Сумка с кошельком гармонирует. Есть потребность в красивом, а понимания красоты нет. Есть желание выглядеть женственно, а женственности нет. Есть тяга к хорошим вещам, а денег на них нет. Ничего уже, в сущности, нет. Кашку разве что не по чину поклевать. Или телефон по вечерам на стол выкладывать и смотреть на него внимательно. С алкашом дворовым спутаться. В ванной выть, как псина, когда совсем накроет. В храм ходить по воскресеньям, чтобы там ничего не понимать. Раз в полгода к сыну на свиданку ездить. Опять деньги просить будет, пересидок. Что там еще? Да, собственно, всё. Ну, диабетик, может, побеспокоит. Прикует, стреножит, обкорнает, как городскую акацию, только снизу. Боль. Много боли. Каждую минуту, каждую секунду. Как Ахиллес Гектора — погонит, повалит и добьет, как захочет. Трах-тара-рах! Бац!
Пока я все это думал, женщине принесли рисовую кашу с фруктами и чашку кофе. Ела она благовоспитанно. Так едят люди из высшего общества в американских фильмах. С наносным достоинством, за которым прячется биографическое унижение. Доела. Убить ее? Молиться за нее? Дать ей денег? Убедить позвонить дочери? Заказать бутылку вина? Купить путевку в Турцию? Подсесть и поговорить? Я ушел в туалет, наметил план действий, а когда вернулся, женщины нигде не было. Я пожал плечами, расплатился и отправился домой. Не на такси — пешком. Летел буквально по Компросу. Лужу даже перепрыгнул. С разбега. Гигантскую.
И биться сердце перестало
Ходил раньше из Москвы в Пермь скорый поезд «Кама». Его в честь реки назвали, которая так полноводна и величава, что в этом, признаться, и не нуждается. В том поезде много кто ездил, а некоторые даже умирали. Например, закамский шансонье Сергей Наговицын, земля ему пухом. «Закамский», потому что в Перми на правом берегу район такой есть. Отшиб, глубинка, придаток заводской. Я сам там проживал. Там много кто проживал, да не все выжили. Дикое место. Раздолье, казалось бы, а на поверку тупик, где все мечутся, а место свое найти не могут, и оттого бесятся, и впадают в раж. Оттуда же был Андрей Панкратов. Статный парень. Если, к примеру, на улице по головам глазами водить, то Андрею точно в грудь упрешься.
Под два метра ростом, пальто пониже спины, шарф обязательно, джинсы классические, туфли итальянские и духи — это всегда. «Армани спорт» или еще что за три тысячи рублей. Плюс — прическа модельная и, конечно, лицо. Интеллигентное, тонкое даже, нос с горбинкой и ресницы пушистые. Он его спокойно так нес, не меняясь выражением в сравнении, например, с выражением домашним. Обычно люди в обществе лицами каменеют, потому что невольно подозревают опасности и уязвимость своего положения. Опасности Андрей тоже подспудно подозревал, а вот уязвимости не чувствовал. Несмотря на свой внешний вид, он был мастером спорта по боксу и дело свое знал. Он настолько его знал, что об этом знал весь Закамск.
Однажды, а именно семь лет назад, Андрей приехал в Москву на футбол. Он, видимо, очень красиво шел по столице, потому что его позвали сниматься в кино. На полном серьезе. Он и пробы прошел, и пять предложений выучил, и вообще оказался киногеничным человеком. Фильм назывался «Нокаут». Он пользовался у зрителей оглушительным успехом. Андрея стали везде приглашать, даже на фуршеты. Он ходил. Он не был внутри таким, как снаружи, но умел молчать. Он и снаружи-то был таким, каким был, потому что в 2002 году насмотрелся второго фильма «Бандитского Петербурга» и перенял вкусы «Черного Адвоката», которого актер Певцов играл.
А жена Андрея Софочка молчать не умела. То есть не умела совершенно, зато требовала, чтобы он ее повсюду водил с собой. На Андрея обрушилась популярность, и Софочка опасалась за его нравственный облик. Андрей после того фильма вообще слегка затруднился. Он всегда про себя не очень высоко думал, а тут все вокруг вдруг стали думать о нем высоко. Андрей сначала над этим шутил, потом улыбался виновато, затем гневался и слал на три буквы, а потом и сам поверил, что он довольно высокий человек. Полезло из него. Говорит, к примеру, Софочка:
— Андрей, посуду помой.
А он ей с этакой ленцой:
— Сама помоешь. Я семью кормлю. В Голливуде скоро жить будем. Царь царей я. Мир под ногами лежит. Всех порву, Софочка. Яхту куплю, как Ди Каприо.
А Софочка на него смотрит и не понимает — он серьезно или шутит?
Поначалу Андрей действительно шутил. Но если раньше он шутил разнообразно — то про таджиков, то про секс, то про рыбалку, то про баню, то про друга Жентоса, то к месту; а теперь шутки пошли однобокие и как бы в русле собственного величия. Естественно, очень быстро они стали несмешными и перестали быть шутками. Андрей такого себе навоображал, что с трудом выносил окружающую действительность. Тут его в Москву на пробы пригласили. Конечно, Софочка увязалась за ним. Приехали. Такси, гостиница возле Кремля, россыпь продюсерских улыбок. После проб чету Панкратовых пригласили на вечеринку: Уютный такой зал не помню где. А Софочка... Как бы это сказать... Не пляшет против московских красавиц. А самое плохое, что это ей не Андрей сказал — она это сама поняла, сравнивая свои достоинства с чужими.
