от костей, Катон понял, что, если попытается отдать подобный приказ, это, возможно, будет последний приказ в его жизни. Здравый смысл требовал растянуть добытую пищу по крайней мере на несколько дней, но голод пересиливал доводы рассудка, и он понял, что сейчас должен обращаться с людьми осторожнее, чем когда-либо. В результате все косточки маленького поросенка были с жадностью обглоданы, от него остались лишь объеденная голова с насмешливо скалящимися челюстями, голые кости да обсосанные хрящи. Правда, следующим вечером голову и копыта тоже отправили в котел, но от этого варева Катон отказался в пользу солдат, чтобы по возможности оттянуть момент, когда пища закончится. Но этот момент все равно наступил, и голод, словно вор, снова пробрался в лагерь. «А ведь это было два дня назад», — подумал Катон, проснувшись и морщась от боли в пустом желудке. Он лежал на боку в тени одного из деревьев, окружавших их спартанский лагерь.
Катон перевернулся на спину и прищурился, глядя, как солнечные лучи, мерцая, пробиваются сквозь мягко шелестящую над головой листву. Было уже хорошо за полдень, но Катон провел ночь в карауле и был не прочь поспать подольше. Тем паче было бы ради чего просыпаться. Им остается только дожидаться возвращения высланных на разведку патрулей в надежде на то, что они все же раздобудут еды. И скорее всего, надежда вскоре сменится отчаянием, поскольку станет ясно, что и в эту ночь их желудки останутся пустыми.
Разведчики не только возвращались с пустыми руками, кроме того, они не доставляли и никаких сведений о Каратаке и его воинах, тоже скрывавшихся среди здешних топей. Создавалось впечатление, будто исходящая миазмами трясина поглотила остатки армии варваров так же, как сделала это с несчастным Прокулом.
Катон поспешно подавил страшное воспоминание и вновь вернулся мыслями к плану, который, как он надеялся, даст им шанс на пересмотр приговора и возможность вернуться в ряды Второго легиона. Он ясно воображал себе эту картину: колонна грязных, оборванных, вооруженных чем попало легионеров горделиво марширует в расположение части, и изумленный легат выслушивает подробный доклад Катона о том, где находятся Каратак и его воины, с указанием точных мест на карте, развернутой на походном столе Веспасиана. «Сладкие мечты, не более того», — с печальной улыбкой подумал Катон. Чем дальше, тем меньше он сам верил в свою способность осуществить задуманное, и сейчас, когда он лежал на спине, рассеянно глядя вверх, это видение уже не сулило ему надежду, а только дразнило.
Через некоторое время стало невмоготу мучить себя подобными мыслями. Центурион присел и оглядел лагерь. Люди по большей части сидели на корточках небольшими группами и тихонько переговаривались. Двое или трое посмотрели в его сторону и заметили, что он проснулся. Катон подумал: о чем же таком они шептались, если побоялись встретиться с ним взглядом и тут же отвели глаза? Потом он напомнил себе, что сам отдал приказ производить как можно меньше шума. В последнее время центурион во всем выискивал признаки угрозы, хотя и сам порой думал, что его осторожность начинает граничить с манией. Но нет, это не мания, что-то здесь не так…
Катон снова оглядел лагерь и остановил взгляд на Фигуле, который сидел под низкой веткой неподалеку от него и, срезав, обстругивал ножом тонкий, относительно прямой сук. Центурион быстро поднялся на ноги и подошел к нему.
— Ты что тут делаешь? — спросил он. — Ты же должен быть в патруле.
— Так точно, командир, должен. Но кое-кто добровольно вызвался меня подменить.
— Кое-кто? — Катон снова огляделся и посмотрел на оптиона. — Метелл, да?
— Так точно.
— И куда он отправился? — спросил Катон с неприятным ощущением того, что ответ ему уже известен.
— Ну, отправился проверить местность за той усадьбой, где мы побывали несколько дней назад. Он считает, что там может найтись дорога, ведущая к другому, более крупному поселению в самом сердце топей.
— Он, стало быть, так считает? — с горькой иронией уточнил Катон.
— Так точно, командир.
— И ты ему поверил?
— А почему бы и нет? — Фигул пожал плечами. — Он может найти что-нибудь полезное, командир.
— О да, конечно, что-нибудь он найдет. Можешь на это рассчитывать. — Катон хлопнул ладонью по бедру. — Ладно… поднимайся. Пойдешь со мной. Возьми копья для нас обоих.
Оптион мгновенно вскочил и направился за копьями в центр поляны, где было сложено оружие. Катон в это время тер глаза, решая, что же им делать.
— Командир?
Катон оглянулся. Фигул протягивал ему древко копья. Он взял оружие, положил на плечо и проверил, надежно ли заткнут кинжал за кушак, заменявший ему кожаный ремень.
— Прошу прощения, командир, — тихо произнес Фигул. — Я не подумал, что он может отмочить какую-нибудь глупость.
— Правда? — буркнул Катон. — Ну это мы скоро выясним. Пойдем.
Он повернулся и повел оптиона прочь из лагеря. На самом краю маленькой поляны он обернулся и крикнул через плечо остальным:
— Лагерь никому не покидать. Быть настороже!
Катон двинулся по тропе, уходящей в болото. Он шел, мысленно нанося на карту все те тропы, по которым проходил с тех пор, как они обосновались на поляне. Если Метелл вознамерился наведаться на хутор, то должен был воспользоваться той самой тропой, по которой они шли в тот день, когда убили поросенка. Тогда была одна из немногих разведывательных вылазок с участием Метелла: центурион считал, что грубость и недисциплинированность этого солдата могут в случае чего породить серьезные проблемы, и предпочитал по возможности держать его в лагере. К усадьбе вел и более короткий путь — узкая тропка, местами просто исчезающая в болоте. Идти по ней было нелегко, но зато, поторопившись, Катон с Фигулом могли добраться до места раньше Метелла и не дать ему наделать глупостей.
Центурион спешил, ради быстроты жертвуя даже осторожностью, ставшей для него привычной при передвижении по этой унылой местности. С ясного неба припекало солнце, а всякий раз, когда тропа ныряла в болото, превращаясь в полоску липкой, дурно пахнущей грязи среди камышей, вспотевших римлян с писком облепляли тучи насекомых.
— Что они, интересно, делают, когда рядом нет римлянина, чьей крови можно попить? — пробормотал Фигул, прихлопнув севшего на шею слепня.
Катон оглянулся: