— Если мы не успеем остановить Метелла, им на прокорм достанется куда больше римлян. Вперед!
Они шли уже около двух часов, когда Катон вдруг сообразил, что местность вокруг совершенно ему незнакома. Если судить по солнцу, они двигались в правильном направлении, но в таком случае им следовало уже давно выйти к усадьбе. По всему получалось, что они прошли мимо, не заметив ее, а стало быть, не смогли остановить Метелла. «Теперь наверняка уже поздно», — подумал Катон с упавшим сердцем. А когда он оглянулся назад, помогая Фигулу выбраться из очередной перекрывавшей тропу вязкой лужи, то вдруг застыл как вкопанный.
— Что там такое, командир?
Несколько мгновений Катон молча смотрел вдаль, а потом указал направление.
— Посмотри туда…
Выбравшись на сухое место, Фигул вытянул шею, всматриваясь туда, куда показывал центурион. Поначалу он ничего необычного не замечал, но потом углядел вдали клубы грязноватого дыма.
— Вижу.
Прямо у них на глазах дым загустел, превратившись в серый столб, поднимавшийся к ясному небу. Место, откуда валил этот дым, можно было определить безошибочно.
Катон обернулся и бросил взгляд на солнце, все еще висевшее над горизонтом.
— Стемнеет не скоро, через час, а то и через два. Это слишком долго. Нам нужно вернуться, и поскорее.
Он пошлепал обратно через грязь, из которой они только что выбрались. Фигул, тяжело вздохнув, повернулся и нехотя поплелся за центурионом. Обратный путь оказался вдвое тяжелее, потому что Катон и сам торопился, и оптиона заставлял идти так быстро, насколько хватало сил, не обращая внимания на усталость и боль в слабеющих ногах. При этом он постоянно с тревогой поглядывал на дымовой столб, который, как казалось ему в убывающем свете, даже не приближался.
Визг поросят они услышали задолго до того, как сошли с пролегающей через болото тропы. Из последних сил, задыхаясь и с трудом переставляя ставшие свинцовыми ноги, они припустили к лагерю.
Солнце раскаленным медным диском висело низко над горизонтом позади них, и вместе с ними по маленькой поляне к лагерю неслись длинные искаженные тени. В центре поляны, рядом с прогоревшим костром, лежали два нанизанных на вертел поросенка. Привязанная к дереву свинья истошно визжала, оплакивая участь своих детенышей. Остальные поросята, еще живые, сгрудились вокруг свиноматки, испуганно тычась в нее розовыми пятачками.
Солдаты, жадно поглощавшие жареную свинину, один за другим с виноватым видом поднимали глаза на вернувшихся командиров. Кто-то слегка подтолкнул Метелла локтем, и тот медленно поднялся на ноги, когда Катон и Фигул, тяжело дыша, подошли к костру. Изобразив на лице улыбку, легионер наклонился, взял из кучки нарезанного мяса сочный кусок, выпрямился и протянул его центуриону.
— Вот, командир. Смачный кусок брюшины. Угощайся.
Катон остановился в нескольких шагах от костра, опершись на копье. Грудь его ходила ходуном.
— Ты… проклятый болван, — запинаясь, так и не отдышавшись, произнес он. — И вы… тоже сплошное дурачье. Этот ваш костер… его видно за много миль.
— Ничего подобного, — покачал головой Метелл. — Увидеть его некому, потому как далеко вокруг нас никого нет. Никого, командир. Нет и в помине.
— Где ты взял мясо? — спросил Катон, глядя на легионера.
— На том хуторке, который нашел ты, командир.
— А люди?.. — Катон почувствовал тошноту. — Что с ними?
Метелл ухмыльнулся:
— Не беспокойся, командир. Они никому не нажалуются. Я об этом позаботился.
— Все?
— Так точно, командир, — ответил Метелл, наморщив лоб. — А как же иначе?
— Ага, командир, — хмыкнув, подтвердил один из солдат. — Только сначала мы позабавились с бабенкой.
Катон закусил губу и опустил голову, чтобы солдат не увидел его лица.
Он сглотнул и попытался дышать ровнее, хотя сердце в груди неистово колотилось, а руки и ноги дрожали от усталости и ярости. Все это для него было уже слишком, и в какой-то момент желание отказаться от каких-либо притязаний на главенство над этими людьми было почти непреодолимым. Раз эти недоумки сами хотят навлечь на себя погибель, так и ладно, пусть привлекают к себе внимание вражеских воинов, разжигая костры, дым от которых виден за много миль. Ему-то что? Он делал все возможное, чтобы, невзирая на все препоны, продлить их жизни. И чем, спрашивается, ему за это отплатили?
Но тут запах жареного мяса растревожил его пустой желудок, и тот громко заурчал в предвкушении пиршества. На Катона накатила холодная волна презрения к самому себе и возмущение своей слабостью. Он же центурион. К тому же центурион Второго легиона. И будь он проклят, если допустит, чтобы это ничего не значило.
— Командир?
Катон поднял голову и посмотрел на Метелла. Легионер с умиротворяющей улыбкой протягивал ему кусок мяса. Ощущение, будто с ним обращаются как с капризным ребенком, подсказало Катону, что он должен делать. Усилием воли центурион заставил себя смотреть не на мясо, а на легионера, эгоистично подвергнувшего опасности их всех.
— Ты дурак! Что хорошего, если завтра мы умрем в тот самый момент, как только они нас найдут?
Метелл не ответил, он просто смотрел на центуриона, сначала с удивлением, потом с угрюмым вызовом. Потом бросил порцию мяса к остальным кускам со словами:
— Воля твоя, командир.
Катон мгновенно взмахнул копьем и ткнул Метелла тупым концом древка в грудь, так что тот полетел назад, прямо на сидевшего позади него на корточках и евшего легионера. Напряжение, висевшее в воздухе, разрядилось хором негодующих возгласов.
— Молчать! — рявкнул Катон срывающимся от ярости голосом. — Заткните ваши хреновы пасти!
Он гневно уставился на них, словно спрашивая, кто дерзнет бросить ему вызов, а потом снова глянул на Метелла.
— Ну а ты… никакой ты не солдат, одна только видимость… Ты арестован!
Брови Метелла поползли на лоб, а потом он неожиданно рассмеялся.
— Арестован? Ты помещаешь меня под арест, да, командир?
— Заткнись! — крикнул Катон, отводя древко назад, чтобы нанести второй удар. — Заткнись! Здесь командую я!
Метелл расхохотался:
— Пустые слова, ничего больше! И какое, хотелось бы знать, ты мне назначишь наказание, командир? Пошлешь нужники чистить? Велишь отстоять лишнюю стражу у главных ворот? — Он обвел рукой поляну. — Открой глаза, оглядись. Это никакой не лагерь. Здесь нет валов, чтобы выставлять часовых, нет казарм, чтобы наводить там порядок, нет нужников, чтобы их чистить… ничего нет. Нечем тебе тут командовать. Кроме нас. Заруби это на носу, парень.
Катон перехватил копье острием вперед, так что наконечник оказался меньше чем в локте от горла мятежного легионера. Остальные, забыв о еде, потянулись к рукоятям мечей и кинжалов, недобро поглядывая на центуриона.
На миг все застыло в неподвижности и молчании. Сердца неистово колотились, мускулы были напряжены, но тишину нарушал лишь непрекращающийся визг свиньи, доносившийся с края поляны.
И тут вперед выступил Фигул. Он мягко отвел наконечник Катонова копья в сторону и сказал:
— Командир, с этим куском дерьма я разберусь.
Катон взглянул на него, сведя брови, и опустил копье, потом перевел взгляд на Метелла и плюнул на землю радом с легионером.
— Ладно, оптион. Он в твоем распоряжении. Займись им немедленно.
Произнеся эти слова, Катон поспешно отвернулся, чтобы блеск слез в уголках глаз не выдал эмоционального напряжения, и зашагал к краю поляны, где возвышался травянистый бугор, с которого открывался вид на болото.
Позади него Фигул рывком поднял Метелла на ноги:
— Сдается мне, пришло время преподать тебе урок.
Оптион вытащил из-за пояса меч, бросил его в сторону и поднял кулаки. Метелл, смотревший на него с опаской, вдруг улыбнулся. Оптион был высок ростом и широк в плечах — сказывалась текшая в его жилах галльская кровь. Метелл был худощав, но годы суровой службы под сенью Орлов закалили его, сделав безжалостным и опасным бойцом. Предстояло состязание между силой и опытом, и Фигул, судя по тому, как Метелл, приняв низкую стойку, поманил его рукой к себе, понял, что его противник высоко оценивает свои шансы.
Сделав быстрый шаг вперед, легионер вдруг взревел и бросился в атаку, но цели так и не достиг. Фигул мгновенно, так что не уследить глазом, выбросил перед собой правый кулак, и тот с приглушенным хрустом врезался легионеру в лицо. Метелл рухнул наземь, вырубленный единственным ударом. Пнув неподвижное тело сапогом, Фигул повернулся к остальным солдатам, улыбнулся и мягко осведомился:
— Есть еще желающие оспорить власть командиров?
Ночь прошла спокойно. Заступив в раннюю стражу, Катон сидел в тени под деревом и оглядывал болота, затянутые молочным туманом и омываемые серебристым светом яркого полумесяца. Внизу, в лагере, царила тишина: солдаты под грозным надзором оптиона отправились спать. Пока противостояние завершилось, однако Катон понимал: теперь любая провокация может привести к тому, что командиры и рядовые вцепятся друг другу в глотки. Их отношения, держащиеся на традиции и привычке, вбитой в головы муштрой, рвались куда быстрее, чем он мог предвидеть, и очень скоро легионеры превратятся в неорганизованный сброд, шайку, где все отчаянно пытаются выжить во враждебном окружении, пусть даже за счет друг друга. Как бы ни был велик его стыд, Катон признался себе в том, что потерпел неудачу. Он утратил доверие своих солдат, и в результате все они сгинут в этой забытой богами глухомани, в сердце варварского острова.
Но, несмотря на мучительные раздумья, сменившись с караула, Катон едва лишь свернулся калачиком на земле и закрыл глаза, как провалился в мертвый глубокий сон. Даже кошмары, обычно не дающие покоя растревоженному сознанию, не мучили его. Он слишком устал.
Он пробудился, когда чья-то рука настойчиво потрясла его за плечо. Катон не сразу понял, что происходит, но спустя мгновение уже сел и, прищурившись, всмотрелся в склонившееся над ним лицо.