— Не знаю. Просто все будет по-другому. Все будет хорошо. А сейчас дай мне отдохнуть.
— Да, командир.
Фигул подвинулся в сторону, а Катон устроился поудобнее, прислонясь спиной к ограде и устремив взгляд на звезды. Некоторое время он просто смотрел в небо, чувствуя облегчение. Мало-помалу глаза его стали слипаться, звезды затуманились, и через некоторое время он провалился в глубокий сон.
Сон Катона прервали грубо и резко: его схватили и рывком поставили на ноги. Он заморгал и замотал головой в растерянности и тревоге. Тот самый воин, который обычно водил его к Каратаку, теперь вытаскивал штырь из крепления цепи, чтобы отсоединить его от остальных пленников. Другие бритты уже отцепили еще шестерых римлян и выпихивали их из загона. Остальные пленники, проснувшись, тревожно переглядывались.
— Что происходит? — спросил Катон. — Куда нас тащат?
Вместо ответа воин ударил Катона по лицу тыльной стороной ладони. Боль и потрясение живо привели центуриона в чувство, прогнав остатки сна. Он отшатнулся.
— Что?..
— Заткнись! — рявкнул бритт. — Откроешь пасть, схлопочешь еще.
Он развернул Катона лицом к выходу и вытолкнул в проход, так что центурион грохнулся на землю. Плетеные ворота за его спиной тут же закрыли и водрузили на скобы запорный брус.
— А ну вставай, римлянин!
Поскольку руки были связаны, Катону пришлось сначала перекатиться на колени, и лишь потом он смог подняться на ноги. Его тут же толчками погнали вперед, прочь от загона, к находившейся неподалеку группе всадников, чьи фигуры смутно маячили в предрассветном сумраке. Приблизившись, Катон узнал среди них неподвижно сидевшего в седле Каратака. На миг их глаза встретились, и, прежде чем Каратак отвел взгляд, Катон успел увидеть в нем горечь и холодную ненависть. По спине центуриона пробежал холодок страха. Что-то случилось. Что-то ужасное и, похоже, похоронившее все надежды на то, что Каратак склонится к мирному соглашению с римлянами: в глазах вождя полыхала жажда убийства. Оглядевшись, Катон увидел, что остальных шестерых пленников, выведенных из коровника, уводят куда-то в тень, подгоняя остриями копий. Он снова повернулся к Каратаку:
— Куда их ведут?
Ни ответа, ни какого-либо знака, свидетельствующего, что его вопрос был услышан, не последовало.
— Куда…
— Молчать! — взревел конвоир и ударил Катона кулаком в живот, чуть не выбив из пленника дух. Катон сложился пополам, судорожно пытаясь вздохнуть.
— На коня его, — тихо распорядился Каратак. — Привязать к седлу. Я не хочу, чтобы он сбежал.
Катон все еще хватал ртом воздух, а сильные руки уже подняли его и швырнули лицом вниз, поперек шерстяного седла. Лодыжки пленника туго обмотали веревкой, соединив ее с узами на запястьях и закрепив все узлом. Лицо Катона было обращено к темневшей внизу земле. Он повернул голову, пытаясь поймать взгляд Каратака, но из этого положения невозможно было увидеть вождя, и центурион опустил голову и прислонился щекой к грубому, испускающему горький запах чепраку. В это время кто-то щелкнул языком, и конь поскакал вперед, держась в хвосте маленькой группы всадников. Они выехали из лагеря, проехали по узкой дамбе и дальше двинулись по протоптанной дороге, которая постепенно, по мере того как светало, все четче проступала из сумрака. Мысли Катона метались, он не находил ответа на вопрос, что могло столь неожиданно и резко изменить умонастроение Каратака. Куда его везут и что случилось с остальными пленниками? Непонимание порождало страх, что его везут на смерть, а скоро та же участь постигнет остальных пленных римлян. Этот страх усиливался с каждой минутой. От скакавших рядом варваров веяло холодной злобой, и Катон думал, что смерть, когда она наконец придет, станет для него желанным избавлением от страшных мук, которые бритты приготовили своим пленникам.
После нескольких часов тряской скачки сквозь душную болотную сырость они прибыли к маленькой усадьбе. Подняв голову, Катон увидел кучку круглых хижин, окруженных полями. Там прибывших поджидали воины, почтительно поднявшиеся на ноги по приближении своего вождя. Каратак остановил кавалькаду и приказал всадникам спешиться, после чего исчез в одной из хижин. Некоторое время все было тихо, но Катон ощущал в воздухе гнетущее напряжение, с которым воины ожидали возвращения Каратака, и не шевелился, опасаясь привлечь к себе внимание. Он просто лежал поперек седла лицом вниз и ждал.
Трудно было сказать, сколько прошло времени, но вдруг оказалось, что Каратак стоит рядом с ним с ножом в руке. Воины застыли в ожидании, Катон изогнул шею, пытаясь углядеть выражение лица вождя и гадая, не его ли он последним увидит в своей жизни.
Каратак смотрел на него прищурившись, со злобой и отвращением. Он поднял нож, и Катон, вздрогнув, крепко зажмурил глаза.
Но удара не последовало: лезвие разрезало пропущенную под конским брюхом веревку, соединявшую узы на лодыжках со связанными руками. Катон начал сползать с седла и едва успел пригнуть голову между руками, прежде чем тяжело грохнулся на землю.
— Вставай! — прорычал Каратак.
Это было непросто, но Катону все же удалось, перекатившись на бок, привстать на колени, а потом неловко подняться на ноги. В тот же миг Каратак схватил его за руку и потащил к хижине, куда до того ходил сам. Уши центуриона наполнило жужжание насекомых, в ноздри ударил отвратительный трупный запах. Мощный толчок, и Катон, пролетев сквозь узкий дверной проем в темное помещение, упал, приземлившись на что-то холодное, мягкое и податливое. Глаза его быстро приспособились к сумраку, и, подняв голову, он понял, что упал лицом на голый женский живот, так что щека терлась о лобковые волосы женщины.
— Проклятье! — вскрикнул он, отпрянув от тела. Рядом лежала кучка острых кремней, и он, запнувшись, снова упал прямо на камни, успев выставить перед собой руки и больно ободрав ладони. Один кремень с острыми гранями он крепко зажал в пальцах. В хижине были и другие тела, тоже обнаженные, распростертые в лужах свернувшейся крови.
Только сейчас до Катона дошло, куда он попал и кто совершил это страшное злодеяние.
— Проклятье!
Душевное потрясение и нестерпимая вонь лишили его остатков самоконтроля, и Катона начало рвать, да так, что он не мог остановиться, пока не изверг наружу все содержимое желудка. Запах блевотины, смешиваясь с трупной вонью, делал рвотные позывы еще сильнее. Когда Катону наконец удалось прийти в себя, он обнаружил, что с другой стороны хижины через разделявшие их тела на него смотрит Каратак.
— Гордишься собой, римлянин?
— Я… я не понимаю.
— Лжец! — злобно выкрикнул вождь. — Ты прекрасно знаешь, чьих рук это дело. Это вы, римляне. Еще одна хижина здесь заполнена телами беззащитных крестьян и их детей. Вот что несет нам империя, к дружбе с которой ты меня призывал.
— Рим тут ни при чем, — заявил Катон, пытаясь заставить свой голос звучать спокойно, хотя сердце отбивало барабанную дробь в смертельном ужасе. — Это дело рук безумца.
— Это дело рук обезумевших римлян! Кто еще мог бы сотворить такое? — Каратак поднял руку и показал на Катона пальцем. — Или ты хочешь обвинить моих людей?
— Нет.
— Ну и кто же, кроме твоих товарищей, мог… совершить такое? На это способны только римляне!
Он явно провоцировал Катона возразить на обвинение, и это, как чувствовал центурион, может стоить ему жизни.
Катон нервно сглотнул:
— Да, это сделали римляне, но… они действовали, нарушая приказ.
— И ты хочешь, чтобы я в это поверил? Мне уже несколько дней докладывают о том, что творят ваши легионеры в долине. Они избивают женщин и детей, сжигают хижины, убивают всех, кто дерзает сказать хоть слово поперек… а теперь еще и это. Во время нашего последнего разговора ты толковал о конце войны, и я… я чуть было тебе не поверил. Но вот теперь увидел, что такое на самом деле мир по-римски. Теперь я вижу все ясно и точно знаю, что мне следует делать. Мира между нами не будет. Его не может быть никогда. Поэтому… я буду сражаться с твоими соплеменниками, сколько хватит сил, до последнего вздоха.
Катон видел злобную решимость на лице Каратака, на скулах выступили желваки, а кулаки были сжаты так, что побелели костяшки пальцев. Он понимал, что теперь никакой надежды на мир не будет до тех пор, пока жив этот человек. А вот самому Катону, как и всем тем пленникам, что остались в загоне в лагере бриттов, придется жизнью поплатиться за неспособность Метелла обуздать свое желание набить брюхо. На миг Катон даже понадеялся, что Метелл окажется среди первых обреченных и смерть его будет долгой и мучительной в отмщение за совершенное им злодеяние и те беды, которые он на всех навлек. «Жаль только, что эта горькая мысль будет моей последней мыслью», — подумалось Катону, и он не смог сдержать печальной улыбки.
Центурион поднял взгляд на Каратака, мысленно приготовившись к смерти, но тут снаружи раздались тревожные возгласы, и находившиеся в хижине бритт и римлянин обернулись. Каратак поднырнул под притолоку и выскользнул наружу. Полог за ним упал, внутри мгновенно стало совсем темно. Катон поднялся, бросил последний взгляд на трупы и последовал за ним.
— В чем дело? — осведомился Каратак. — Что случилось?
— Римский патруль, вождь, — ответил один из воинов, указывая на дорогу, что вела к хутору. — Примерно дюжина солдат, пешие.
— Далеко?
— Полмили, не дальше.
— Значит, они фактически перекрыли нам путь, — промолвил Каратак. — Кто знает, из этой усадьбы можно выбраться другим путем?
— Вождь, — подал голос один из телохранителей, — я здешние земли хорошо знаю. Тут вокруг почти сплошь топь да трясина. Лошадей через болото не провести.
Каратак раздраженно хлопнул себя ладонью по бедру:
— Ладно. Забери лошадей, отведи подальше и спрячь где-нибудь, чтобы на глаза не попадались. Да и чтобы ни звука — понял?
— Да, вождь.
— Тогда действуй.
Воин подтолкнул своего спутника, и они вдвоем побежали к лошадям, привязанным возле хижин. Каратак подозвал трех оставшихся бойцов.