– Макрон!
Катон огляделся, и как раз вовремя – он успел увидеть, как его друг бросился наземь и прикрыл свое крепкое тело щитом. С топотом мчавшиеся прямо на него лошади испугались алого щита, инстинктивно попытались резко свернуть, в результате чего колесница завалилась набок, а колесо с грохотом проехало по Макронову щиту. Платформа накренилась, возница с отчаянным криком попытался не дать колеснице перевернуться, рванув вперед, и в результате все они – и кони, и возница, и колесница – на полной скорости влетели в кучку бойцов, еще продолжавших сражаться.
– Проклятье… – испуганно пробормотал Катон, поднимаясь на ноги, подхватил меч и рванул к Макрону. – Командир!
– Я в порядке. – Макрон помотал головой, в то время как Катон помогал ему встать. – Только рука, которой щит держал, онемела. А где Каратак?
Оглядевшись по сторонам, Катон увидел, что вражеский вождь убегает в болото, окровавленная повязка на его плече мелькала среди тростника.
– Он там!
Макрон ткнул товарища кулаком в плечо:
– За ним! Вперед!
Они перебежали дорогу и через узкую прибрежную полосу вбежали в тростники, начинавшиеся там, где кончалась твердая почва. Под их сапогами тут же захлюпала вода, и Катон заметил на поверхности пятна взбаламученной грязи, отмечавшие путь Каратака.
– Туда!
Густой тростник обступал их со всех сторон, плотные бледные стебли, сквозь гущу которых ломились римляне, издавали сухой шелест. Вода под ногами становилась все глубже, и следов Каратака больше видно не было.
Катон поднял руку.
– Стоп!
– Какого хре…
– Тихо! Слушай!
Они замерли, стараясь не упустить ни звука, какой мог бы издать беглец.
Издалека, распространяясь в неподвижном воздухе, доносились отголоски боя: легион добивал остатки Каратакова войска. Отдельные крики, полные ужаса или ненависти, были едва слышны, но поблизости никаких звуков слышно не было.
– Что будем делать? – шепотом спросил Макрон.
– Разделимся.
Катон ткнул мечом налево, где в камышах виднелся просвет, возможно, оставшийся после беглеца.
– Я проверю это направление, а ты прочеши ту сторону. Пойдем вперед, если никого не встретим, сойдемся. Годится?
Макрон кивнул, даже не задумываясь над тем, что его юный друг фактически принял командование. Молодой центурион двинулся по воде дальше.
– Катон… только без глупостей.
Катон быстро изобразил улыбку.
– Это ты кому? Мне?
Макрон проследил за тем, как его товарищ исчез среди высоких стеблей, и устало покачал головой, дивясь своему молодому соратнику. Когда-нибудь Катон непременно ухватит фортуну за хвост…
Молодой центурион продвигался вперед среди тростника, маслянистая вода плескалась уже на уровне его бедер. Когда он приблизился к участку, где заросли были особенно плотными, перед глазами мелькнуло что-то красное. Он присмотрелся. Так и есть, некоторые стебли запачканы кровью. Покрепче перехватив меч, Катон двинулся дальше, осторожно продвигаясь через переплетение водорослей, скрытых под темной поверхностью воды. Отголоски битвы позади него постепенно стихли, поглощенные окружавшей его болотной растительностью. Катон двигался с опаской, напрягая зрение и слух, чтобы не упустить малейшего следа, легчайшего шума, способного указать на беглеца. Но нет, единственными звуками были жужжание и попискивание сонно вившихся вокруг него насекомых. Заросли становились реже, зато вода, когда Катон вышел на маленький открытый участок, сделалась глубже.
Рядом находился небольшой островок с лежавшим на нем поваленным деревом; ствол его уже успел покрыться густым изумрудным мохом. Возвышенность сулила возможность оглядеться, и Катон, хлюпая, двинулся туда. Выбравшись из воды на сушу, он увидел, что на его сапоги налип толстый слой черного ила, отчего они стали тяжелыми, как свинец. Присев на дерево, он потянулся за склизкой веткой, чтобы счистить грязь, и тут где-то рядом истошно закричала выпь. Катон от неожиданности аж подскочил.
– Хренова птица, – тихонько пробормотал он.
И в этот миг кто-то, накинувшись сзади, поймал его в захват, надавив предплечьем на горло, и рывком опрокинул на спину, сдернув со ствола. Юноша полетел, размахивая руками, выронил меч и приземлился на человека такого крепкого телосложения, как будто тот был сделан из кирпичей. Хват за горло сделался еще сильнее, Катон затылком чувствовал хриплое дыхание напрягшегося противника. Пытаясь высвободиться, юноша отчаянно вертелся, впился в руку ногтями, но ослабить хватку не удавалось.
– Прощай, центурион, – прозвучал у самого его уха хриплый шепот. Сказано это было по-кельтски.
Катон резко опустил голову и вцепился в сдавливавшее его горло предплечье зубами, прокусил кожу и глубоко впился в татуированную плоть. Его противник еле сдержал рвавшийся из груди вопль боли, но хватки не ослабил. Катон почувствовал, что от нехватки воздуха у него начинает кружиться голова, и стиснул челюсти с такой силой, что прокусил руку и сомкнул их, а в его полном крови рту оказался еще и теплый кусок плоти. Враг охнул от боли, но горло продолжал сдавливать с неослабевающей силой.
Катон понял: если он немедленно не предпримет что-нибудь еще, ему конец. Опустив руку вдоль тела, он завел ее за спину, ухватившись пальцами за ткань штанов противника, нащупал промежность и что было сил сдавил пальцами мошонку. Одновременно он резко откинул голову назад, нанеся удар шлемом по лицу, и услышал хруст сломанной вражеской переносицы. Раздался стон, и хватка ослабла. Только на миг, но этого оказалось достаточно. Катон оторвал руку от своего горла, скатился с противника и в одно мгновение оказался на ногах, в низкой стойке, готовый к схватке. Локтях в четырех перед ним, возле поваленного ствола, сложившийся пополам Каратак стонал, зажимая руками промежность. Из разбитого носа и прокушенной руки лилась кровь, а потом, от невыносимой боли, его вдобавок еще и вырвало. В таком состоянии он не представлял собой для Катона ни малейшей угрозы, и центурион выпрямился, осторожно массируя горло, огляделся, увидел свой меч и двинулся за ним.
Когда Каратака перестало рвать, он, морщась, привалился спиной к древесному стволу и вперил в Катона затуманенный болью, полный горечи и ненависти взгляд, в котором через некоторое время промелькнуло узнавание.
– Я тебя знаю.
Катон кивнул, развязал кожаные крепления и стянул с пропотевшей головы тяжелый металлический шлем. Каратак рыгнул.
– Мальчишка-центурион… Мне надо было тебя убить.
– Наверное.
– Правда ведь, забавно все обернулось? – пробормотал вождь и скривился от очередного приступа боли.
– Забавно? – Катон пожал плечами. – Нет, ничего забавного. Даже близко к этому нет.
– Похоже, у римлян плохо с чувством юмора.
– На мой взгляд, было слишком много смертей. Мутит меня от этого.
– Теперь к ним добавится еще одна, и все кончится.
Катон покачал головой:
– Нет. Ты теперь мой пленник, и я доставлю тебя к своему легату.
– Вот как, – слабо усмехнулся Каратак. – Ну, конечно, таково римское милосердие. А по-моему, лучше умереть здесь, чем быть принесенным в жертву в ходе победного торжества твоего императора.
– Никто не собирается приносить тебя в жертву.
– Дураком меня считаешь? – буркнул Каратак. – Думаешь, мой народ забыл, что ваш Цезарь сделал с Верцингеториксом? Нет уж, я не дам провести меня по вашему Форуму связанного, как обычного преступника.
– Этого не случится.
– Ты уверен?
Катон пожал плечами:
– Не мне решать. Давай-ка лучше я помогу тебе встать. Но без фокусов, понял?
Зайдя сзади, Катон осторожно поддержал вождя со стороны здорового плеча, помогая ему встать с бревна. Правда, это стоило ему такого приступа боли, что некоторое время он мог только скрежетать зубами.
– Я не могу идти. Дай мне умереть здесь… прошу тебя, римлянин.
Глядя на то, что осталось от человека, который два года подряд вел против Рима кровопролитную, изнурительную войну, Катон думал о том, что этого пленника, несомненно, станут рассматривать как трофей. Клавдий будет похваляться, демонстрируя его в оковах чужеземным послам и владыкам. А когда ему это надоест, позабавит напоследок римский плебс, выставив пленника на гладиаторских играх, где тот и найдет свой конец.
– Я пощадил тебя, римлянин, – промолвил Каратак с мольбой во взоре. – Я сохранил тебе жизнь. Так дай же мне по крайней мере самому выбрать, как умереть.
– Ты собирался сжечь меня живьем.
– Это неважно. – Он поднял руку и указал на Катонов меч. – Прошу тебя.
Катон смотрел на этого воина, некогда самого могущественного из племенных вождей острова, а ныне разбитого и сломленного. Плачевное зрелище… Поняв, что испытывает жалость, Катон сам себе подивился: с какой стати ему жалеть человека, выказавшего себя жестоким, безжалостным врагом? Но, так или иначе, он принимал все происходящее близко к сердцу с каким-то особенным чувством, словно унижение давнего врага влекло за собой своего рода утрату. Катону захотелось помочь ему завершить свой путь достойно, упокоиться с миром, а потому он невольно глянул на свой меч.
Бритт, проследив за его взглядом, кивнул.
– Сделай это быстро, римлянин.
Каратак отвернулся и зажмурился. На миг оба застыли в неподвижности – и туземный вождь, молча ждущий конца, и Катон, крепко сжимающий в руке меч. Отдаленный шум битвы уже стих, теперь сюда доносились лишь вопли раненых. Вокруг вились тучи насекомых, привлеченных запахом крови, пропитавшей повязку на плече Каратака. А потом Катон резко покачал головой, улыбнулся, ослабил хватку за рукоять и ловким движением вбил клинок в ножны. Каратак открыл один глаз и покосился на него.
– Нет?
– Прости. Не сейчас. Живой ты представляешь для меня большую ценность.
Каратак открыл и второй глаз, посмотрел на Катона и пожал плечами:
– Что ж, вполне разумно. Но это был бы хороший конец. А так, глядишь, ты еще пожалеешь, что не убил меня.