— Больше никогда не говори таким тоном со старшим по званию, — процедил Катон сквозь стиснутые зубы и чуть надавил острием меча.
Корд вздрогнул, ощутив укол. Катон улыбнулся и шепотом продолжил:
— В следующий раз, когда ты позволишь себе говорить со мной или с любым другим из настоящих центурионов в подобном непочтительном тоне, я просто выпотрошу тебя, клянусь всеми богами. Понял? Не раскрывай рта, просто кивни.
Глаза Корда полыхали холодной яростью, но он склонил голову.
— Вот и хорошо. — Катон медленно убрал меч и мягко подтолкнул Корда свободной рукой. — А теперь возвращайся к своим людям и делай, что приказано.
Корд потянулся к своей подмышке и моргнул, глядя на молодого центуриона. Катон встретился с ним взглядом и кивнул в направлении оборонительных сооружений. Корд понял намек.
— Будет исполнено, командир.
— Так-то лучше. Ступай.
Отступив на несколько шагов, Корд повернулся и быстро зашагал туда, где работали бойцы Третьей центурии. Он не оглядывался, а вот Катон смотрел ему вслед, пока не убедился, что Корд поступил так, как было велено.
Дрожа от напряжения, Катон повернулся к Туллию и Антонию.
— Хорошая работа, парень, — промолвил с улыбкой на морщинистом лице Туллий. — С этим малым вопрос решен.
— До поры до времени, командир, — отозвался Катон. — За ним нужен глаз да глаз. Кстати, а где охрана Максимия?
— У повозки с припасами.
Катон глянул на повозку и увидел стоящих возле нее шестерых солдат. Они опустили щиты на землю и положили копья на плечи.
— Возьму-ка я их с собой, если ты не против, командир.
— Зачем? — нахмурился Туллий. — У нас здесь каждый человек на счету.
— Эти люди поклялись защищать командира когорты. Корд может попытаться сговориться с ними и подбить их выступить против нас.
— Думаешь, он так поступит? — спросил Антоний.
— Если Каратак не появится к тому времени, когда бойцы закончат заниматься укреплениями, они начнут делать то, что делают всегда, когда ничем не заняты: будут чесать языками. А учитывая наше с Макроном появление и отсутствие Максимия, темы для разговоров у них найдутся.
Антоний уставился себе под ноги:
— Плохи наши дела.
— Это с какой стороны посмотреть, — улыбнулся Катон. — Так как насчет стражников, командир?
— Забирай, мне они без надобности, — ответил Туллий. — А теперь давай отправляйся с ребятами на дорогу.
Шестая центурия промаршировала за ворота. Легионеры по обе стороны от выхода проводили товарищей взглядами и поспешно вернулись к работе, поскольку даже краткая остановка вызывала гневные окрики командиров. Макрон, стоя на валу, помахал Катону рукой и продолжил указывать легионерам, куда вбивать принесенные из крепости деревянные колья, чтобы на скорую руку соорудить частокол.
Вал не перекрывал дорогу поперек, он был в форме угла, обращенного острием в сторону крепости. Там и находились ворота, поэтому враг, наступая со стороны болота и пробуя штурмовать ворота, неизбежно попал бы под обстрел не только спереди, но и с обоих флангов. Когда центурия Катона вышла за пределы линий обороны, по обе стороны дороги стали видны темная застоявшаяся вода, глинистые отмели и кое-где заросли бледно-желтого тростника, который даже не колыхался из-за безветрия.
Дойдя до первого изгиба дороги, Катон приказал остановиться и оглянулся на ворота, чтобы оценить пройденное расстояние. Добрую службу ему сейчас могло сослужить знакомство с топографией. Если враг обрушится на них до того, как Туллий отзовет центурию назад, Катону и его солдатам придется отходить с боем. При этом тяжесть оружия и доспехов вряд ли позволит быстро оторваться от варваров, жаждущих римской крови. Отбив первый натиск, римляне получат кратковременное преимущество, но враг продолжит упорно наседать, и Шестой центурии придется отражать его атаки практически непрерывно, медленно отходя назад, чтобы дать когорте возможность как следует укрепиться. Это будет непросто, очень непросто, но если они, принеся себя в жертву, выиграют для Туллия и его людей достаточно времени, чтобы завершить оборонительные работы, то Третья когорта наверняка сможет сдержать напор Каратака и его сил. Во всяком случае, до тех пор, пока Веспасиан не перейдет болото и не появится в тылу врага, чтобы захлопнуть ловушку и окончательно сокрушить варваров.
При этой мысли Катон улыбнулся. Эта победа будет означать конец масштабного организованного сопротивления владычеству Рима, и уже обе стороны совместно займутся превращением этого варварского захолустья в цивилизованную провинцию. Он и так уже убил немало варварских воинов, у которых храбрости было куда больше, чем здравого смысла. А ведь эти сильные и отважные люди при надлежащем руководстве могли бы стать надежными и весьма ценными союзниками Рима. Все это вполне достижимо, остается только разбить Каратака…
Тут улыбка исчезла с его уст.
Разгромить врага выйдет только в том случае, если на выручку поспеет Веспасиан: тогда получится сокрушить варваров, зажав их между Вторым легионом и обороняемым Третьей когортой валом. Но, как справедливо сказал Антоний, легат мог и не прибыть вовремя. Хуже того, на самом деле он мог не прибыть вовсе. Вполне возможно, что Фигул вообще не добрался до лагеря Второго легиона, а если и добрался, это еще не значило, что ему удалось убедить Веспасиана выступить со всеми своими легионерами в рискованный поход по узкой дороге, проходящей через контролируемую врагом территорию.
Катон с самого начала подспудно делал ставку на способность легата пойти на рассчитанный риск ради достижения важного результата. Он был бы рад сам отправиться на север для встречи с легатом, а не доверять столь важное, даже судьбоносное, поручение оптиону. Однако в таком случае Фигулу пришлось бы отправиться в когорту и попытаться убедить Максимия, а эта задача представлялась куда более сложной. И уж конечно, вряд ли оптиону удалось бы организовать дело так, чтобы отстранить Максимия от командования когортой. Катон не мог быть в двух местах одновременно и не имел в своем распоряжении никого, кто сумел бы послужить ему полноценной заменой. Впрочем, это вечная проблема, сущий кошмар, сопряженный с должностью командира. Нерешительность — это само по себе достаточно плохо, но сомнения, которые не оставляют тебя и после принятия решения — это и вовсе сущая пытка. Катон искренне завидовал Макрону, который, приняв решение, больше не задавался вопросом, не совершил ли ошибки, и был готов нести ответственность за последствия.
Постаравшись отбросить мысли о будущем, Катон оставил центурию на месте и пробежал на сотню шагов дальше, чтобы присмотреться к дороге впереди. Она представляла собой полосу почвы над мрачными заводями и трясинами, расстилавшимися по обе ее стороны. Островки сухой почвы густо поросли корявыми деревцами и утесником. Вкупе с густым и высоким тростником они скрывали из виду дорогу за поворотом: заметить приближение противника издалека было невозможно. Катон раздраженно ударил сжатым кулаком по бедру и, стараясь не расслабляться, повел центурию дальше, вглубь болота. Перед каждым поворотом дороги он с замиранием сердца ожидал, что сейчас встретится лицом к лицу с войском Каратака.
Когда они, по его расчетам, удалились на полмили от вала, Катон остановил когорту и переформировал колонну в плотный строй, преграждавший дорогу: двенадцать человек по фронту, шесть в глубину. Фланги упирались в густые заросли колючего кустарника, шипы которого разорвут кожу любого, кто попытается подобраться к римлянам оттуда. Двоих воинов центурион выслал на две сотни шагов вперед нести дозор на дороге.
Повернувшись к солдатам, Катон на мгновение вспомнил, что это, в сущности, впервые, когда он обращается к центурии в качестве вновь назначенного центуриона. Но он прекрасно помнил обветренные лица стоявших перед ним бойцов и ощутил прилив уверенности в том, что они не подведут, когда дело дойдет до встречи с врагом.
— Вольно! — скомандовал он. — Но не расходиться.
Щурясь на ясное небо, Катон чувствовал, что плотная армейская туника, поддетая под тяжелый чешуйчатый панцирь, насквозь пропиталась едким потом. В горле пересохло, губы, когда он облизал их кончиком языка, тоже были сухие и потрескавшиеся.
— Советую вам попить как следует, благо фляги с вами. Вполне вероятно, скоро нам будет уже не до питья.
Кое-кто рассмеялся, но многие так и стояли столбом, пока Септим не начал выкрикивать приказы. Только тогда солдаты положили на землю щиты и копья, а сами присели на корточки на утоптанной, высушенной солнцем дороге. Некоторые потянулись за флягами, другие развязали шейные платки и утирали ими струившийся по лицам пот.
— Командир, — обратился к Катону Септим, — можно ребятам снять шлемы?
Катон взглянул на дорогу. Все было спокойно, и дозорные не подавали сигналов тревоги.
— Хорошо, пусть снимают.
Септим отсалютовал и снова повернулся к отдыхающим солдатам.
— Ладно, ребята, центурион сказал, что можно снять шлемы. Но держите их под рукой.
Послышался одобрительный гомон, и солдаты принялись возиться с кожаными креплениями и снимать громоздкие шлемы. Насквозь пропотевшие войлочные подшлемники прилипли к головам, так что их приходилось снимать отдельно. Волосы под ними тоже были мокрые, как будто бойцы только что вылезли из воды.
В последний раз оглядевшись по сторонам и бросив взгляд в сторону дозорных, Катон опустился на дорогу недалеко от своих солдат, взялся за крепления шлема, снял его и положил на колено, смахнув с металла тонкий налет пыли. Потом он поставил шлем рядом с собой и потянулся за висевшей на ремне флягой. Но едва он вытащил из горлышка пробку и поднял флягу, чтобы поднести к губам, издали донесся крик. Взор его, как и взоры некоторых его солдат, обратился к дороге, по которой к ним бежал один из наблюдателей. Второй некоторое время продолжал следить за тем, что происходит, а потом повернулся и припустил следом за напарником.
На бегу дозорный указывал копьем назад, и каждый боец Шестой когорты услышал его голос: