яния. Он отозвался эхом от окрестных склонов, но тут снова со стоном налетел ветер, и звук пропал. Катон сбросил одеяло с головы и навострил уши, напряженно прислушиваясь. И звук повторился: тонкий, пронзительный, едва различимый на фоне подвывания ветра да раздававшихся время от времени хлопков кожи. Протянув руку, он потряс за плечо Макрона. Реакции не последовало. Он потряс сильнее, сопроводив это еще и щипком. Это наконец пробудило ветерана.
— Что? Что случилось? Где мой меч?
Его рука привычно потянулась к клинку, и лишь потом он бросил взгляд на вырисовывавшийся в темноте силуэт сидящего рядом с ним на корточках Катона.
— Тише, — шепнул Катон. — Слушай!
— Слушать? Что?
— Тсс! Просто слушай!
Оба замерли в ожидании, но, кроме воя ветра, никаких звуков больше не доносилось.
— Можешь ты сказать мне, что я пытаюсь услышать? — проворчал через некоторое время Макрон.
— Я слышал крик.
— Крик? Здесь, в горах? Тебе почудилось, это был ветер.
— Точно говорю, крик.
— Может, местные горцы затеяли у нас под боком шумную пьянку?
— Тише! Опять!
На сей раз звук услышал и Макрон: то был человеческий крик, причем, несомненно, полный страдания и боли. Он резко оборвался, и Макрон почувствовал, как волоски на его загривке встали дыбом.
— Дерьмо! Ты был прав.
— Что делать будем?
Макрон сбросил одеяло и потянулся за сапогами.
— Проверим, что к чему, а как иначе? Пошли. Меч не забудь.
— А как насчет Минуция?
— Да пусть спит. Я не хочу выглядеть переполошившимся новобранцем. Выясним что да как, а если потребуется помощь, вернемся. Пошли.
Выбравшись наружу, они увидели, что снегопад кончился, но и палатки, и подводы покрывает плотный снежный покров. Часовые, стоявшие с двух концов лагеря, топали ногами, чтобы не дать им онеметь. Ветер ослаб, тучи почти развеялись, открыв взору сияние созвездий.
— Туда, — молвил Макрон и с хрустом двинулся по насту к ближайшему часовому. Заметив командиров, тот вытянулся в струнку.
— Стой! — по-уставному выкрикнул он. — Приблизьтесь, чтобы быть узнан..
— Заткнись! — рыкнул на него Макрон. — Тебя поставили останавливать тех, кто приближается к лагерю снаружи, тупой ублюдок. А не тех, кто идет изнутри.
— Виноват, командир.
— Это не имеет значения, — встрял Катон.
— Еще как, на хрен, имеет, — проворчал Макрон. — Если он уж и стражу толком нести не может, значит никуда не годен, даже в долбаную корабельную пехоту.
Не вдаваясь в спор с другом, Катон обратился к часовому:
— Ты слышал что-нибудь только что?
— Что именно, командир?
— Человеческий голос, крик.
Часовой насторожился:
— А я должен был?
— Сынок, кончай темнить, — молвил Макрон, ткнув новобранца пальцем в грудь. — Просто отвечай на вопрос, слышал или не слышал?
— Слышал, командир. Один возглас, он сразу оборвался. Донесся вон оттуда. — Парень указал на склон, возвышавшийся над лагерем. — С вершины холма, а то и с другой стороны, я бы так сказал, командир.
— А почему не поднял тревогу?
— Из-за того, что я его едва расслышал и подумал, что могло мне почудиться, командир.
— Лучше проявить излишнюю бдительность, чем подвергнуть риску жизнь товарищей. Дошло?
— Так точно, командир. Мне позвать подмогу?
— Нет, — заявил Макрон. — Мы пойдем разведаем, что там такое. Если не вернемся к смене караула, тогда поднимай тревогу. Скорее всего, там ничего такого — может, волк завыл или еще что… Ладно, неси стражу.
Парень отсалютовал и повернулся кругом, спиной к лагерю.
Макрон указал на склон:
— Похоже, нам туда. Пошли.
Когда они удалились за пределы слышимости часового, Катон подтолкнул друга локтем:
— Волк, говоришь?
— А что, я слышал нечто похожее раньше.
Центурионы подошли к подножию холма и перебрались через снежный занос туда, откуда начиналась покрывавшая склон густая древесная поросль. Лишь немного снега смогло пробиться сквозь густые, раскидистые сосновые ветви, наполнявшие воздух запахом хвои. Скоро склон сделался таким крутым, что пришлось то и дело припадать на четвереньки, петляя между толстыми стволами по мягкой подстилке из опавших иголок, глушившей звуки шагов. Ветер сюда не проникал, и скоро они от напряжения разогрелись так, что, когда достигли дальней кромки деревьев, оба уже задыхались и вспотели. Лес кончился, выше находился заметенный снегом скалистый выступ, а дальше — гребень холма. Катон обернулся и бросил взгляд на раскинувшийся внизу лагерь: отсюда припорошенные снегом возы и палатки были почти неразличимы. И тут крик, на сей раз куда более отчетливый, прозвучал снова.
Центурионы переглянулись.
— Что думаешь? — спросил Катон.
