— Проклятье… — испуганно пробормотал Катон, поднимаясь на ноги. Он подхватил меч и рванул к Макрону.
— Командир!
— Я в порядке. — Макрон помотал головой.
Катон помог ему встать.
— Только рука, которой щит держал, онемела. А где Каратак?
Оглядевшись по сторонам, Катон увидел, что вражеский вождь убегает в болото, окровавленная повязка на его плече мелькала среди тростника.
— Он там!
Макрон ткнул товарища кулаком в плечо:
— За ним! Вперед!
Они перебежали дорогу и по узкой полосе берега вбежали в тростники, начинавшиеся там, где кончалась твердая почва. Под сапогами тут же захлюпала вода, и Катон заметил на поверхности пя́тна взбаламученной грязи, отмечавшие путь Каратака.
— Туда!
Густой тростник обступал их со всех сторон, плотные бледные стебли, сквозь гущу которых ломились римляне, издавали сухой шелест. Вода под ногами становилась все глубже, и следов Каратака больше видно не было.
Катон поднял руку:
— Стоп!
— Какого хре…
— Тихо! Слушай!
Они замерли, стараясь не упустить ни одного звука из тех, что мог бы издать беглец.
Воздух был неподвижен, издалека доносились отзвуки боя: это легион добивал остатки Каратакова войска. Отдельные возгласы, полные ужаса или ненависти, едва слышались, а поблизости было совсем тихо.
— Что будем делать? — шепотом спросил Макрон.
— Разделимся. — Катон ткнул мечом налево, где в камышах виднелся просвет, возможно оставшийся после беглеца. — Я проверю это направление, а ты прочеши ту сторону. Пойдем вперед, а если никого не встретим, сойдемся. Годится?
Макрон кивнул, даже не задумываясь над тем, что его юный друг фактически принял командование. Молодой центурион двинулся по воде дальше.
— Катон… только без глупостей.
Катон быстро изобразил на лице улыбку:
— Это ты кому? Мне?
Макрон проследил за тем, как товарищ исчез среди высоких стеблей, и устало покачал головой, дивясь молодому соратнику. Когда-нибудь Катон непременно ухватит фортуну на лету…
Катон продвигался вперед среди тростника, маслянистая вода плескалась уже на уровне бедер. Когда он приблизился к участку, где заросли были особенно плотными, перед глазами у него мелькнуло что-то красное. Он присмотрелся. Так и есть, некоторые стебли запачканы кровью. Покрепче перехватив меч, Катон двинулся дальше, осторожно продвигаясь через переплетение водорослей, скрытых под темной поверхностью воды. Звуки битвы позади него постепенно стихли, поглощенные окружавшей его болотной растительностью. Катон двигался с опаской, напрягая зрение и слух, чтобы не упустить малейшего следа, легчайшего звука, способного указать на беглеца. Но нет, слышно было лишь жужжание и попискивание сонно вившихся вокруг него насекомых.
Заросли становились реже, зато вода сделалась глубже, когда Катон вышел на маленький открытый участок.
Рядом находился небольшой островок с лежавшим на нем поваленным деревом; ствол его уже успел покрыться густым изумрудным мхом. Возвышенность сулила возможность оглядеться, и Катон, хлюпая, двинулся туда. Выбравшись из воды на сушу, он увидел, что на сапоги налип толстый слой черного ила, отчего они стали тяжелыми, словно свинец. Присев на ствол дерева, он потянулся за склизкой веткой, чтобы счистить грязь, и тут где-то рядом истошно закричала выпь. Катон от неожиданности аж подскочил.
— Хренова птица, — тихонько пробормотал он, и в этот миг кто-то накинулся на него сзади, поймал в захват, надавив предплечьем на горло, и рывком опрокинул на спину, сдернув со ствола. Юноша полетел на землю, размахивая руками, выронил меч и упал на человека такого крепкого телосложения, что казалось, будто он сделан из кирпичей. Тот еще сильнее схватил его за горло: Катон затылком чувствовал хриплое дыхание напрягшегося противника. Пытаясь высвободиться, юноша отчаянно вертелся, он впился ногтями в руку врага, но ослабить хватку не удавалось.
— Прощай, центурион, — прозвучал у самого его уха хриплый шепот. Сказано это было по-кельтски.
Катон резко опустил голову и зубами вцепился в предплечье, сдавившее ему горло. Зубы прокусили кожу, глубоко впились в татуированную плоть. Противник еле сдержал рвавшийся из груди вопль боли, но хватки не ослабил. Катон почувствовал, что от нехватки воздуха у него начинает кружиться голова, и стиснул зубы с такой силой, что они, прокусив руку, сомкнулись, а в его полном крови рту оказался еще теплый кусок плоти. Враг охнул от боли, но продолжал сдавливать горло с неослабевающей силой.
Катон понял: если он немедленно не предпримет что-нибудь еще, ему конец. Опустив руку вдоль тела, он завел ее за спину, ухватившись пальцами за ткань штанов противника, нащупал промежность и что было сил сдавил пальцами мошонку. Одновременно он резко откинул голову назад, нанеся удар шлемом по лицу врага, и услышал хруст сломанной переносицы. Раздался стон, и хватка на миг ослабла. Этого оказалось достаточно. Катон оторвал руку врага от своего горла, скатился с противника и в одно мгновение оказался на ногах в низкой стойке, готовый к схватке. Локтях в четырех перед ним, возле поваленного ствола сложившийся пополам Каратак стонал, зажимая руками промежность. Из разбитого носа и прокушенной руки лилась кровь, а потом от невыносимой боли его вдобавок еще и вырвало. Теперь вождь не представлял для Катона ни малейшей угрозы, и центурион выпрямился, осторожно массируя себе горло, огляделся, увидел свой меч и двинулся за ним.
Когда Каратака перестало рвать, он, морщась, привалился спиной к древесному стволу и вперил в Катона затуманенный болью, полный горечи и ненависти взгляд. Вдруг в глазах его промелькнула тень узнавания.
— Я тебя знаю.
Катон кивнул, развязал кожаные крепления и стянул с пропотевшей головы тяжелый металлический шлем. Каратак рыгнул.
— Мальчишка-центурион. Мне надо было тебя убить.
— Наверное.
— Правда ведь, забавно все обернулось? — пробормотал вождь и скривился от приступа боли.
— Забавно? — Катон пожал плечами. — Нет, ничего забавного. Даже близко.
— Похоже, у римлян плохо с чувством юмора.
— На мой взгляд, слишком много смертей. Мутит меня от этого.
— Теперь к ним добавится еще одна, и все кончится.
Катон покачал головой:
— Нет. Ты теперь мой пленник, и я доставлю тебя к своему легату.
— Вот как, — слабо усмехнулся Каратак. — Ну конечно, таково римское милосердие. А по-моему, лучше умереть здесь, чем быть принесенным в жертву во время победного торжества твоего императора.
— Никто не собирается приносить тебя в жертву.
— Дураком меня считаешь? — буркнул Каратак. — Думаешь, мой народ забыл, что ваш Цезарь сделал с Верцингеториксом? Нет уж, я не дам провести меня по вашему форуму связанным, как обычного преступника.
— Этого не случится.
— Ты уверен?
Катон пожал плечами:
— Не мне решать. Давай-ка лучше я помогу тебе встать. Но без фокусов, понял?
Зайдя сзади, Катон осторожно поддержал вождя за здоровое плечо, помогая ему встать с бревна. Правда, это вызвало у раненого такой приступ боли, что некоторое время он мог только скрежетать зубами.
— Я не могу идти. Дай мне умереть здесь… прошу тебя, римлянин.
Глядя на то, что осталось от человека, который два года подряд вел против Рима кровопролитную, изнурительную войну, Катон думал о том, что этот пленник, несомненно, станет трофеем. Клавдий будет похваляться, держа его в оковах и демонстрируя чужеземным послам и владыкам. А когда ему это надоест, позабавит напоследок римский плебс, выставив пленника на гладиаторских играх, где тот и найдет свой конец.
— Я пощадил тебя, римлянин, — промолвил Каратак с мольбой. — Я сохранил тебе жизнь. Так дай же мне, по крайней мере, самому выбрать, как умереть.
— Ты собирался сжечь меня живьем.
— Это не важно. — Он поднял руку и указал на Катонов меч. — Прошу тебя.
Катон смотрел на этого человека, некогда самого могущественного из вождей острова, а ныне разбитого и сломленного. Плачевное зрелище… Поняв, что испытывает к нему жалость, Катон сам себе подивился: с какой стати ему жалеть человека, выказавшего себя жестоким, безжалостным врагом? Но, так или иначе, он принимал все происходящее близко к сердцу, с каким-то особенным чувством, словно унижение давнего врага влекло за собой своего рода утрату. Катону захотелось помочь ему завершить свой путь достойно, упокоиться с миром, а потому он невольно глянул на меч.
Бритт, проследив за его взглядом, кивнул:
— Сделай это быстро, римлянин.
Каратак отвернулся и зажмурился. На миг оба застыли в неподвижности — и вождь варваров, молча ждущий смерти, и Катон, крепко сжимающий в руке меч. Отдаленный шум битвы уже стих, теперь сюда доносились лишь вопли раненых. Вокруг вились тучи насекомых, привлеченных запахом крови, которая насквозь пропитала повязку на плече Каратака. А потом Катон резко покачал головой, улыбнулся, ослабил хватку и ловким движением вбил клинок в ножны. Каратак открыл один глаз и покосился на него.
— Нет?
— Прости. Не сейчас. Живой ты представляешь для меня бóльшую ценность.
Каратак открыл второй глаз, посмотрел на Катона и пожал плечами.
— Что ж, вполне разумно. Но это был бы хороший конец. А так, глядишь, ты еще пожалеешь, что не убил меня.
— Не стоит предаваться пустым надеждам.
Катон отступил от пленника, сложил ладони у рта и позвал:
— Макрон! Макрон! Сюда!
Когда они вышли из болота, солнце висело низко над горизонтом, окрашивая пушистые облака ярким багрянцем. Римляне вели Каратака, а точнее, почти несли, закинув его руки себе на плечи. Тяжело дыша, они выбрались из зарослей тростника, поднялись по травянистому склону, прислонили бритта к перевернутой колеснице и устало опустились на землю, чтобы перевести дух.
Позади них устало тянулась к воротам колонна легионеров.
— Вот. — Макрон откупорил флягу и передал Катону. Молодой центурион поднес ее к губам и вдруг заметил пристальный взгляд Каратака. Опустив флягу, он передал ее пленнику, который отпил несколько больших, жадных глотков.