Они танцевать пошли в обнимку, а Софочка ему говорит:
— Бросишь ты меня, Андрюша. Посмотри, какие все красивые кругом. А у меня, посмотри, грудь маленькая. Может, силикону накачать? А губы? Смотри, какие губы — две полоски. А у той, видишь, у той? Пухлые-препухлые. Может, ботокса мне? А та, смотри, какая! Ноги от ушей, не то что у меня. И в кино, наверное, понимает. Тебе такую надо, с твоим-то успехом. Бросишь ты меня. Скажи правду — ведь бросишь? Бросишь, а?
Андрей от таких речей удивился и стал жарко разубеждать Софочку.
— Не говори ерунды. Ни за что тебя не брошу. Ты моя половинка. Я тебя только понюхаю, и у меня сразу... ну... твердый.
Софочке аргумент показался неубедительным.
— Это ты их еще не нюхал. Вот понюхаешь и сразу меня бросишь.
— Не буду я никого нюхать! Что ты такое несешь?!
— Ничего не несу. Вон, смотри, в каком платье. У меня и платья такого нет.
— Хочешь, купим тебе точно такое же?
— Чтобы ты ее вместо меня представлял? Ты и в постели, поди, ее вместо меня представляешь?
— Кого — «ее»? Я ее даже не знаю!
— А зачем ее знать? Если подумать, лучше даже не знать, чтобы представлять. Ладно. Представляй. А я буду Брэда Питта представлять. Или Харатьяна, я его в детстве очень любила.
— София. Не надо никого представлять. Я люблю тебя, у нас все хорошо. Успокойся, ради бога.
Софочка не успокоилась, но притихла. Зато взволновался Андрей. До этого он не смотрел на жизнь в таком сравнительном ключе, а сейчас, после слов Софочки, вдруг посмотрел. Если на чистоту, если вот действительно, то та, в платье, она ему больше соответствует. И та, с грудью, тоже. Если отбросить эмоции и посмотреть в общем, то Андрей, конечно, сильно возвысился, убежал вперед и вверх, а Софочка как продавала кроссовки в «Адидасе», так и продает. Он ее очень любит, очень, но вопрос соответствия, органичности, можно сказать — равенства, никто не отменял. Конечно, все это Андрей не в тот же вечер подумал, но двинулся в этом направлении он именно тогда. Это как брага — не сразу, но выбродит, не завтра, так через год. Через год и выбродила.
Сначала Андрей в постели представил кое-кого вместо Софочки. Потом вступил в милую переписку с одной критикессой. А затем улетел на съемки второй части «Нокаута», где... Не влюбился, ничего такого. Просто целовался по сценарию. А там... Сцена была. Ну, он сзади обнял и волосы на затылке понюхал. Отшатнулся, едва понял. И стыдно, и сладко, и голова кружится, и в целом как-то не по себе. Ушел. Спрятался в фургончике. Голову руками охватил и убеждает себя, что Софочку любит. Глаза закроет и силится ее представить в деталях, а там, под веками, актриса эта с круглым затылком и губами пухлыми. Кому-то такие борения смешными могут показаться, переспал и переспал, XXI век, но это если подноготную не знать. Она чудовищная, но я вынужден, иначе нельзя. До Софочки Андрей со стриптизершей встречался. Она его хламидиозом заразила. Он не знал. Да и она, наверное, тоже. Хламидиоз, как медведь, — склонен к спячке. А потом Софочка появилась. Забеременела. Родила больного мальчика. Через месяц стали выяснять причину смерти. Выяснили. Хламидиоз. Пролечились оба. Оклемались кое-как.
И вот за все это время, почти за восемь лет, Софочка ни разу не упрекнула Андрея. Он свою вину знал и нес ее, как Поддубный лошадь, а Софочка будто бы про нее навсегда забыла. Последние три года они безуспешно пытались забеременеть, но и тут Софочка молчала. После такого Андрей испытывал к ней чувство долга. Он должен был ее любить и не мог ее предать, потому что... Ну, потому что какой мразью надо быть, чтобы это сделать. Современность, казалось бы, какой долг, откуда? А вот взялся и так внутри Андрея возрос, так раздался, такие корни пустил, что, когда он затылок той актрисе понюхал, у него руки затряслись, словно он человека убил и его вот-вот найдут. А она, Катя эта, в фургончик зашла и говорит:
— Тебя затрясло.
— Чего?
— Я почувствовала, как тебя затрясло. С неопытными бывает. Давай здесь пройдем, а потом на камеру.
Катя действительно была красива. С пшеничными густыми волосами, зачесанными назад наподобие гривы, с поставленным голосом, с тем магнетизмом, без которого актерская карьера немыслима. Игривая и раскованная, она подзуживала всякого мужчину к словесному танцу и легкости. Она снимала груз. В ее компании многие важные вещи вдруг начинали казаться глупыми.
— Я начну. Ты готов?
— Не готов, но давай.
— Олег, почему всё так?
— Я не знаю. Никто не знает, но мы справимся.
— Ты все время это твердишь. Я устала от слов. Я хочу...
— Да?
— Господи, да поцелуй меня уже!
Андрей наклонился и поцеловал Катю в губы. Так срывают пластырь или тыкаются губами в уксус, чтобы проверить его крепость. Катя отстранилась.