— Звучит так, словно какому-то бедолаге приходится очень хреново, — отозвался Макрон и, переведя дух, принялся карабкаться по заснеженным камням. Катон двинулся по глубоким следам, которые оставлял в снегу его друг. Некоторые камни пошатывались, но там было куда поставить ногу и за что ухватиться, так что довольно скоро Макрон, протянув руку, помог Катону выбраться на плоский скальный выступ, откуда открывался вид на ущелье, по которому сегодня с таким трудом поднималась колонна. Внизу дорога огибала подножие холма и дальше снова шла на подъем.
Костер они увидели сразу: желтый огонь у края дороги, не более чем в сотне шагов внизу. Рядом топтались четыре стреноженные лошади, а на поваленном древесном стволе у огня сидели три человека. Четвертый склонился над чем-то у края ствола — и склоны вновь огласил вопль. Потом этот человек отступил, и центурионы увидели еще одного, пятого, которого до этого заслонял своей спиной предыдущий. Этот пятый был раздет до пояса и привязан к поваленному дереву. Костер осветил его, и Катон с Макроном разглядели черные отметины на его груди. Их происхождение прояснилось быстро: мужчина, до этого склонявшийся над пленником, подошел к костру и стал нагревать в его пламени острие меча.
Катон повернулся к Макрону:
— Я этого малого видел. Ну, который к дереву привязан. Это тот торговец.
— Торговец?
— Ну, из Гиспеллума… Что, по-твоему, происходит? Кто эти люди?
— Почем мне знать? Похоже, разбойники. Но я не собираюсь сидеть здесь и смотреть, как они развлекаются таким манером.
Макрон глянул вниз и на миг задумался.
— Можно вернуться и поднять остальных, но на это уйдет слишком много времени. Бедолага может испустить дух. Кроме того, сильно сомневаюсь, чтобы эта бестолковая команда сумела захватить разбойников врасплох. Услышав, что к ним приближаются, они прикончат беднягу, вскочат на коней и уберутся восвояси задолго до того, как мы до них доберемся.
— Понятно. — Катон медленно кивнул. — Ты хочешь сказать, что нам с тобой проще спуститься отсюда прямо туда.
— Быстро соображаешь, парень. — Макрон похлопал его по плечу. — Пошли.
Они слезли с выступа и проследовали по камням до кромки покрывавших склон до самой дороги деревьев, когда снова раздался крик:
— Умоляю, не надо! Не надо! Клянусь, я ничего не знаю! Умоляю вас!
Отчаянная мольба заставила Катона и Макрона ускориться. Они торопливо спускались в тени деревьев, порой чуть ли не съезжая по склону под обледенелыми сучьями, стараясь не упускать из виду мерцавший впереди, пробивавшийся сквозь завесу сосновых ветвей огонь. Через некоторое время Макрон остановился и поднял руку, давая Катону понять, что они уже достаточно близко. Костер мерцал за деревьями шагах в пятидесяти от них, и в его свете были уже хорошо видны и четверо мучителей, и их пленник.
Макрон вытащил меч и шагнул вперед.
— Погоди! — шепотом окликнул его Катон. — Ты что же, собираешься вот так взять и напасть?
— А что еще делать? — прошептал в ответ Макрон. — Нас двое, а их четверо, так что окружить, боюсь не получится.
— Надо было сходить за подмогой.
— Сейчас уже поздно об этом толковать.
— Ладно, тут ты прав. Но сначала попробуем уравнять шансы. Глянь.
Катон указал на узкое углубление в земле, тянувшееся вдоль края дороги, и Макрон понял, что это засыпанная снегом придорожная канава. Она проходила совсем рядом с поваленным деревом, и мужчины сидели на нем к ней спиной.
Макрон вложил меч обратно в ножны и понимающе кивнул:
— Дельная мысль.
Они подобрались к самой кромке деревьев, после чего припали к земле, преодолев по снегу расстояние от опушки до обочины, нырнули в канаву и, провалившись в снег, поползли по ней — Макрон впереди, Катон позади — к костру, подавляя желание вскочить и припустить со всех ног, подогреваемое возобновившимися воплями пленника. Наконец, судя по оранжевым отблескам, центурионы поравнялись с костром.
— Не высовывайся, — шепнул Макрон, вытащил меч из ножен и, глубоко вдохнув, приподнял голову над краем канавы. Пред ним обрисовывались силуэты троих сидевших на древесном стволе людей, молча смотревших на своего приятеля. Тот снова склонился над пленником, которого из канавы видно не было. Макрон про себя выругался: четвертый противник стоял к ним лицом. Стоит им подняться, и они мигом будут замечены.
Раздраженному Макрону не оставалось ничего, кроме как, осторожно выглядывая, продолжать наблюдение. Потом Катон подергал его за ногу. Макрон обернулся, увидел его вопросительно поднятую руку и отрицательно покачал головой. Затем он опустился вниз и, уже не рискуя быть услышанным, шепнул Катону:
— Придется ждать. Следи за мной. Как только подам сигнал, выбираемся по возможности неслышно — и вперед. Атакую я, атакуешь ты. Не раньше.
— Понятно, — выдохнул тот.
Они лежали в снегу с мечами в руках, дожидаясь удобного момента. Снег начал таять, и Катон чувствовал, как вода смачивает его тунику, холодя кожу. Он снова начал дрожать, хотя сердце его неистово колотилось от нервного напряжения. Макрон впереди был неподвижен, словно скала: лишь его глаза отслеживали каждое движение у древесного ствола. Мучитель продолжал свою безжалостную работу, и теперь они слышали все, что он говорил жертве: