— Мы любовники, Андрей.
— Чего?
— Любовники. Ты сценарий читал?
— Читал.
— Мы — любовники.
— Любовники.
— А ты целуешь меня, как мать.
— Я знаю. Я боюсь...
— Чего?
— Захотеть тебя по-настоящему.
— Поэтому ты убежал? Потому что меня захотел?
— Да.
Катя улыбнулась.
— Успокойся. Я тоже тебя хочу. Давай просто сделаем это и будем работать дальше.
— В смысле — переспим?
— Конечно. Почему нет?
— Ты не понимаешь. Я женат.
— Что за вздор! Это всего лишь секс. Давай с последнего места.
— Давай.
— Ты все время это твердишь. Я устала от слов. Я хочу...
— Да?
— Господи, да поцелуй меня уже!
Андрей снова хотел мазнуть Катю губами, но она проявила настойчивость. Обхватила Андрея руками. Прижалась. Погладила затылок и шею. Задышала часто-часто.
Андрей закрыл глаза и наконец-то увидел Софочку. Оторвал от себя Катю. Вылетел из фургончика.
Сцены с поцелуями получались с десятого дубля, да и то не бог весть как. Режиссер матерился, словно опытный уголовник. Катя наглухо замолчала. Между ней и Андреем воцарились профессиональные отношения. Не сказать, что в них была нотка холодности, скорее, камский лед января. Однако Андрей терзался. Катя, она... Ему как бы хотелось и не хотелось завершить начатое. Вряд ли это можно назвать гештальтом, но возбуждение и вина, идущие рука об руку, — слишком сильные и противоречивые чувства, чтобы ни во что не вылиться. Брага, помните? Не сразу, но выбродит, не сегодня, так завтра. Когда съемки закончились, Андрей поехал в Пермь скорым поездом «Кама». Он не любил летать, а на верхней полке ему отлично думалось. В этот раз, правда, дум не случилось. Соседями Андрея были трое вахтовиков с водкой.
Утомленный съемками и душевными перипетиями, Андрей напился до беспамятства. Не сразу, не с утра, а ночью, когда даже дурацкие идеи кажутся блестящими. Поезд миновал Балезино. Андрей проснулся. Сперва он не понял, почему ему так тесно, а потом почувствовал гладкую кожу, развернулся как ужаленный и увидел проводницу. Она лежала под тонкой простыней, разметав короткие ноги, и смотрела на него искусанной грудью. Андрей сунул руку себе между ног и нашел влагу. Застонал. Сел. Судорожно натянул трусы. Он предал жену и... Катю? Лучше бы он предал жену с Катей. Но почему сразу предал? А как? Он ведь... Это ведь... Андрей быстро оделся и ушел в туалет. Подмылся. Ополоснул лицо. Когда он вернулся в купе, проводница уже ушла. Вахтовики храпели. За окном мелькали почти пермские пейзажи. Надо было что-то решать. Рассказать про проводницу? Рассказать про Катю? А что было с Катей? Физически — ничего. Не физически — очень много. А что было с проводницей? Физически — всё, не физически — вакуум.
Промучившись три часа и так и не определившись, Андрей приехал в Пермь. На вокзале его встретила Софочка. Она бросилась ему на шею и...
— От тебя женщиной пахнет. И сексом.
— Каким сексом? Ехала в купе женщина какая-то, ну и что?
— Андрей, ты мне врешь.
Видимо, Андрей устал. Ложь требует известной силы, а силы этой в нем не оказалось. Да и о Кате он думал непрестанно. Сказать уже, что любит другую, да и всё. Неизвестно, что подлее — бросить или вот так, за спиной. Или он не любит Катю? Или...
— Я напился и переспал с проводницей. А на съемках влюбился в партнершу, но это уже прошло. Прости, София, если сможешь. Я не хотел, чтобы так...
Софочка захохотала. А потом заплакала. А потом резко утерла слезы и сказала:
— Я так и знала, что бросишь. Я беременна, кстати.
Когда мне жена сказала, что она беременна, у меня скребок из рук выпал, потому что я снег в этот момент чистил. У Андрея в руках ничего не было, только поэтому он ничего не уронил. Молчал просто. Такое состояние — еще на полу, но уже не на земле. Тут поезд какой-то пришел. Люди набежали. Толкотня. Андрей Софу обнял и повел к такси. И она пошла. Послушно так, как маленькая. Она хоть и говорила так, и хохотала, но надеялась. И Андрей надеялся, что все вернется, как раньше. Софочка не знала, что Андрей к Кате уйдет. И он не знал. Через два года. Это хорошо. Без долга и вины. Или нехорошо. Если честно, я в таких делах вообще ни черта не понимаю.
Классики
У меня есть подруга Женя. Не любовь, ничего. Двадцать четыре года дружим. Три раза пытались друг друга убить. 2:1 в ее пользу. Она меня ремнем душила, когда я только думал ее зарезать. С меня конфетка. Мы с ней сошлись на почве темперамента. Оба дикари. Можем белыми кирпичами кидаться, можем пить страшно, можем колоться как перепуганные, можем наврать про беременность и вазэктомию соответственно, можем год не звонить, а потом позвонить и сказать: «Я в ребцентре Стерлитамака, забери меня нахрен отсюда» или «Я в Геленджике без копейки денег, приезжай». Короче, Женя такая же, как я, только девочка. И красивая. С девочками такое бывает. Мы два года не виделись, потому что она села в зону посидеть. Для общего ознакомления и улучшения характера, видимо. Села и села, не будем драматизировать, чай, не Колыма.
За эти два года я понаписал всякой херни, которая кому-то даже понравилась. Женя следила за моими успехами из колонии. Не лайкала, не комментила, а просто писала в личку, какое я фальшивое говно. Она чуткая, знает, как ободрить. Точнее, знает, что злость — мое самое работоспособное состояние. Я поэтому, кстати, и пишу в Фейсбук. Не суть. На днях Женя освободилась. Я знал, что она освободилась. Она знала, что я знал, что она освободилась. Все всё знали, но никто никому не звонил. Борьба самолюбий. А не пойти ли нам обоим на хер и все такое.
А вчера я пошел ноги перед сном размять. И она пошла. Она пошла к моему подъезду, а я к ее. Совершенно случайно получилось. С точки зрения географии, мне было сложно пойти иначе, если я решил пойти направо. А ей было сложно пойти иначе, если она собралась идти налево. Не на иносказательное лево, а на обычное лево, направленческое. А я в одних штанах. У меня они в принципе одни, а не потому, что я борюсь с буржуазностью. Нет, я, конечно, борюсь с буржуазностью, есть у меня такая склонность, но вот как именно борюсь, я пока не понимаю. Встретились возле банка. Чтоб вы знали, все драматические события происходят на Пролетарке в трех местах: возле банка, возле будки с водой и возле магазина «Агат».
Встретились, молчим. Красноречивы донельзя. Снежок, луна, псинка ест помои, пьяный идиот горланит песенку. Прислушались оба. «Если б мне платили каждый раз, каждый раз, когда я думаю о тебе, — я бы бомжевала возле трасс, я бы стала самой бедной из людей».
Тут Женя говорит:
— Это что — Монеточка?
— Нет, блядь, Михаил Круг.
Обнялись. Не знаю почему. Само вышло. Я вообще дальше хотел пойти. И она, наверное, дальше хотела пойти. Мы просто одновременно пошли, столкнулись и обнялись, чтобы, конечно, не упасть, но упали. А когда уже упали, головами стакнулись, а чтоб не больно было, губы выпятили для амортизации. Все люди так делают. Лучше губами стукнуться, чем лбами. Не так больно. Мягкость присутствует. Упали, значит, лежим, губами сцепились и не встаем. Нет, мы сразу хотели встать, но если сразу встать, псинка и пьяный мужик поймут, что мы упали случайно, и будут над нами потешаться, поэтому мы сделали вид, что упали специально. Полежали минут пять в снегу, посцеплялись, пошли в подъезд. Не сговариваясь, независимо друг от друга. Могут ведь люди не сговариваясь, независимо друг от друга, пойти в подъезд? Запросто. Вот и мы пошли.
Пришли, сели на ступеньки, сидим, курим глубокомысленно. Как, думаю, все-таки удивительно, что мы с Женей оказались в одном подъезде. Неисповедимы пути Господни. Верткий хер этот Господь. О чем думала Женя, я не знаю. Полагаю, о чем-то схожем. Сидим такие, сидим, и вдруг она говорит:
— Я цветы в зоне выращивала.
— Чё?
— Цветы, блядь. В локалке. Прудик сделала. Малину посадила, викторию, смородину. Садик маленький. Мне все говорили, что я ёбнутая.
— И что дальше было?
— Мел нашла.
— Где?
— В земле, не тупи. Ковырялась и нашла мел.
— И что?
— Ты охуительный собеседник. Ладно, спроси уже.
— Что спросить?
— А то ты не знаешь!
— Лесбиянила там?
— Нет. Срок децельный, два года всего. Зачем?
— Совсем не лесбиянила?
— Совсем. Даже не смотрела в ту сторону. За это статья, как за сексуальные домогательства.
— Серьезно?
— Да. Я нашла мел...
— Мел-шмел.
— Дебил.
— Вот не надо, Евгения...
— Конечно, не надо, Олег. Но я нашла этот ебучий мел и нарисовала классики. Твоя мудацкая башка знает, что такое классики?
— Квадратики на асфальте?
— Да, но главное, что это игра.
— Что в этом главного?
— Любые игры в нашей колонии приравниваются к азартным.
— И что случилось?
— Я нашла этот треклятый мел, нарисовала классики на асфальте и стала прыгать. И другие из нашего отряда стали прыгать. А там же видеокамеры везде. Набежали вертухаи. Разогнали, заставили смывать.
— Смыла?
— Смыла.
— И чё?
— Ничё. Рапорт составили. Нарушение. Отметка в личное дело. УДО потеряла. Из-за классиков потеряла УДО. Десять месяцев жизни. Мел нашла. Это пиздец. Ненавижу этих сук. Я даже не думала, понимаешь? В бараний рог согнули. Я озверела. В ШИЗО попала. А там дубак. А я в трусиках, халате и шлепанцах. А они водой холодной обливают. Зуб, блядь, на зуб... И баланду пополамят. И ты не едешь...
Женю била крупная дрожь. Она плакала. В глаза, видимо, что-то попало. И мне, видимо, что-то попало. В подъезде пыльно, постоянно всякая херня в глаза лезет. Опять налетели друг на друга случайно. Чувствую губами — ухо. А у меня рефлекс простой — нашел ухо, будь любезен, что-нибудь скажи. Ну, я и сказал:
— Ништяк в классики поиграла?
Женя замерла. Думал — ударит. Не ударила. Очень спокойно ответила, тихо так:
— Ништяк. Как в детстве... Свобода.
— Ну и хули ты ноешь?